— Не лезь к нему, — прошипел Ринат в её сторону, прежде чем последовать за приятелем, и в его глазах плескалась откровенная ненависть.
Анна судорожно вздохнула, понимая, что даже на секунду не подумала о ком-то другом, кроме Айги. И словно подтверждая это, Вася разорвала оцепеневшее молчание в лагере. Она стояла неподалёку, как всегда, спокойная, с лицом лишённым эмоций, и подводила итог их стычке:
— Ты ошибаешься.
Все посмотрели на неё.
— Айги не способен на подлость. Только не он.
Каждый понимал, её слова не оправдание, а истина. Никто не сомневался…
Пока все ещё находились под впечатлением от произошедшего, Анна тихо удалилась со сцены. Она выгрузила глину, не дожидаясь приказов, и незамеченной стащила с кухни кусок хлеба и немного тушеного мяса — то, что можно было унести с собой, не привлекая внимания, завернув в широкий травяной лист. А затем избегая кого-либо, скользнула в глубину небольшого цветника, где росли полезные и целебные травки, скрытые за высоким кустарником. С недавнего времени это стало её тайным убежищем. Весь день прошёл в безумном темпе. Одно событие сменяло другое, как волны в шторм. Не удивительно, что она допустила ошибку, обвинив невиновного…
Внезапно кусты раздвинулись, пропуская Марину:
— Не помешаю? — поинтересовалась она.
Анна отрицательно помотала головой, и Марина расположилась рядышком на бревне с травяной тарелкой в руках:
— Мы давно не говорили, — вздохнула она. — Сначала я была занята пострадавшими, а потом как-то совсем замоталась.
Затем они молча ели, словно побыть вместе было уже неплохо.
— Я ошиблась. Его толкнул Ринат.
Марина кивнула, положила в рот кусочек мяса, прожевала:
— С ними не всё в порядке, — сказала, в свою очередь, Марина, без осуждения, и усмехнулась без веселья: — Везёт нам на тех, у кого крыша подсвистывает, правда? Ты же замечала? Их неестественную отстраненность. Безэмоциональность. Меньше всех это выражено у Лили и Арэна. А вот Айги… Он не раз заводил разговор со Стасом о том, что Шина необходимо обучать выживанию.
— Шина?
— Да. Так, он время от времени называет Олежу. Как я поняла, это его погибший друг.
Она уставилась на Марину, не в силах поверить.
— У каждого из них что-то вроде ПТСР разной степени тяжести. Я не психиатр и даже не психолог, чтобы сказать точнее. Их не только создали в пробирке, но и вырастили так, как не должны растить никого. Без детства. Без семьи. Без права на слабость. Я пыталась обсудить это с Нео, но он избегает любого напоминания, — она чуть помолчала и добавила: — Если честно, не знаю, что с этим делать, но то, что произошло сегодня уже опасно.
— Я хочу уйти, — на одном дыхании выпалила Анна.
И в следующий момент её поразило признание Марины:
— Я думала об этом, — сказала она. — Но я не хочу без Нео…
— Нео? — нахмурилась Анна, не совсем понимая при чём тут кучерявый блондин.
— Он мне нравится, — тихо сказала она, и в её голосе прозвучало что-то очень хрупкое, как будто она открывалась не Анне, а самой себе. — Наверное, это глупо. Я старше. Никогда не думала, что влюблюсь в мальчишку, пусть и в поразительно умного. Я долго размышляла, копаясь в себе. Это покажется диким, но я хочу заботиться о нём. Дать ему то, чего у него никогда не было. Хотя навряд ли, кому-то нужно то, о чём он не имеет понятия. Возможно, у меня просто комплекс мамочки, — грустно улыбнулась она. — Не знаю. Такое со мной впервые.
Анна смотрела на Марину и видела женщину, которая очень боялась, что влюбилась не в того. Её пугали собственные чувства, и в то же время она боялась их потерять.
— Я понимаю тебя. И в этом нет ничего странного, учитывая, в каком мире мы теперь оказались. Возможно, любовь и терпение — это именно то, что им нужно. Ведь любовь способен услышать глухой и увидеть слепой.
Они проболтали с Мариной до глубоких сумерек, пока ветер шелестел листьями, а в воздухе витал лёгкий аромат мяты. В этом тихом уголке, скрытом за кустарником, время словно замедлилось и пошло вспять, отматывая всё негативное. Марина была живым воплощением надежды на лучшее. Она, как никто другой, верила, что если прошлое и нельзя изменить, то находясь рядом с теми, кто помнит, что такое сострадание, они обязательно смогут измениться. Они больше не говорили о побеге. Вместо этого обсудили то, о чём по каким-то суеверным причинам не заводили разговоров, словно боялись, что драконы снова вернутся. В их новом мире существовали самые настоящие драконы, как безусловный факт. Всё это вело к тому, что неплохо было бы вернуть вечерние посиделки возле костра. И когда они, наконец, выбрались из цветника, сердце Анны наполнилось долгожданным покоем.
Но покой, как и счастье столь же мимолётно. И Анна убедилась в этом воочию уже следующим утром. Она складывала дрова в поленницу, когда дверь за спиной с грохотом распахнулась. У неё аж из рук всё посыпалось, одно из поленьев больно ударило по ноге, но она тут же забыла о боли, увидев на пороге Айги. Ненависть, исходившая от него, затопила небольшое помещение предбанника, сделав его душным, тесным и пугающим. Глаза, сияющие практически безумием, прожигали её.
