Грашко зевнул в ладони, потер выбритые щеки на узком лице и со вздохом промолвил:
— Пожелаем ему, чтобы он поскорее поправился. Он заслужил это.
Грашко первым принялся за работу. Зашумела бетономешалка, но он старался ее перекричать:
— Давайте идите! Время дорого!
Мацак медленно поднялся с земли, застегнул пуговки на рубашке, натянул резиновые сапоги и проворчал:
— У, брандахлыст! Но до работы хоть куда!
Он посмотрел на Грашко почти с завистью. Тот стоял у бетономешалки, жилистый, с длинным тонким носом, как у птицы. Удивляли только его глаза: они казались какими-то грустными, будто бы он смотрел куда-то, но ничего не видел.
Когда Мацак взялся за лопату, стройка уже жила своей обычной жизнью. Покой сменило движение, тишину — всевозможные звуки: грохот, дребезжание, скрипение кранов, гул моторов, шум человеческих голосов.
Только один человек стоял неподвижно, хотя он тоже был погружен в работу. Он незаметно примостился с этюдником у забора и разными красками стремился передать на полотне всю динамику мыслей и мускулов строителей, которые из хаоса создавали гармонию.
10
Рудо просил Тоно послать письмо через неделю. Девятого сентября у него день рождения, и Индра это знает. Для нее будет вдвойне неожиданно, что ее возлюбленный умер в день своего появления на свет. Она поплачет, смирится с судьбой и потом забудет его. Нет раны, которую не вылечило бы время.
Здоровье его улучшилось. На пятый день ему сняли повязку, и Рудо мог прогуливаться по белым коридорам больницы. Было воскресенье. Больных угостили вкусным и обильным обедом. К Рудо пришло много знакомых: Бакош, Тоно, двое новых бетонщиков-комсомольцев, Вильма. Жалел, что не пришлось поговорить наедине о Тоно. Но еще больше сейчас волновало другое: не пришла та, которую он так ждал. «Наверное, работает», — подумал он, но когда услышал стук в дверь, лицо его засветилось радостью.
Он отбросил книгу, быстро накинул больничный халат и громко крикнул:
— Войдите!
Его ждало разочарование. Вместо Мариенки вошел Стано. В палате запахло одеколоном. Заскрипели новые полуботинки.
— Как жизнь, дружище? — Он подошел к Рудо, подал ему руку и достал из портфеля бутылку. — Это тебе для подкрепления. Я не сразу узнал, что случилось. Сейчас уже лучше?
— Нормально, — улыбнулся Рудо и предложил ему стул. Сам он сел на спинку кровати. — Думаю, что завтра меня выпишут.
— Полежи еще. Чего спешить? Спрячь бутылку: врачи здесь этого не любят. Они, как священники после проповеди, дома сами пьют. Послушай, Рудо, скажи мне искренне, для чего ты делаешь такие глупости?
Рудо непонимающе посмотрел на его большую голову с кудрявыми волосами, на смеющиеся мясистые губы.
— Какие глупости, пан Стано?
— Ну, ты что, ночной сторож? Тебя это не касается, не суй носа. Зачем тебе делать из себя жандарма?
— Так ведь кто-то испортил наш кран, — вырвалось у Рудо.
— Хорошо, хорошо, но для этого, мальчик, существуют другие. Пусть уж Бакоши сторожат, а зачем тебе калечиться? Посмотри, у тебя теперь на всю жизнь шрам.
Шрам не волновал Рудо. Когда он был еще в ремесленной школе, то сидел за одним столом с Лацо Флохом, а у того был шрам на лбу. Рудо ему завидовал, потому что Лацо хвастался, что заработал его во время боя с чемпионом республики по боксу среди юношей. Он-то врал, а Рудо незачем выдумывать.
— Ерунда, — пожал он плечами. — Буду только интереснее.
— Скажи, Рудо, а ты не узнал того парня?
Рудо покачал головой:
— Темно было хоть глаз выколи.
Стано внимательно посмотрел на него, а потом более веселым голосом стал рассказывать:
— Тебе просила передать привет Ева. Она сейчас в отпуске. Вчера мы мило провели вечер. Представь себе, — он засмеялся, — Ева с Яркой показывали сценку: борьба храброго Рудо Главача с неизвестным преступником.
Рудо не знал, что ему делать, смеяться или сердиться. Слегка дотрагиваясь рукою до шрама под глазом, он сказал:
— Глупости. На стройке меня уважают.
— Господи боже мой, — замахал руками Стано, — кого же теперь уважать, как не тебя? Ты же ради них чуть на плаху голову не положил. Скажи, а почему Бакоши не пошли ловить того парня? Ты за них подставляешь голову, а они потом о тебе будут речи разводить.
— И они хотели, только я их опередил.
В голосе Рудо было столько уверенности, что Стано поерзал на стуле, потом довольно холодно попрощался и ушел.
В палату вошла Ярка в белом халате медсестры. Она подала ему газеты и кокетливо проговорила:
— Посмотри, что я тебе принесла? Видишь, я забочусь о тебе. А выглядишь ты, как Жерар Филип!
