Румянец выступил на лице Рудо. Читает ли он книги? Книги, которые он читает, определенно не нравятся таким людям, как Крчула. Поэтому он смущенно сказал:
— Читаю, но не стихи.
— А что?
— Люблю приключения. Нравятся мне ковбойские романы, — проговорил Рудо робко, почувствовав, как кровь стучит в висках, и с опаской посмотрел на художника. — Хотел бы читать еще что-нибудь интересное, — добавил он совсем тихо как бы в свое оправдание.
— Рекомендую вам путешествия. Это хорошо для начала. Прочтите Есенина… Обожаю я его. Это великий советский поэт. Кстати, в его образной системе есть образ мака.
Крчула выпрямился. Его худое лицо стало одухотворенным, и глаза загорелись. Тихим голосом он стал читать:
Не гнетет немая млечность,
Не тревожит звездный страх.
Полюбил я мир и вечность,
Как родительский очаг.
Все в них благостно и свято,
Все тревожное светло.
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.
Рудо слушал его как зачарованный. Ему вспомнилась прошедшая осень, когда он после окончания строительства кинотеатра уезжал из Брно и нежно прощался с девушкой, которая ему до сих пор пишет. Тогда у него было то же возвышенное настроение, как и сейчас или как тогда, когда он был в Татрах. Очарованный дикой красотой гор, он смотрел на Скальнате плесо[11], в которое погружалось солнце. Глубоко вдыхал он в себя свежий, пьянящий воздух; окружающие скалы представлялись ему романтичными и красивыми, как ничто на свете. И тогда ему казалось, что у него появились новые глаза, что в груди у него бьется новое сердце, что невидимые нити соединяют его со всем, что его окружает, — с девушкой Индрой из Брно, с озером, окаймленным скалами, с чудесными словами поэта. Сейчас он испытывал точное такие же чувства, возвышающие и очищающие.
Крчула вывел его из задумчивости.
— Читайте больше, Рудо, — сказал он. — Не пожалеете.
Вначале стихи Есенина показались Рудо бессмыслицей. Почему он сравнивает закат с маком? Почему называет озеро стеклом? Но тем не менее стихи захватили его. Он тихо повторял про себя:
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.
Когда неграмотный человек выучит буквы, он хватается за газету и с затаенным дыханием начинает читать ее по слогам. Тогда у него рождается любопытство — родная мать стольких хороших и стольких плохих дел. Едва Рудо запомнил несколько строк, как они уже околдовали его. О чем могут писать другие поэты? А удается им найти такие же красивые и точные слова, как те, которые он услышал от Крчулы?
Хрупкий образ, созданный из слов, ожил перед его глазами, как если бы был нарисован кистью Крчулы, а в ушах Рудо звучала тихая и нежная мелодия.
«Почему я не умею ни рисовать, ни писать такие чудесные стихи», — подумал Рудо и вздохнул.
— При коммунизме все смогут заниматься искусством, — сказал вдруг Крчула, словно угадав мысли молодого рабочего, и сел на раскладной стульчик.
Рудо не сумел даже осмыслить его слов, как художник тут же озадачил его неожиданным вопросом, не имеющим, казалось бы, никакого отношения к теме их разговора.
— Скажите, Рудо, вы ловите раков?
— Ловлю, — изумился Рудо и засмеялся.
— На лягушек?
— На печеных лягушек, — уточнил Рудо. — Защепим ее прутиком, опустим в воду и ждем. Как прутик заколеблется, хвать — и есть рак. Потом их на костре печем.
Крчула улыбался, он догадывался, что Рудо проявит к этому мальчишескому занятию интерес.
— Пойдемте как-нибудь вместе за раками, — предложил он. — Хорошо? Вот посмотрите, человек может с утра до вечера просидеть у реки и не устать, потому что в этом деле им руководит интерес, я бы даже сказал, страсть. И в обычной работе надо найти своего конька, тогда покажется интересным любое дело. В каждой профессии, в том числе и в работе каменщика и бетонщика, есть что-то привлекательное, красивое, надо только его найти.
Крчула не заметил, как Рудо сдержанно ухмыльнулся: орудовать лопатой — что здесь можно найти значительного? Это ведь не рисовать, и не бороться с наводнением, и не совершать какой-нибудь героический поступок, когда жизнь висит на волоске. И все же слова Крчулы вызвали в душе Рудо какое-то беспокойство и даже пробудили любопытство. Что же можно найти красивого и привлекательного в работе бетонщика?
— Я хотел бы вам еще по-дружески посоветовать, — добавил художник, медленно складывая масляные краски в деревянный ящичек. — Избегайте, пожалуйста, такого общества, в котором мы с вами познакомились. Я больше к Стано не пойду.
Вечерело. Над стройкой низко пролетела первая летучая мышь, и Рудо, как в детстве, невольно прикрыл волосы руками. Он проводил Крчулу до остановки автобуса и, размышляя обо всем, что сегодня услышал, побрел к «Рабочей гостинице».
Внизу у дежурной его ждала открытка из Брно. Писала Индра. Она была на экскурсии в пещере Мацоха, вспоминала его и упрекала за то, что он ей не отвечает. Бегло прочитав открытку, сунул ее в карман. Индра его уже давно не интересовала, но он иногда писал ей, чтобы резко не порывать старое знакомство. Если Рудо что-то и пообещал ей, то теперь не хотел об этом даже вспоминать. А если и вспоминал, то утешал себя тем, что давать обещания и хранить верность — не мужское дело, это лишь уловка, чтобы легче завоевать девичье сердце.
