Пусть вас хранит она.
«В грустной музыке сентября…»
В грустной музыке сентября
шорох имени твоего.
Сколько лет я искал тебя
и не знал —
спросить у кого.
Где была ты все эти годы,
возле чьих тосковала рук?
Шел к тебе я через невзгоды,
мимо радостей и разлук.
Ревновал тебя к белым зимам
потому,
что была вдали.
И к поклонникам нелюбимым,
и к друзьям,
что давно ушли.
Ревновал тебя к летним зорям,
к звездам мая
и октября.
Много в жизни узнал я горя
оттого, что не знал тебя.
Иерусалим
Мы живем среди пальм и иврита,
Что хранит свои вечные ритмы.
Мы живем в легендарной стране.
Не в своей, но мне близкой до боли.
Где душа, как сирень по весне,
Красоту украшает любовью.
Мы живем среди пальм и иврита.
Эта жизнь очень нравится мне.
Забываю о старых обидах,
Что врывались когда-то извне.
Здесь же сердце мое замирает
От правдивости каждого дня.
И Святая земля это знает.
И домой не торопит меня.
Афродита
И вышла из воды весенней
на берег моего стола.
Свела стыдливые колени
и тихо руки подняла.
Я в красоту ее влюбляюсь,
хотя из камня красота…
Моя любовь над ней как аист
у опустевшего гнезда.
Но только с ней побуду рядом
за трудным письменным столом,
добрею мыслями и взглядом,
смеюсь над глупостью и злом.
Ее улыбка неземная
звучит, как исповедь моя…
И Афродита это знает
и не уходит от меня.
«Моя душа – как поле битвы…»
Моя душа – как поле битвы.
И что ни день —
здесь столько перемен.
Вот все мои сомнения разбиты,
и здравый смысл
сдается чувствам в плен.
Но здравый смысл
еще придет на поле.
И победит.
И под победный рев
его удача отзовется болью
в душе моей,
уставшей от боев.
«Заползает холод в душу…»
Заползает холод в душу.
Заморозил все слова.
Впрочем,
ты не хочешь слушать
и, наверное, права.
Ты меня забудешь скоро,
и забуду я тебя.
Этот шумный,
вечный город
разлучит нас, не скорбя.
Пережили мы с тобою
радость,
искренность
и грусть.
Ничего я не оспорю,
ни над чем не посмеюсь.
Никогда я не позволю
ни хулы, ни клеветы.
Мы прошли любовь,
как поле,
где для нас цвели цветы.
А теперь
то поле наше,
как венок былой любви.
И по радости опавшей
прошуршат слова твои.
В сотый раз
или впервые
отцвели цветы свой срок.
Никогда дурной травы я
Не вплету в живой венок.
«О юность наша…»
О юность наша!
Ты была нелегкой.
И потому мне во сто крат родней.
Ты все познала:
и бомбежек грохот,
и скорбное молчанье матерей.
Ты все постигла:
и тоску по хлебу,
и горькие воскресники войны,
когда наш город,
как печальный слепок,
смотрел на нас глазами тишины.
Нам сорок пятый выдал аттестаты,
а зрелость нашу освятил салют,
и смех отцов,
и слезоньки солдаток,
все перенесших ради тех минут.
И потому задор двадцатилетних
я принимаю,
не боясь беды,
как в мае зелень принимают ветви,
которым и цвести,
и приносить плоды.
Голгофа
Возвышалось Распятье
На том самом месте,
Где стоял Его Крест…
И подумалось мне:
«Наша горькая жизнь —
Это тоже возмездье,
Ибо лживо живем мы
На этой земле».
Я поставил свечу
Возле Гроба Господня.
Я у Господа милости
Поздней просил,
Чтоб великий народ мой
Он к радости поднял.
Чтобы всем нам хватило
Терпенья и сил.
И когда просветленно
Я вышел из Храма,
Я был полон надежд
Беды все одолеть.
И душа моя,
Словно зажившая рана,
Успокоилась
И перестала болеть.
«Небо на ночь затворило ставни…»
Небо на ночь затворило ставни.
Только в щели пробивался свет.
Он тянулся —
медленный и давний —
к нам на землю, может, тыщи лет.
Он проплыл огромные пространства
мерз в пути
и все-таки не гас.
И звезды далекой постоянство
он донес до нас.
Ну а ты живешь гораздо ближе,
на земле…
В моем родном краю.
Что ж я света твоего не вижу?
