«Быть может, – с отчаянной надеждой подумала вдруг она, – где-то в других городах еще остались йолны, которых пощадила чума».
Гйол проверила, надежно ли заперта дверь, поднялась к себе в комнату, разделась и в последний раз легла в постель, на которой спала все пятнадцать лет своей жизни. Сон был неспокойным: мешали страхи, сомнения, мысли о будущем, чудился то стук в дверь, то незнакомые голоса внизу. Гйол ворочалась, пробуждалась и засыпала вновь, а очнувшись в очередной раз, с ужасом поняла, что стук не исчез вместе с кошмарным сном. Кто-то внизу продолжал негромко, но настойчиво колотить в дверь. Йолна поднялась с постели и взглянула в окно: небо уже приобрело тот оттенок голубого, что бывает лишь сразу после рассвета. Должно быть, городские ворота уже открыли или вот-вот откроют. Если выбраться из кухонного окна, то незваные гости не заметят ее.
Между тем прервавшийся было стук возобновился. Уже одетая, Гйол остановилась на полпути: ей подумалось, что визитеров может оказаться несколько, и один из них тогда станет поджидать ее у того самого кухонного окна. Йолна бросилась в спальню хранителя Гойтре: ее окно выходило на улицу, и Гйол надеялась, осторожно выглянув, рассмотреть того, кто стоял сейчас на пороге. Однако едва лишь йолна бросила взгляд вниз, как планы побега были забыты, и она, задыхаясь от радости, кинулась вон из комнаты, вниз по лестнице, к двери, дрожащими руками принялась торопливо оттаскивать от нее ту скамью, которой подперла вход вечером.
Гость, пусть и не знакомый Гйол до этого дня, был йолном.
– Приветствую тебя, йолна, – произнес незнакомец. – Я уже почти перестал надеяться, что мне откроют. Меня зовут Йиргем.
– Я Гйол. Заходи.
Перешагнув порог, Йиргем скинул с плеча котомку, опустил ее на пол у двери и огляделся. Гйол чувствовала, как был способен почувствовать любой йолн на ее месте, что незнакомец намного старше ее и опытнее. Она знала, что и Йиргем наверняка чувствует, как молода еще Гйол.
– Ты голоден? – спросила она.
Йиргем покачал головой:
– Я поел, пока ожидал открытия городских ворот возле Порта Прата.
– Ты пришел из Пистойи?
Дорога, ведущая из Флоренции в Пистойю, начиналась у ворот Порта Прата. Именно в Пистойю Гйол собиралась направиться, покинув город: ей случалось вместе с Тейре навещать живущих там сородичей.
– Я прошел через Пистойю по дороге сюда, – кивнул Йиргем. – Я надеялся повстречать живущих там йолнов, но опоздал: чума уже забрала их жизни. Как обстоят дела во Флоренции?
– Я осталась одна, – просто ответила Гйол.
Йиргем опустил голову.
– Скажи, – спросил он, выдержав паузу, – действительно ли жил во Флоренции йолн по имени Йгерн?
– Йолн с таким именем жил в нашем доме, – ответила Гйол. – Он был из рожденных в Египте во времена фараонов, а во Флоренцию пришел из Тулузы больше сорока лет назад. Ты знал его?
Йиргем вздохнул и сказал, все еще не поднимая головы:
– Йгерн был одним из моих рельо́ в моей самой первой отдельной семье.
Гйол тоже опустила голову. Теперь этот йолн уже не был незнакомцем: их роднило общее горе.
– Йгерн был моим найи́, – печально проговорила она. – Он учил меня ездить верхом и владеть оружием.
– Он всегда был одним из лучших, – ответил Йиргем.
– Проходи, – спохватилась Гйол – йолн все еще стоял на пороге, – ты, должно быть, устал, отдохни с дороги.
Йиргем кивнул и мимо Гйол прошел в большую комнату на первом этаже. Его взгляд сразу упал на лежащий посреди комнаты узел, приготовленный Гйол вчера вечером.
– Ты собиралась уходить? – спросил он.
– Да. Я думала идти в Пистойю, но теперь…
Йиргем понимающе кивнул.
– Что мне делать, найи́? – вырвалось у Гйол. – Что мне теперь делать?
Йиргем повернулся к ней, и в глазах его йолна прочла безмерное сочувствие.
– Сколько тебе лет, Гйол? – спросил он.
– Пятнадцать, найи́ Йиргем. Пятнадцать, – зачем-то повторила она.
– Так мало… Ты еще не меняла тело?