Едва он вошел в комнату, как кто-то постучал в дверь. Рудо очень удивился, когда увидел озабоченное лицо Мишо Бакоша.
— Хорошо, что ты один, — сказал Бакош и сел на стул. — Я уже дважды заглядывал к тебе. Я пришел не как бригадир, а как отец. Понимаешь, я бы хотел, чтобы все мы, бетонщики, жили одной семьей, а у нас это пока не получается. Понимаешь, — он закашлялся. — Ты, наверное, знаешь, что кран уже с утра не работал. Скажу тебе прямо: кто-то его испортил. Вчера вечером над тобой надсмеялась Вильма. Не сделал ли ты это назло ей?
Рудо оскорбили такие слова. Но он не особенно обиделся на Бакоша, потому что уже привык, что в любом нехорошем деле подозревают прежде всего его. Он знал, что теперь это не делает ему чести, хотя в школе он был горд, когда говорили: «Посмотрите, это снова проделки Рудо Главача». Сейчас же он не отважился посмотреть в глаза Бакошу и только пробормотал:
— С чего вы взяли, что это сделал я?
— Вся бригада собралась в комнате отдыха, кроме тебя и Тоно Илавского, сидим и думаем, кто же это мог сделать? А почему ты не пришел?
— Я не знал, — надул губы Рудо. — Никто мне не сказал.
— Кто хотел, сам пришел.
Рудо подмывало выругаться. Нарисовать его в газете на посмешище всей «Рабочей гостиницы» они смогли, а вот позвать на собрание… Он сдержался, хотя обида на бетонщиков, которые не пригласили его, пересилила злость, вызванную карикатурой в стенгазете.
— В субботу после смены опять соберемся, — продолжал Бакош, — и поговорим о соцсоревновании. Надо будет нам вызвать другие бригады. Приходи и заранее подумай, как бы мы могли улучшить свою работу.
Когда Бакош ушел, Рудо охватило недоумение. Серьезно ли говорил бригадир о том, чтобы он подумал о соревновании, или смеялся над ним. «Нет, — успокаивал он себя, — ведь Бакош всегда говорит искренне. Но кто же мог испортить кран? И почему ребята ничего ему не сказали? Значит, все подозревают его?»
Вдруг погасла лампочка. Рудо вышел в коридор и в темноте услышал недовольный голос Бакоша:
— Опять пробки, черт бы их побрал!
Рудо медленно, держась на стену, пошел по коридору и добрался до комнаты отдыха. Нащупал у двери стул и сел. Когда немного осмотрелся, то увидел, что за двумя сдвинутыми столиками сидели люди.
— Меня бы это так не огорчало, если бы это не был уже второй случай простоя с понедельника, — раздался голос Штефана.
— Мы тут ни при чем, — сердился Валко. — Мы не виноваты, если план не будет выполнен. Ведь мы на этом только теряем.
— Я не знаю, что и подумать, — вмешался голос Вильмы. — Вчера вечером кран работал, а сегодня ни с места.
— Лишь бы заработок не уменьшился, — снова послышался голос Валко.
— Уменьшился, уменьшился, — повторил Штефан, — надо найти виновника. Послушай, Вильма, — сказал он тихо, — из-за чего ты поссорилась с Рудо?
— Так, ерунда. Я посоветовала ему доспать в моей кабине, а он вспыхнул и убежал. Да вы знаете, какой он есть. Его надо носить, словно рождественское яичко.
Все громко засмеялись, Рудо почувствовал себя, как на иголках. «Зажжется свет, и все меня увидят, — подумал он. — Лучше уйду». Он тихо встал и выскользнул в коридор. Минуту еще задержался у дверей и услышал голос Штефана:
— Нет, Рудо этого не мог сделать.
Рудо не хотел верить собственным ушам. Он ждал от Штефана только плохого, а тот вдруг его защищает.
— Как бы не так, — подал голос старый Мацак. — Рудо же брандахлыст. От него можно всего ожидать.
— Нет, это не он! — настаивала Вильма.
— А за что мы платим сторожам, товарищи?
Это был голос Грашко, его нового приятеля.
— Надо бы основательно проверить, кто работает у нас на стройке, — продолжал он. — Это дело рук своего, со стройки. Мы забыли о бдительности.
«Проверяйте, я тоже проверю, кто лазает по кранам, — усмехнулся Рудо и гордо про себя сказал: — Джонни Черный Сокол еще снимет скальп с того бледнолицего, что корежит народное добро».
Он вышел на улицу. С вечера явно похолодало. Ветерок шелестел листьями молодой липы, вокруг которой еще недавно днем летал рой пчел. Рудо сел на скамейку, закурил и даже не заметил, как зажглись окна «Рабочей гостиницы».
«Все они, члены бригады, понимают друг друга, — размышлял он с какой-то внутренней завистью и упрекал сам себя: — А почему я не с ними?»
Со скошенного луга доносилось стрекотание кузнечиков, и Рудо вспомнил картину Крчулы. Потом мысли его переключились на выведенный из строя кран. В ушах звучали слова Бакоша: «Я пришел к тебе как отец». Мысленно он повторял слова бетонщиков, услышанные им только что в темноте в комнате отдыха.