Это соображение оправдывало Богданенко, привлекало на его сторону, но, с другой стороны, и в том, о чем говорил Матвеев, тоже было все правильно и нужно, потому что людям надо работать и работать как следует, а не «пинать погоду», не нервничать из-за постоянных неполадок, не тратить свое здоровье в загазованных печах, в сырых забоях, не опасаться, как бы не сломать руку, ногу или не свернуть шею на неисправных узкоколейных путях, посреди разного ненужного, вовремя не прибранного хлама и мусора.
Ведь если бы кто-нибудь «сверху», хотя бы из треста, послал команду «добивай и дорабатывай», «выжимай последние соки», не давал бы денег на содержание производства в порядке, в нормальном рабочем состоянии, ну, тогда совсем иной разговор, можно было бы еще как-то мириться или спорить, а то ведь деньги дают и никто «команды» не посылает, налицо просто «самодеятельность» только ради того, что «я на последнем месте быть не желаю».
Между тем, Матвеев, уже весь потный и разволнованный, расстегнув воротник гимнастерки, продолжал нагнетать жар в накаленную атмосферу:
— Вы, Николай Ильич, не экономист, не инженер, и нет у вас никаких оснований пренебрегать советами коллектива, решать одному за всех. Почему не стал у нас работать молодой инженер, которого присылали из треста? Вы не позволили ему развернуться. А парень предлагал много дельного…
— С кем нужно — советуюсь, — высокомерно, возможно, даже нарочито, отрезал Богданенко.
— С тем, кто ближе! Коллегиальность у вас особенная. Матвеев брезгливо кивнул на Артынова, который, разместив себя на диване, не подавал никаких признаков расстройства, словно речь шла не о том, что касается его лично, а о совершенно постороннем предмете.
Лишь после намека Матвеева на «особенную коллегиальность» и кивка, Артынов встряхнулся, облокотился на колени, и в узких щелях его оплывших глаз вспыхнули зеленые огоньки, как у сытого кота, которому слегка наступили на хвост.
— Ты мне загадки не загадывай, товарищ главбух! — гневно сказал Богданенко. — Куда киваешь-то? Ты бумажки строчишь и счетами брякаешь, а Василий Кузьмич план дает.
— Один?
— Нет, не один! Но и уменья у него не отберешь. Да ведь если он провинится, то и с ним в игрушки играть тоже не стану.
— А что же в таком разе Артынова так бережете? Толчем здесь воду в ступе и трем репу, вроде, как от безделья!
— Я Артынова не покрываю, — сугубо официально сказал Богданенко. — Товарищ Артынов тоже свое получит.
В знак согласия Василий Кузьмич тотчас же покорно наклонил голову, дескать, отвечать готов в любую минуту, а для пущей убедительности приложил пухлую ладонь к груди, но эта его готовность вызвала совершенно неожиданную реакцию, многие из присутствующих брызнули смешком, откровенно выражая свое неверие, а Богданенко, неосторожно кинув обещание, принял смешок на свой счет и распалился еще сильнее:
— Могу и уволить, если понадобится!
— Не уволите, — подзадорил Козлов.
Богданенко вдруг понизил голос:
— Пока не вижу оснований. И что значит уволить специалиста? Может быть, главбух у нас обжигом будет руководить и понесет на себе все нагрузки, которые сейчас Василий Кузьмич на себе тянет? Недостатки у Василия Кузьмича есть, но он товарищ безотказный…
— И не безгрешный, — вставил Семен Семенович.
— Он безотказный, — повторил Богданенко, — работает, время не считает, в ночь-в полночь, всегда можно на него положиться. Выпивает? Так это я не могу ни за кого поручиться, все помаленьку грешны. Дома в свободную минуту любой рад рюмочку пропустить, это не во вред производству. Говорят же: пей, но дело разумей…
Крутой переход от горячности и гнева к ровному, даже несколько шутливому и игривому тону, который совершил Богданенко, понравился Корнею, и он мысленно похвалил его.
— А разумея дело, действуй смело! Василий Кузьмич ошибку, конечно, допустил, серьезный недогляд. За это я тебе, Василий Кузьмич, — он обернулся лицом к Артынову, — за это я тебе объявляю выговор, потом в приказе распишешься, и вместе с тем освобождаю тебя от обязанностей начальника карьера. Оставайся на своем основном участке, в обжиге, а туда, в карьер, начальником временно придется назначить Гасанова. Ты, Василий Кузьмич, сегодня же передай ему карьер. И предупреждаю вас обоих, тебя и Гасанова, чтобы в отношении техники безопасности был полный порядок. Лично все проверьте, подготовьте мероприятия, и пусть мне главбух не сует свои цифры, будто я на технику безопасности и вообще на производство деньги жалею.
— Я согласен, — опять склонил голову Артынов. — Будет исполнено!
— А тебе, товарищ Чиликин, — повернувшись на этот раз к Семену Семеновичу, сказал Богданенко, — хотя ты и парторг, объявляю тоже выговор, без приказа, словесно, прохлопал на дежурстве непорядок! А если ты не согласен — жалуйся! Но вот ведь и по акту инспектора твоя виновность выходит. Критиковать ты умеешь и рапорты писать мастер, я на твою критику не обижаюсь, я уважаю критику, так ты тоже ее уважай и покажи другим пример, как надо ошибки исправлять.
