Вдруг из-за тополей вынырнул мотоциклист в синей рубашке, какие носят комсомольцы. За ним, не отставая, мчался второй. Рудо сжал зубы: во втором мотоциклисте он узнал Штефана. Рудо пожалел, что они не встретились с глазу на глаз, иначе бы он ему сказал, что о нем думает. Это Штефан, конечно, придумал карикатуру в стенгазете. Только он!
Рудо отвернулся и зашагал быстрее. Мотоциклисты нагнали его, Штефан, увидев его, остановился.
— Куда идешь, Рудо? — спросил он.
— Как видишь — прогуливаюсь.
Взглянув на Рудо и увидев его нахмуренное лицо, Штефан проговорил:
— Сердишься? Из-за стенгазеты? Зря.
— Скажи, — Рудо смерил его злым взглядом, — это твое дело?
Штефан расстегнул пуговку на воротничке и спокойно ответил:
— К сожалению, не мое. Товарищи сделали это раньше… Но не в этом дело. Стенгазету одобрила наша комсомольская организация, коллектив. Понимаешь?
Короткий нос Штефана блестел от пота. Когда он увидел, что Рудо еще больше надулся, он продолжил:
— Сам посуду в кафе бьешь, а потом еще сердишься.
— Это мое личное дело, чтоб ты знал, — огрызнулся Рудо. — Если я заснул на работе, пожалуйста, за это вы меня можете обругать. Но что я делаю вне работы, это никого не касается!
— Как же не касается? Нашей бригаде не нужны хулиганы, — возмутился Штефан и в душе снова упрекнул отца за чрезмерную доброту.
Рудо раздражало в Штефане все: нос, глаза, даже эта синяя рубашка. Он полагал, что Штефан знает о нем больше, чем остальные, и это было единственной причиной, почему сейчас он не вцепился ему в волосы.
— Я не тот, каким ты хочешь меня представить всюду, я не хулиган, — возразил он, — но помни, то, что я делаю после работы, это мое личное дело.
— Мне некогда с тобой сейчас спорить. Тороплюсь в Боровое на собрание, — примирительно сказал Штефан, — но еще раз говорю тебе, что человек всюду должен быть порядочным.
Рудо, нахмурившись, промолчал. А когда Штефан сел на мотоцикл, то медленно направился к дому Валко.
«Чего он ко мне придирается, — подумал Рудо. — Наверно, думает, что я хочу отбить у него Мариенку. Девушек много, и что ему от нее надо».
Но едва он вспомнил о Мариенке, об ее теплой улыбке и живых огоньках в глазах, как сердце его защемило. Конечно же, Штефан ее обнимает, целует… Думать об этом было для него невыносимой мукой.
Солнышко уже зашло, когда он подошел к дому Валко и открыл калитку. Из конуры выбежала с лаем собака. Цепь загремела, три испуганных голубя вспорхнули с земли, а собака залаяла сильнее и рвалась с цепи, стремясь укусить незнакомца. Рудо бросил ей кусок булки, и пес угомонился.
Стены валковского нового дома с мансардой, сложенные из каменных плит и разных кирпичей, выглядели пестрыми и мало чем отличались от каменного хлева. Они еще не были оштукатурены, зато двор и забор были уже зацементированы, так что любо-дорого посмотреть. В саду среди кустов смородины и крыжовника виднелись ульи.
Из любопытства Рудо заглянул в хлев. В глаза ему бросились аккуратно уложенные кирпичи, каменные плиты, черепица, бочонки с известкой и другие строительные материалы. Стояла там и знакомая тачка, при виде которой Рудо невольно улыбнулся.
Когда Рудо вошел в дом, навстречу ему из кухни вышла жена Валко с дымящейся яичницей на сковородке. Он очень удивился этому: не успел появиться, а обещанная яичница уже готова. Но Рудо все понял, пройдя в комнату.
За столом сидели Тоно и Валко. Тоно первым увидел Рудо и подмигнул ему. Валко налил в бокалы смородиновое вино, разложил на тарелки яичницу, предложил обоим мед и с облегчением вздохнул:
— Все свое, домашнее, яйца, мед, вино и все прочее, что бог человеку посылает. Мне и атомные бомбы не страшны, если они упадут где-то в стороне.
Тоно дожевал кусок хлеба, запил вином и спросил:
— А если бомба упадет «На болота»?
— Ничего, будем строить в другом месте. Опять же подзаработаем.
Тоно и Рудо досыта наелись, в душе удивляясь такой нежданной щедрости Валко. Он подливал им смородиновое вино, чистое и прозрачное, как растворенный рубин, угощал медом с хлебом и в конце тихим голосом сказал:
— Не для того, чтоб вы меня, ребята, не выдали, а просто так, по-приятельски дам вам еще на дорогу бутылочку. Когда же надумаете жениться, помогу вам строиться. Ей-богу, помогу… Ведь все мы люди.
Тоно сидел довольный. Лукавая улыбка играла у него на лице. Едва Валко вышел на кухню за бутылкой вина, как Тоно шепнул Рудо:
— Видишь, все мы люди. Только Валко — самый предприимчивый из нас, факт. Напрасно Бакош пытается перевоспитать своих рабочих. Из волка овцы не сделаешь, а из человека — красного ангела.
Из кухни вдруг послышался крик. Сначала кричала жена Валко, потом он сам. Он вбежал в комнату красный от гнева, захлопнул за собой дверь, топнул ногой и со стиснутыми зубами прошипел:
— Я заявлю в милицию!
