Сердце мое упало: «Ну, все! Теперь Соколов разнесет по всему городу». Но я уже не защищался, не разъяснял. Мне опротивело все, и я ушел.
Сейчас, конечно, не было сил думать о чем-нибудь другом. Я представил себе, как Фимка прибегает к одному, другому: «Вы слышали новость? Невевоятную!..» Еще почему-то вспомнилось, как недавно наши мамы прибежали за нами в закусочную. Нет, теперь конец, Фимка растрезвонит всем на свете, он отомстит мне за проигранную «американку». Узнают учителя, вся школа. Пальцами будут показывать на нас, смеяться…
Я не расслышал, как бабушка несколько раз окликнула меня из кухни. Потом вздрогнул.
— Сережа, — просила она, — посмотри, не пришла ли машина с хлебом?
У нас во дворе склад булочной. Я выглянул в окно.
Шофер копался в моторе. Машина с поднятым капотом напоминала зверя, который железной пастью наполовину проглотил чумазого парня. Лишь сапоги да штаны остались.
— Ну, что там? — нетерпеливо спрашивала бабушка.
— Привезли, есть бел-хлеб.
— Только белый? А ржаной?
— Тоже. Я ведь так… пошутил.
Просто у меня иногда появляется желание читать слова наоборот, а на машине написано «хлеб». Вот и получается бел-хлеб!..
Когда стемнело, я поплелся к Людмиле. Густые тени в переулках перемежались с лунным светом, нарезанным ломтями. Тени шевелились, шумели. Усиливался ветер. Деревья сердито хлопали листвой, потому что им хотелось броситься в объятия друг к другу, но это не получалось. Пыль поскрипывала на зубах, жгла глаза… Люда укладывала чемодан. Она спокойно подняла на меня свои серые глаза:
— Ну? Ты готовишься? Поговорил с мамой? Из всех вопросов, которые она могла мне задать, это был самый тяжелый.
— Нет, — ответил я, — не поговорил. Я не поеду, Людка.
Ее лицо оставалось прежним: не шевельнулись брови, не опустились ресницы, только задышала чуть сильнее.
— Раздумал? — спросила она.
— Да вот… не хочется нарушать планы. Тут я, понимаешь, целую программу наметил: стильное плаванье, хождение по азимуту.
— Понимаю, — перебила она меня и с силой налегла на крышку чемодана. — Помоги!
Я нажал коленкой. Щелкнули никелированные замочки. Верилось и не верилось, что завтра на рассвете Людмила с Ольгой уйдут на «Тимирязеве», в настоящий рейс. Работать…
— Пойдем, я провожу тебя, — сказала Люда. Мы вышли.
На пустынном тротуаре ее туфельки стучали вызывающе громко. Ритмично. И — независимо. Мы молчали. Она, конечно, не поверила моей болтовне. Планы. Хождение по азимуту. Что она, дура? Наверняка сейчас думает, что я работы испугался. В лучшем случае.
Хуже, если она догадалась обо всем, об истинной причине моей трусости. Разговоров испугался, пересудов.
Мы дошли до угла. Людмила протянула руку.
— Пока.
Я пожал ладонь. Она была холодной.
Я шел, не оглядываясь. Стук каблуков быстро исчез там, за спиной. Ветер продолжал неистовствовать, шумные тени деревьев бросились мне наперерез. По лицу хлестнула пыль, в глазах появилась резь.
Я беспомощно оглянулся. Нет, не видать Людки. Была б она рядом, мы подошли бы вон к тому столбу. Там яркий фонарь. Я бы достал из кармана платок. Она бы мигом вытащила соринку.
Так было однажды…
Где-то у вокзала прогудел маневровый паровоз. И даже отдаленный лязг послышался. Я живо представил железнодорожную колею. Убегает она по насыпи, прямая, ровная. И вдруг в каком-нибудь месте рельсы сдваиваются. Намек на новую дорогу. Плавно, постепенно из одной колеи получаются две. Какое-то время они еще бегут рядышком. Потом одна из них ныряет в туннель, а другая, забирая все больше вправо и вправо, пересекает рощицу.
И с каждым метром они все дальше друг от друга. Так расходятся дороги.
Каникулы были в разгаре
После отъезда Людмилы ничего в моей жизни внешне не изменилось. Только стал я избегать Соколова.
Однажды на проспекте все-таки встретился с ним. Я пил газировку, и он подошел.
— Пвиветик, значит, ты не на павоходе? Ответ на этот случай был у меня заготовлен:
— Ко мне должен приехать Павлик, вот и остался.
— Какой Павлик?
— Двоюродный брат из Кривого Рога, тоже школьник.
— А-а… — Фимка, кажется, поверил.
На пляже он показывался редко. Видимо, записался в кружок балалаечников…
А от Дениса я теперь и на шаг не отходил. Даже ночевал у них частенько.
Во дворе мы ставили три раскладушки. Ростик спал на средней. Мне нравилось его попугивать:
— Знаешь, почему мы тебя в середку упрятали? Вдруг во время сна бандиты нападут на нас… Тогда, прежде всего, мне достанется или Денису. А ты — в центре, понял?
Но Ростик был не из пугливых. Посмотрел он на меня, как на помешанного.
— Ты чего, Сережка? Какие здесь бандиты? Да я во сне каждый шорох слышу на двести метров.
Может быть, и правда слышит? Тишина-то вокруг необычайная. Если засыпаешь дома, в помещении, почти всегда перед сном слышишь тягучий глухой звук. Будто в отдалении нескончаемо тянется и тянется обоз. Отчего это? Наверное, в комнату звуки проникают, как в морскую раковину: приложишь к уху — монотонно шумит.
