— Сегодня прекрасная погода, — сказал Николай Семенович, точно к нему не было обращено никакого вопроса.
Лукавый смешок шевельнул губы Халанского, он скромно отвернулся от инженера и как ни в чем не бывало указал на строившихся в ряды спортсменов.
— Кажется, праздник начинается.
Горнист стоял перед аркой, пронзительно зазвенели фанфары, физкультурники сбегались и строились в ряды.
Григорьев указал Зине на место рядом с собой.
— Садись.
— Вы хотели меня видеть? — спросила она, переступая с ноги на ногу.
Григорьев пальцем постучал по скамейке.
— Тебе говорят: садись.
Трудно было усидеть Зине, но приходилось подчиниться.
Григорьев помолчал.
— Не боишься?
В его голосе звучало сомнение.
— Сегодня мне необходимо прыгнуть, — глотая слова, принялась она уговаривать Григорьева. — Я бы еще потерпела... Но тут одно обстоятельство...
Григорьев не сводил глаз со стадиона, и Зине казалось, что он недостаточно внимательно слушает ее.
— Какое? — спросил он, не глядя на собеседницу.
Она стала говорить еще путанее.
— Я встретила девчат... И я думаю... Я думаю теперь... — Она не была уверена в своем предположении и колебалась его высказать. — Тамару никем не заменили. В команде не хватает парашютистки. Лучше ведь, если команда будет в полном составе.
— Что за нетерпение?
— Я думаю... — Зина с трудом решилась высказаться. — Я думаю, что девчата... могут не прыгнуть... Что они не решатся прыгнуть.
Григорьев повернулся к Зине.
— Почему?
— Я встретилась с ними, и они... Они разговаривали о Тамаре, — объяснила она, запинаясь. — И... я думаю, что поступаю правильно...
— Ты ошиблась, — резко сказал Григорьев. — А ты... — Он хотел было спросить, не испугалась ли сама Зина, но глаза ее смотрели ясно и требовательно. — А как ты себя чувствуешь? — спросил он, уступая. — Когда тебя осматривал врач?
— Ну вчера же, вчера! — Зина порывисто приложила руку к сердцу. — Гречихин знает...
Загремел марш. Физкультурники пошли вдоль трибун. Они шли по четыре человека в ряду, впереди девушки, позади мужчины, и движения их были четки и слитны, и, казалось, солнце окрасило их тела одинаковым бронзовым загаром.
— Ладно, — сказал наконец Григорьев. — Но помни... Глядеть в оба!
В поле возле самолета стояли парашютистки и беседовали со своим инструктором. Слышались отрывистые голоса, — было заметно, что девушки нервничают. Через несколько минут они должны были подняться в воздух, и Гречихин нарочно говорил с ними о всяких пустяках.
Запыхавшаяся Зина подбежала к самолету.
— Как, Зиночка, рада? — неуверенно спросила Катя и почему-то вздохнула.
— Отставить вопросы, — остановил ее Гречихин. — Время!
— Ты каким номером прыгаешь? — поинтересовалась Катя.
Зина сказала твердо:
— Тамара должна была прыгать первой.
— Ну... — Гречихин даже руками развел. — Бойка... Чем только отец с матерью тебя кормили, что ты такая выросла? — Он прикрикнул на нее: — Ты у меня поспорь! — И позвал девушек: — Полетели, девчата!
Как только самолет очутился в воздухе, Зина ощутила необычайную уверенность в том, что все обойдется хорошо. Мысли ее сосредоточились на предстоящем прыжке. Постепенно она перестала думать, спрыгнет удачно или неудачно, она думала только о технике прыжка, припоминая самые незначительные указания инструктора.
Она посмотрела вниз. Земля быстро уходила из-под самолета.
Гречихин уверенно вел большую блестящую рокочущую машину.
Он оглянулся. Зина и ее товарки тихонько сидели в кабине.
Самолет повис над стадионом.
«Гречихин чересчур осторожен, — подумала Зина. — Хорошо бы подняться повыше».
Она не успела сообразить, насколько высоко поднялся самолет, как заметила, что пилот поднимает руку.
Катя увидела сигнал и подтолкнула соседку, та подтолкнула Зину. Зина растерялась, но послушно кивнула.
Пилот выключил мотор, и странная тишина наступила в кабине.
Все девушки смотрели на поднятую руку Гречихина.
Быстрым взглядом Зина окинула подруг. Тень неуверенности скользнула по их лицам. Или это ей только показалось? Мгновенно вспомнилась Тамара. Неужели девчатам тоже вспомнилась Тамара? Неужели они боятся? Сама Зина нисколько не боялась. Она это отчетливо сознавала. Ей показалось, что девчата колеблются. Этого мгновения Зина и опасалась. Не глядя на товарок, она подвинулась к выходу и полезла на крыло.
Ветер дул ей прямо в лицо. Далеко-далеко внизу чередовались зеленые и серые полосы. Белая дымка покрывала землю.
Зине вдруг вспомнилась глухая тюменская деревенька, вспомнилась мать... Неужели Зине тоже грозила участь всю жизнь оставаться покорной мужней женой? Она готова была тысячу раз рискнуть своей жизнью, лишь бы сохранить настоящее. Зина еще раз взглянула на поднятую руку Гречихина и... бросилась вниз, точно в воду.
На миг она забылась, ее рвануло, показалось, будто кто-то ее ударил, и она тут же пришла в себя.
Дернула вытяжное кольцо.