— Ты, — прошипел он и закрыл дверь.
Внутри Анны всё сжалось от ужаса. Пространство сузилось, стены сдвинулись ближе. Таким взбешённым она его ещё ни разу не видела. Он был не в себе, как человек, переступивший черту между болью и безумием. В два шага оказался возле неё и, схватив за плечо, сунул под нос карточку:
— Это твои родители?
Из-за сковавшего её тело и разум страха, она никак не могла сосредоточить взгляд на изображении, что он пихал дрожащей рукой едва ли ей не в нос:
— Отвечай! — потребовал он и сильнее впился пальцами в кожу, но она практически не почувствовала боли. Страх заглушал все остальные чувства.
Наконец, ей удалось сфокусироваться. Это была их семейная фотография, которую Марийка подобрала в «Оазисе» и передала ей. Мать. Отец. Она.
— Ты рылся в моих вещах?
— Отвечай! — он ещё раз тряхнул её. — Иначе я выбью из тебя ответы.
— Да! — вскрикнула Анна. — Да, это мои родители.
Его хватка не ослабла. Наоборот, он сжал её руку ещё крепче. Она не могла закричать. Не могла отвернуться. Только смотрела в его глаза — чёрные, бездонные, в которых не было ни гнева, ни разума. Только жажда уничтожения.
— А я всё думал, кого ты мне напоминаешь, и никак не мог вспомнить. И это раздражало. Наталья Борисовна, — он практически выплюнул имя её матери ей в лицо. — Эта женщина дала нам всем имена. Лунный свет. Моё имя — значит Лунный свет. Всех триста человек назвала она, и ни одно имя не повторилось, а потом, когда их убивали, рассказывала сказки об их счастливой жизни в городе.
— Что? Что? — его слова шокировали, мысли путались, но Айги не собирался успокаиваться:
— Тебя не должно быть здесь. Ты заплатишь за то, что они сделали с нами.
Она внезапно осознала, что фотография в его руках не воспоминание о семье, а её персональный приговор.
Он убьёт меня, — понимание этого порождало в груди неведомый до этого животный, парализующий страх. В лагере совсем мало людей, с утра обычно все заняты делами…
Его глаза налились кровью. А в следующее мгновение он со злостью швырнул её на пол. Она больно ударилась всем телом. Хотела кричать, но не могла ни рта открыть, не двинуться с места. Он приближался, нависая над ней. Превозмогая себя, она приподнялась, но лишь затем, чтобы получить хлёсткую пощечину. Оглушённая, она рухнула на пол. В ушах звенело. Сквозь туман сознания она ощутила, как он стягивает с неё штаны, что из-за его спешки зацепились за забытые им ботинки на её ногах. Сейчас он пытался стянуть один из них, производя рывок за рывком. Это, вроде как, привело в чувство Анну, позволив ей хоть немного мыслить.
— Что ты делаешь? — выдохнула она. Было тошно слышать свой дрожащий, перепуганный голос: — Прошу, остановись. Ты не в своём уме. Ты же ненавидишь меня…
Ещё одна хлёсткая пощечина заставила её замолчать. Айги удалось сорвать ботинок с ноги, и, наконец, избавившись от штанины, он ухватился за её щиколотки и подтянул к себе. Его тело навалилось на неё сверху, прижимая к полу. Он оказался между её ног.
— Не-е-ет! — закричала она.
И в этот самый миг дверь снова распахнулась, высветив происходящее внутри яркой полосой света. Айги замер. Ей даже удалось немного выползти из-под него.
— Ринат послал меня остановить тебя, если ты попытаешься её убить, — прозвучал холодный и равнодушный голос где-то над ними. — Но, как я вижу, ты задумал не это?
Айги медленно приподнялся. Его движения были механическими, словно он очнулся от транса. Дрожа всем телом, она отползла в угол. Айги вышел, а следом за ним и Вася, прикрыв за собой дверь. Она пыталась натянуть штаны, но пальцы не слушались, её трясло, ткань была вывернута наизнанку, как и её чувства. Но когда ей это всё-таки удалось, она не выдержала и разрыдалась.
Всему приходит конец. И слезам тоже.
После она долго сидела в углу предбанника, подтянув колени к груди, и следила за полоской света, что проникала в щель под дверью, в которой танцевали тени травинок. В лагере было тихо. Лишь изредка доносился отдалённый стук молотка по дереву. Где-то там жизнь продолжалась без учёта того, что произошло.
Но страх никуда не ушёл, он притаился где-то в глубине сердца. Айги чуть не изнасиловал её. Если бы не вмешалась Вася, то и не было бы этого «чуть». Но самое ужасное в том, что она не смогла оказать какое-либо сопротивление. Она помнила, как замерло её тело и когда, наконец, выдавила из себя крик, он прозвучал не как призыв о помощи, а как последний вздох перед смертью. Пугало и то, что она знала — это случится снова. Некое внутреннее знание, как у кролика, который понимает, что змея уже рядом, даже если её не видно.
Самое странное, что она не хотела, чтобы кто-то об этом узнал. Ей было стыдно за то, насколько она слаба. В голове царствовала тупая пустота. Никаких идей, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Но, помимо прочего, в памяти были свежи слова Айги о её матери.