А на дворе тишина. Она подчеркивается высокими небесами, щедрым звездным посевом, редким шорохом птичьих крыльев. Ти-ши-на.
Мы лежали молча, завороженные этой тишиной, небом, волшебной южной ночью. Сейчас хорошо рассказывать сказки — веселые, страшные, но обязательно со счастливым концом. Там найдены все клады, спасены все невесты.
Ростик нарушает тишину:
— Сережка, ты Полярную звезду видишь? Наконец-то я могу поторжествовать над этим маленьким всезнайкой. Для подробного ответа я набрал полную грудь воздуха:
— Конечно, вижу. Это крайняя звезда Малой Медведицы, самая крупная и яркая. Звезда Альфа. Она всегда находится на се…
— Это каждый знает, — перебивает меня Ростик насмешливо. — Ты лучше скажи, как определить части света днем, по солнцу?
— Пожалуйста! В семь утра солнце стоит на востоке, в семь вечера — на западе, а в полдень, от двенадцати до часу, оно на юге.
— А в остальное время как узнать? С помощью часов, например?
Когда-то я знал, но сейчас вылетело из головы. Кажется, нужно направить часовую стрелку на солнце, затем разделить какой-то угол пополам. Позабыл, какой именно. И поэтому отшутился:
— Мне этот способ ни к чему: часов нет. Это у Фимки часы марки Мозера.
— Ладно, — пощадил меня Ростик. — А по луне как ориентироваться?
Этого я вовсе не знал. Он объяснил мне: по луне куда сложнее! В полнолуние еще ничего. А в первую четверть ее не бывает на востоке, в последнюю — на западе.
Денис не принимал участия в нашем разговоре, и лишь когда Ростик мечтательно проговорил: «Эх, найти бы клад какой-нибудь!» — не на шутку возмутился:
— На кой черт тебе клад? Подумаешь, золото, плевать на него!
Ростик растерянно спросил:
— Как плевать? Оно же драгоценное.
— Пока драгоценное, — уточнил Денис. — А придет время, из него будут урны делать, плевательницы. Об этом Ленин говорил.
— Золотые плевательницы! Вот хорошо! — Ростик продолжал мечтательно глядеть на небо. — Хоть бы разок в жизни плюнуть на золото.
К домику Бориса Костылина почти вплотную подходила железная дорога. Свист, гудки, скрежет колес, — мне казалось, что под такой аккомпанемент не уснешь и ночью. Как же удивился я, когда увидел Бориса спящим на широкой деревянной лежанке посредине двора.
Величаво стояли над ним яблони, чуть поодаль — кусты малины, сирень, от которой забор стал давно пузатым и грозил рассыпаться на ребра-досочки. Зелень вокруг, красота, а Костылин кемарит. Хоть бы что ему!
Наверное, час назад лежанка была в тени. Но сейчас солнце подобралось к лицу моего товарища, а он, не чувствуя этого, спал и похрапывал. Полуоткрытый рот, сухие, бледные губы… Я тронул Бориса за плечо.
Мы еще вчера договорились с Денисом — надо навестить Костылина: что-то не видно его ни на пляже, ни в кино. «Может, заболел? — предположил Денис. — Завтра проверим».
Но с утра Денис засел за какую-то писанину. Когда я приблизился, он накрыл тетрадь книжкой. Я надулся, убрал раскладушки и направился было домой. Денис мне вдогонку крикнул:
— Не забудь заглянуть к Борису. Вместе приходите на пляж, буду ждать…
Конечно, обида моя не исчезла, но я взял направление к домику Костылина. Шел и мысленно ворчал на Дениса: «Пишет чего-то, секретничает… Сперва Людка секретничала, теперь он!..»
Я сильнее потряс плечо Бориса, он испуганно вскочил, но, увидев меня, успокоился.
— Ты чего дерешься?
— Нашел время спать! — крикнул я. — Ночи мало?
Он встал с лежанки и направился к колодцу. На срубе стояло ведро, и он опрокинул его себе на голову. Вода текла по шее, по груди и рукам. Борис подошел к лежанке, достал из-под подушки пачку папирос, вынул одну.
— Погоди, — остановил я его. — Посмотри, какое утро… Воздух! Роса! Неужели охота дым глотать?
Борис пожал плечами, чиркнул спичкой и, окутываясь сизым облачком, направился к скамейке у ворот. Я за ним. Присели.
— Серега, — начал Костылин, — ты мне дашь рекомендацию в комсомол?
Я обрадовался. И не хотел сдерживать нахлынувшей радости:
— Спрашиваешь! Да я с удовольствием. Вот только стажа у меня еще нет. Но это не беда: Денис даст, Ася Лесина…
— Аська уже написала, вчера принесла. Ты не думай, говорит, что если я староста и отличница, то, значит, сухарь и ничего не понимаю. Я, говорит, тоже душу имею. К чему это она, а?
— Не знаю, откуда мне знать? — ответил я. — Влюбилась в тебя, может?
— Ну тебя, — отмахнулся Борис.
Лицо его было усталым, серым. Это после сна!.. «Вот до чего доводит курение, никотин», — подумал я и заговорил об этом.
— Может быть, брошу, — неуверенно сказал Костылин. — Я ведь, Серега, хочу в военную школу подавать. Как девятый закончим, так сразу же — в артучилище… Если возьмут.
— Должны взять! — твердо сказал я. — Почему бы тебя не взять?