Иль не смотришь
в сторону мою?..
«Ушла женщина…»
Ушла женщина.
Взяла и ушла.
А я грущу уж который год
о той,
что здесь никогда не была
и никогда не придет.
А если придет —
то строкой письма.
Печалью,
готовой свести с ума.
Ушла женщина.
Лучше бы не уходила.
Жила бы с моей маятой.
При ней мне всегда
доставало силы
молча грустить о другой,
Что живет в тридевятом краю.
И тоже грустит о том,
что я не принес ей душу свою
и не приду к ней в дом.
Ушла женщина.
Экая жалость.
Эта ушла,
А та
в тридевятом краю
осталась.
Страна Поэзия
Памяти Алексея Ласуриа
Только ли горами да рассветами
знаменита эта сторона?
Славится Абхазия поэтами,
далеко поэзия слышна.
Я не знаю, где ее начало…
Знаю, что конца не будет ей.
Вся она – как море у причала
в ожиданье новых кораблей.
Вся она – как незнакомый город,
где я до сих пор не побывал.
Молодая – как весенний шорох,
древняя – как постоянство скал.
Я иду но городу чужому
в свете дня, в сиянье фонарей.
Улыбаюсь девушкам и женам,
вглядываюсь в лица матерей.
Улицы, что песни, предо мною.
Все в них: и покой, и непокой.
То от них пахнет июльским зноем,
то повеет свежестью морской.
Я иду через бессмертный город.
Шум стихает за моей спиной.
И меня встречают молча горы
белизной своей и крутизной.
Я страницы древние листаю…
И опять поэзия поет.
Словно снег,
мои сомненья тают
перед тайной каменных высот.
А вдали неистовствует море —
все из неба, снега и огня, —
мощным ямбом с тишиною споря,
ритмом покорившее меня.
Слова
Неповторим тот вечный миг,
когда рождаются слова.
Когда они в долинах книг
не обрели еще права.
Вдали от брани и похвал,
они творят свой суд:
то поражают наповал,
то к небу вознесут.
Но сути их я не постиг.
И мысленно молю:
«Остановись,
прекрасный миг,
вместивший жизнь мою».
Осень
Все повторяется в природе.
Опять сентябрь… Дожди шумят.
Вороны в сквере важно ходят,
Стары, как много лет назад.
Ну, хоть бы что-нибудь случилось!
Звезда б упала на балкон,
Иль оказал бы дуб мне милость
Побил бы желудем ворон.
За то, что так они похожи
На злобных недругов моих:
В них та же стать, и те же рожи,
И тот же норов – нагл и лих.
Все повторяется в природе.
Как повторяем мы себя…
И к красоте ее восходим
В печальных красках сентября.
Майское утро
На земле прошлогодние листья,
как кем-то оброненные слова.
И новые почки,
как новые мысли,
тая́т весенние дерева.
Скоро они их выскажут вслух,
в пору майского вдохновенья,
да так, что у ветра захватит дух
и небо ахнет от удивленья.
Доброе утро,
мой древний город,
Вошедший сызмальства
в мою судьбу,
где каждый башенный кран,
как молот,
тянется к серебряному серпу.
Доброе утро, родные люди!
Идущие с флагами из ворот…
Глядите:
небо на синем блюде
солнце хлеб-солью вам подает.
Доброе утро, мой шар
земной!
Пусть же на всех твоих
параллелях
небо встречает людей
тишиной,
земля – богатством,
дома – весельем…
Доброе утро, страна моя!
В майском рассвете —
в улыбках и песнях…
Вся —
от Сороти до Кремля
и до спутника в поднебесье…
Две юности
Отец, расскажи мне о прошлой войне.
Прости, что прошу тебя снова и снова.
Я знаю по ранней твоей седине,
как юность твоя начиналась сурово.
Отец, расскажи мне о друге своем.
Мы с ним уже больше не встретимся в мае.
Я помню, как пели вы с другом вдвоем
военные песни притихнувшей маме.
Отец, я их знаю давно наизусть,
те песни, что стали твоею судьбою.
И если тебе в подголоски гожусь,
давай мы споем эти песни с тобою.
Отец, раздели со мной память и грусть,
как тихие радости с нами ты делишь.
Позволь, в День Победы я рядом пройдусь,
когда ордена ты, волнуясь, наденешь.
«Людей друг у друга крадут…»
А. Пьянову
Людей друг у друга крадут
обиды,
ошибки,
разлуки.
Невзгоды,