Рудо держал в руках три одинаковых номера «Строителя» и не верил своим глазам. С первой страницы на него смотрел он сам. Там была помещена та же фотография, что и в его паспорте. Он потер глаза и стал читать:
«Рудо Главач, молодой рабочий из бригады бетонщиков, возглавляемой товарищем Мишо Бакошем, отличился в борьбе с недавним наводнением, а ночью 25 августа самоотверженно вступил в единоборство с вредителем, который тайно выводил из строя механизмы на стройке «На болотах». Во время схватки Рудо Главач был ранен, в настоящее время находится на излечении в больнице. Вскоре он снова вернется в свой рабочий коллектив. Его смелый поступок, благодаря которому была спасена социалистическая собственность, может служить для молодежи и строителей ярким примером сознательного отношения к своему делу».
Рудо был ошеломлен. Лицо его сделалось красным. Ему было немного стыдно перед Яркой за свои прорвавшиеся чувства. Ведь такую неожиданную радость никак не спрячешь!
— Ты теперь можешь гордиться, — подмигнула она ему. — В проходную больницы пришли трое с вашей стройки, и каждый принес тебе по газете. Но их не пустили.
— Трое? — рассеянно переспросил Рудо.
Он посмотрел на ее белый халат, на ее загорелую руку, на вытатуированное сердце пониже локтя и только теперь, наконец, осознал в полную меру все происшедшее. О нем пишут. В газетах пишут! И как пишут!.. Об этом даже во сне не снилось. Сколько строителей вслух произносят теперь его имя! Некоторые, наверное, говорят: «Как же, я его знаю!» А когда он снова появится на стройке, они будут перешептываться и перекидываться взглядами: это о нем писали… Наверное, и Мариенка заметку прочла.
Когда Ярка ушла, Рудо сел на койку, разложил газету на коленях и еще раз прочитал строчки под фотографией. Эти слова показались ему необыкновенно теплыми и приятными, как будто бы давно знакомыми. Вот и он наконец-то стал известен! Рудо блаженно вздохнул и не без улыбки вспомнил о стенгазете. Там в свое время о нем тоже писали… Но тогда ему это, разумеется, не понравилось.
Бывают минуты, когда человек как бы раздваивается, сопоставляет свое настоящее и прошлое. Он представляет себя как бы поднявшимся на гору и, осматриваясь вокруг, замечает внизу, у подножия, другого маленького человечка. Долго и внимательно смотрит изучающе на него, а потом вдруг понимает, что тот человек — это, собственно, он сам, еще не поднявшийся.
Именно так смотрел сейчас на себя Рудо. Ему представилась сцена, как он ночью вваливается в «Европу» и со злостью швыряет на пол бокал… Он видит воспитателя из исправительного дома, который строго наставляет его, что можно и чего нельзя делать в жизни. Воспитатель говорит, и длинный тонкий указательный палец его колеблется перед носом Рудо, как осиновый лист на ветру… Рудо слышит прозвища и ругательства, которыми его награждали тогда: лодырь, бездельник, черт гривастый, актер, у него волосы длинны, да руки до работы коротки… Столько обидных слов и каждое — в его адрес! Он видит себя стоящим в широкополой шляпе у входа в кино и нагло выпускающим облачка дыма прямо в лица проходящих девушек.
Такими способами он пытался выделиться, утвердиться в глазах окружающих как необыкновенная личность. Но тогда это вызывало у людей гнев и отвращение. А теперь о нем пишут в газетах, пишут как о каком-нибудь замечательном вратаре или отважном партизане. Рудо посмотрел на себя в зеркало: парень как парень. Вот только улыбка незнакомая. Она выдавала то приподнятое настроение, которое охватило его сейчас всего. Это нечто другое, возвышенное и значительное, чем телячий восторг трех-четырех закадычных приятелей, ради которых он, собственно говоря, и выкидывал свои фортели.
Рудо нежно провел пальцами по газете, погладил портрет, а когда снова вспомнил эпизоды из своего недавнего неинтересного прошлого, то отогнал прочь эти воспоминания: ведь сейчас он совершенно другой.
А как быть? Как жить дальше? Не может же он опозорить себя и того, кто о нем написал. И не только его. Вчера он получил открытку из Оравского Подзамка. Писали ему молодые строители, находившиеся там на экскурсии. Они желали ему скорее поправиться. Он узнал почерк Штефана. Выходит, они ждут его возвращения, ждут от него хорошей работы…
Потом к Рудо пришли другие мысли: «А что было бы, если бы он потерял глаз или вообще лишился зрения?» Рудо даже передернуло. Но когда он пытался представить себя инвалидом, то не почувствовал отчаяния. О нем, конечно, позаботились бы, он не остался бы брошенным на произвол судьбы. Сознание, что о нем думают люди, согрело ему душу. Он знал по собственному опыту, что в несчастье легче, когда около тебя есть близкие.
«Жаль, что я не схватил этого гада! Но кто же это мог быть?» — напряженно думал он.
Тем же самым вопросом был занят поручик госбезопасности Мыдлиак, которому поручили вести дело о вредительстве на стройке. «Кто же это мог быть?»
Он сидел в своем кабинете у телефона, подперев голову ладонью, и думал, думал, как Рудо.
Кто-то постучал в дверь. Вошел плешивый старичок с седыми усами.
— Вы меня знаете? Я привратник в «Рабочей гостинице»…
— А как же, конечно, знаю. Садитесь, пожалуйста, папаша.
Сесть старик, однако, отказался. Он пришел с дежурства. Ему надо сейчас же вернуться обратно. Из кармана брюк он осторожно достал какой-то тяжелый предмет, завернутый в носовой платок.