Это была, видать, вынужденная уступка парторгу, и все это почувствовали, но, сделав один шаг назад, Богданенко сразу же сделал два шага вперед, ошарашив непредвиденным и совершенно неуместным к текущему разговору распоряжением.
— А теперь по диспетчерской: участок этот у нас явно не на высоте! Антропов засиделся на одном месте, вот вчера не уложился с погрузкой кирпича в вагоны, допустил простои порожняка, придется платить штраф, для завода это голый убыток. Того, что грузчиков у него не хватало и один машинист по нездоровью на смену не вышел, я во внимание не беру, обязан был Антропов обеспечить, но коли не обеспечил, изволь отвечать. От должности Антропова отстраняю, можешь, товарищ Антропов, увольняться или оставаться на рядовой работе, — как тебе угодно!
Вот уж действительно «грянул гром не из тучи»! И с какой стати гром этот грянул над головой Антропова, никто из присутствующих не понял, у всех в глазах застыло недоумение, а сам Антропов уронил трубку на пол, просыпал из кисета табак, но вместо того, чтобы поднять трубку, встал, наступив на нее сапогом:
— Позвольте, Николай Ильич! Это же неправда! Я простоев не допускал, груженый состав мы отправили по графику.
— А ты меня в неправде не уличай! — категорически сказал Богданенко. — С диспетчерской не справляешься…
Антропов вышел из кабинета при полном молчании, и молчание это было столь тягостным, что Богданенко сгреб в кучу разложенные на столе материалы инспекторской проверки и, скомкав, кинул их Полунину. Тот вежливо произнес:
— Однако, зачем же так волноваться, Николай Ильич? Очень, очень круто вы поступаете, пожалуй, даже вопреки закону, и не современно, и мне придется при докладе управляющему это отметить.
— Да валяйте, хоть десять раз докладывайте, — с нескрываемой неприязнью отчеканил ему Богданенко.
В продолжение всей этой сцены, в сущности, не мотивированной и не связанной ни с какими нормами уважения к человеку, взбалмошной, Корней испытывал непреодолимое желание встать и уйти вслед за Антроповым и больше не приходить сюда, но уйти он все-таки не решился, чтобы не давать никому повода думать, будто он испугался. Наконец, он опять вернул себя в свое прежнее состояние и сказал себе, что «все это, конечно, глупости, возможно, если бы Богданенко не распалился, если бы на него не наседали со всех сторон, то и не получилось бы подобной сцены, Антропов не пострадал бы».
Семен Семенович сдвигал и раздвигал брови, дергал усы, голос его звучал глухо:
— Вы накажите по правде, и всякий вас поймет, а так, под горячую руку, ни с того, ни с сего, недолго свой авторитет смазать, кинуть его псам под хвост… За что вы человека оскорбили и вытурили? Ну, ладно, Артынову выговор, мне выговор, а Антропова за какую провинность? Вы ведь людей не убедите, завтра весь завод станет говорить не в вашу пользу, скажут, и правильно скажут: «Антропова турнули зазря, он Василию Кузьмичу Артынову темнить не позволял».
— Ты сам прежде зря не болтай, — оборвал его Богданенко. — Где Василий Кузьмич темнит? На чем?
— Пусть вам Иван Захарович подтвердит.
— Знаешь, товарищ парторг, не заводи-ка ты новой истории.
— Эта история тоже не новая: темнит. Артынов с кирпичом!
— У тебя факты есть?
— Пока нет, но будут.
— Когда будут, тогда и приходи ко мне. Докажи документом. Тогда поверю. А сплетни знать не хочу…
На чем именно «темнит» Артынов, не выяснилось, обошлось недомолвкой, очевидно, Семен Семенович приберегал выяснение до другого случая, а кроме того, вмешался Яков Кравчун и решительно попросил оставить Антропова на его должности, имея в виду и его честность, и его многолетний опыт, и его нелегкие семейные обстоятельства.
— А если вы не отмените, то я первый поеду в трест.
— Поезжай, — сказал Богданенко.
— Антропова мы одного не оставим! — еще решительнее подтвердил Яков.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — с досадой выругался Волчин.
Артынова, по-видимому, ничуть не смущало ни прямое высказывание о том, что он где-то «темнит», ни увольнение Антропова, ни происшествие на зимнике и то, что в его адрес никто еще не произнес ни одного доброго слова. Он чувствовал себя надежно, прочно. «Ну, ну, продолжайте, продолжайте, а я вас послушаю, и, однако, как я хочу, так оно и будет, — всем своим видом говорил он. — Отвечать на критику — это значит новый огонь на себя вызывать, а я лучше помолчу, пойди-ка, угадай, какие у меня мысли на уме?»
В этом он был прямой противоположностью горячему, вспыльчивому и грубоватому Богданенко, и Корней решил, что, вероятно, Богданенко именно поэтому им дорожит и всячески его покрывает. Уж какой начальник не любит молчаливо-исполнительных подчиненных! А кто любит «ершей»?
Пока Корней рассматривал Артынова, поднялся шум, все наперебой выражали несогласие с решением Богданенко относительно Антропова, но Богданенко поставил все-таки на своем. Тогда сначала Яков, а затем Семен Семенович встали и вышли из кабинета. Вслед за ними вышел Матвеев, поднялись и направились к выходу Козлов, Гасанов и Шерстнев, и, в сущности, на этом совещание закончилось. Полунин даже несколько растерялся и стал собирать бумаги.