Мгновение.
Над ее головой возник белый шелковый купол.
Ярко светило солнце. Темная полоса леса тянулась до самого горизонта. Ближе был поселок. Зина никогда не предполагала, что в поселке такое множество домов.
Она привязала вытяжное кольцо и попыталась сдвинуть ножные обхваты, но они оказались слишком тугими.
Показалось, что ветер относит ее в сторону.
«Как бы не поцарапать лицо», — подумала она.
Зрители, запрокинув головы, следили за крупной блестящей машиной.
Самолет висел над стадионом.
Вот... Кто-то — кто? — отделился от крыла. И сейчас же одна за другой от крыла начали падать крохотные фигурки. Фигурки летели вниз, распускались парашюты. Пышные шелковые купола плавно опускались с неба, точно громадные белые кувшинки.
XXIV
Было темно и тихо. Такие ночи бывают только на исходе лета, в конце августа или начале сентября. Зина переступила через порог. Сноп света на мгновение вырвался вслед за нею, но она тотчас захлопнула за собой дверь, и тусклый рыжий свет едва успел лизнуть утрамбованную землю. На улице было удивительно хорошо. Ни ветра, ни сырости... Хоть бы трава зашелестела. Но не шелестела и трава. Казалось, такая темнота и такая тишина будут длиться вечно. Зина медленно пошла вдоль улицы. Ни одного прохожего. Лишь кое-где смутно светились окна, но не успевала Зина к ним приблизиться, как они потухали. Улица засыпала.
Несколько месяцев назад комсомольская организация поручила Зине раз в шестидневку читать газеты в одном из рабочих общежитий. Когда она впервые пришла в барак, на нее почти не обратили внимания, только две-три женщины, да и то больше из вежливости, стали её слушать. Невнимание не смутило Зину, постепенно она научилась разбираться в газетных сообщениях и отбирать самые важные из них для чтения. Теперь в слушателях не было недостатка, и они постоянно задерживали ее допоздна.
Теплый и свежий ночной воздух окутывал землю. Зина медленно шла по неосвещенным улицам. Хотелось побыть одной... В последнее время Зина стала замечать, что иногда у нее появляется желание остаться наедине с собою. Она удивлялась этому. Прежде ей всегда хотелось быть на людях, одной было скучно...
Из раскрытого и неосвещенного окна углового деревянного дома доносились звуки рояля. Чуть похрипывая, радио передавало игру какого-то пианиста. Зина никогда еще не слышала такой совершенной музыки. Она остановилась у палисадника, коленями коснулась низенькой скамейки и неслышно притулилась в темноте.
Она слушала, как где-то далеко-далеко рассыпались пригоршни необыкновенных звуков, и смотрела на такие же далекие звезды, мерцавшие в бездонном черном небе. Планеты, созвездия, туманности, какие-то таинственные миры... Чжоу рассказывал ей о них. В бесконечном пространстве холодно сияла большая желтая звезда. Чжоу называл ее. Вега, Альдебаран, Сириус?.. Зина не помнила. А как называется другая, меняющая свой цвет, то зеленоватая, то голубоватая? Тысячи тысяч звезд. Раньше Зина воображала, что знает все. Почти все. Она ничего не знала.
Желание познать мир тяготило и волновало ее. Газеты дразнили воображение. Сегодня она прочла о мужественном переходе туркменских всадников из Ашхабада в Москву. Зина мысленно представила себе их путь, и ей самой захотелось пересечь раскаленные пустыни, знойные пески, безводные степи, отвесные горы и порожистые реки, леса, поля, города, преодолеть все препятствия и достигнуть цели... Какой смелой она могла бы стать, если бы совершила такое путешествие!
После прыжка с самолета Зина чувствовала себя гораздо увереннее. Она не могла не заметить, что ее стали больше уважать, что на заводе все чаще и чаще стали считаться с ее мнением. Зине было приятно это уважение, но одновременно оно ее тяготило. Такое отношение обязывало непрестанно следить за собой и быть к себе требовательнее. Приходилось не только смотреть на окружающий мир, но заглядывать в себя и думать — годишься ли ты для этого мира? Раньше она удовлетворялась похвалами других, теперь сама старалась дать оценку своим поступкам; раньше она плохо отдавала отчет в этих поступках, а теперь упрямо доискивалась до их смысла.
Почему-то вспомнилась взволновавшая ее заметка о неизвестном донецком забойщике, во много раз перевыполнившем свою норму. Какой-то Стаханов нарубил сто две тонны угля. Сперва она не сообразила, что Стаханов добился того, о чем она еще только мечтала...
Звуки рояля оборвались: то ли выключили приемник, то ли пианист окончил концерт... Зина машинально поднялась и пошла, занятая своими мыслями.
Технические нормы, существующие в цехе, предназначены для отсталых и неспособных людей. Рабочих заставляют равняться по худшим работникам. Как только Зина поняла устройство станка, она стала перевыполнять задания. Ей хотелось вывести цех из прорыва. Завтра производственное совещание. Николай Семенович опять будет говорить о технических неполадках, беспечности мастеров и несогласованных планах. Все будут топтаться вокруг да около. Надо отбросить сомнения и высказать все до конца: мы работаем на совершенных станках, мы всем обеспечены, ударники окружены почетом, — почему же у нас плохо спорится работа? Потому что мы не делаем того, что, можем, не даем того, что способны дать. Чтобы повысить производительность труда, надо изменить самый способ работы у станков.