Сейчас его трудно было узнать. Он стоял со вскинутой головой, с руками, сжатыми в кулаки, готовый броситься на кого угодно. Маска кроткого, добродушного человека исчезла с его лица, глаза горели гневом, как у дикого зверя.
— Я заявлю в милицию! — повторял он, а когда Тоно спросил, что же случилось, задыхаясь, едва выдавил из себя:
— Ребята, ребята оборвали у меня смородину. Я не позволю воровать мое добро!
6
Даже стройка «На болотах» со всем своим нагромождением камня, песка, бетона и арматуры не смогли изменить живописного Поважья. Природа обступала ее со всех сторон широкой полосой зелени. Она перебивала запахи стройки смоляным духом темных елей с окрестных вершин, обдавала влажным ветерком с Вага, благоухала скошенным в горах сеном. И даже на самой стройке природа давала о себе знать зелеными оазисами травы, поросшей на затоптанной земле, растущими за ямой с известкой большими дикими маками.
Однако еще больше красок природы запечатлелось на холсте художника Крчулы.
Сам Крчула, одетый в рабочий комбинезон, стоя за мольбертом, рисовал новую картину. На ней на фоне строящегося дома уже появились разные оттенки зеленой краски, передающей богатый убор Поважья. Он работал кистью легко и вдохновенно.
Позади художника стоял Рудо. Он не отрывал глаз от картины, на которой уже туманно вырисовывалась панорама стройки. Рудо удивлялся, с каким мастерством художник рисовал стены домов, машины, людей, как сумел он сосредоточить внимание зрителя на жилом новом доме и на стоящем на переднем плане ребенке с одуванчиком в руке.
Крчула оглянулся и, когда заметил восторженное лицо Рудо, улыбнулся:
— Нравится вам?
— Очень, — ответил Рудо, — и знаете почему? Когда человек осмотрится вот так кругом, он заметит, прежде всего беспорядок, а у вас в этом есть свой порядок. Только почему на картине так много зелени?
На подставку прыгнул кузнечик. Он уселся под правый угол картины и застрекотал свою вечернюю песенку о скошенных лугах.
У Крчулы ожили выцветшие голубые глаза. Он потер пальцами ухо и засмеялся:
— Видите, ему понравилась зелень на картине… Вы спрашиваете, молодой человек, почему у меня столько зелени? Трудно мне ответить, чтобы вы сразу поняли. Скажу только, что картина — это не фотография… Чтобы вызвать более глубокое впечатление у зрителя, художник должен переосмыслить в себе действительность, по-своему ее перевоплотить, показать ее так, как он ее видит, как представляет.
Он осмотрелся кругом слегка прищуренными глазами, положил руку на плечо Рудо и продолжал:
— Вы это хорошо заметили, что в беспорядке я нашел определенный порядок. Мне хочется, чтобы люди, взглянув на картину «Стройка», увидели в сегодняшней работе завтрашнее совершенство. Ведь в конце концов это должен чувствовать каждый строитель, каждый каменщик. Он должен видеть перед собой конечную цель, видеть счастливую семью, которая будет жить в построенном им доме. Посмотрите, — улыбнулся Крчула, — кузнечик догадался, что это не настоящая трава. Ну, ничего, картины мы рисуем не для насекомых.
Рудо был озадачен. До сих пор ему и в голову не приходило, ради чего орудует он каждый день лопатой. Крчула, пожалуй, прав, но эта правда скорее подходит для главного инженера строительства, для прораба, даже для бригадира. Помнится, нечто об этом говорил, кажется, Мишо Бакош, когда Рудо прорабатывали в обеденный перерыв. А какая цель может быть у простого бетонщика?
— Тоно Илавский не согласился бы с вами, — сказал Рудо. — Он утверждает, что здесь только хаос.
Крчула покачал головой:
— Не поддавайтесь таким речам. Когда строят, то бывает хаос. Это вполне естественно, но надо всегда видеть за этим перспективу. Представьте себе, у вас в руках ком глины и вы хотите вылепить фигурку. Глина бесформенна, но вы знаете, что хотите из нее сделать, уже тогда, когда замешиваете ее. И это должно вас вдохновлять, руководить вами, чтобы преодолевать все сопутствующие трудности.
Художник снова принялся за работу. Он нанес рыже-коричневую краску на изображение крана и вновь остановил свой взгляд на стройке. Рудо удалился, чтобы, нарвать полевых маков.
В это время подошли посмотреть на работу художника два механика. Они восхищались картиной, а потом один из них заметил:
— Только зря рисуете кран. Сломался. Кто-то нарочно его испортил.
Механики ушли. Рудо вернулся с букетом маков. Он любил маки. Они выделялись в траве, как красивое лицо в толпе. Маки напоминали ему то огонь, то заходящее солнце, и Рудо сожалел, что не может их нарисовать. Но при виде их им овладевало чувство прекрасного, и он едва ли мог объяснить, почему эти цветы ему так нравятся. Они вызывали в нем какие-то неопределенные чувства, какую-то особую нежность.
Он посмотрел на букет, и глаза его засветились.
— Поставьте их в воду, — подал он цветы Крчуле. — Жаль только, что они так быстро вянут.
— Да, красота не вечна, — грустно промолвил Крчула. — А маки — это цветы моей молодости. Поэты их тоже любят. Скажите, Рудо, — он быстро повернулся к нему, — вы читаете стихи? Вообще какие-нибудь книги читаете?