– Нет, найи́. Мне кажется… я чувствую, что скоро уже могла бы, но…
– Но сейчас это слишком рискованно, – закончил за нее Йиргем. – Может, это и к лучшему. Иные хранители считали, что тело, в котором йолн рожден, сильнее и выносливее взятых у людей. Я склонен верить им. Быть может, именно поэтому ты и не заболела, единственная из всей семьи.
– Что же мне делать? – повторила Гйол. – Мне страшно оставаться в городе. Я думала… если не Пистойя, то можно было бы уйти вверх по течению Арно, подняться на Фьезольские холмы…
Йиргем вздохнул.
– Ты права, из Флоренции действительно нужно уходить. Я бы и сам не пришел сюда, не будь у меня надежды встретить здесь Йгерна. Но оставим это, – торопливо добавил он. – Я шел всю ночь, и мое тело нуждается в отдыхе. Если ты не возражаешь, я бы отложил наш уход до завтра…
Они покинули город следующим утром. Вплоть до самого ухода Йиргем проспал, стараясь набраться сил для предстоящей дороги. Теперь он размеренно шагал по траве вдоль реки, в это время года, как обычно, обмелевшей и ставшей не шире ручья. Они с Гйол решили избегать дорог, на которых можно было встретить людей, – сейчас любая встреча предвещала опасность. В котомке Йиргема лежал надежный нож, взятый в доме у Гйол, и найденная там же тетива. Охотничий лук Йиргем собирался смастерить сам.
Чем дальше они отходили от города, тем спокойнее становилось у Гйол на душе. С тех пор, как она распахнула дверь на стук Йиргема, йолна ни разу не заплакала. Хотя тоска о потерянной семье по-прежнему жила в ее душе, но теперь, рядом с новым найи́, Гйол было гораздо легче нести этот груз.
«Самое страшное наказание для йолна, – подумала она, – это одиночество».
Следующую ночь они провели, разведя костер в лесу неподалеку от берега. Йиргем подвесил над огнем небольшой котелок с набранной в Арно водой и дал ей закипеть.
– Ты действительно думаешь, что это поможет? – спросила Гйол.
– Не повредит, – пожал плечами Йиргем. – Ведь и люди стараются, когда могут, не пить воду из городских рек – пьют пиво или разбавленное вино, каким бы отвратительным оно ни было. Они просто не знают, что воду можно вскипятить, чтобы уменьшить опасность.
– А почему так, найи́?
– Я не знаю. Некоторые из наших алхимиков считают, что при кипячении вода меняет свойства. Другие говорят, что в воде живут невидимые глазу существа, которые вредны человеческому телу, и что при кипячении они погибают. Но алхимиков среди нас остается все меньше, открыто заниматься алхимией сейчас очень опасно, да и вообще нас становится мало, слишком мало. А те, кто занимались науками, всегда достигали большего вместе, нежели поодиночке.
– Йиргем, – вдруг спросила Гйол, – как ты думаешь, люди все умрут от чумы? Никого не останется?
Йиргем вскинул голову и с удивлением посмотрел на сидящую рядом йолну.
– Ну что ты, тайи́, – сказал он мягко. – Несомненно, множество людей умрет… но оставшимся это будет лишь на пользу. Так бывало всегда. Лет восемьсот назад, если мне не изменяет память, – Йиргем сделал небольшую паузу, вспоминая, – да, как раз восемьсот лет, в середине шестого века по счету христиан, подобная болезнь уже побывала в Европе и в Азии. В тот раз она особенно свирепствовала в Византии. Кто знает, быть может, природа заботится о том, чтобы людей не плодилось слишком много. Возможно, ты обратила внимание… впрочем, извини, я забыл, как ты еще молода. Я хотел лишь сказать, что за последние сто лет стало холоднее, из-за этого страдают урожаи, не так быстро, чтобы люди сразу заметили, но все же ощутимо для наблюдательного глаза. Земле становится тяжелее прокормить такое количество людей.
– Природа заботится о них, – с горечью прошептала Гйол, – а о нас?
– Не жалуйся, – возразил Йиргем, – разве не дано тебе природой гораздо больше, чем любому из людей?
– О да! Но почему же природа позволяет им убивать нас? Почему с каждым годом их становится все больше, а нас – все меньше?
– На это, – печально произнес Йиргем, – у меня нет ответа. Все стало происходить слишком быстро… Мои найи́, помнится, говорили, что когда-то йолны могли прожить сотни, если не тысячи, лет, не потеряв ни одного сородича. Даже когда я родился и уже сменил несколько тел, смерть йолна была редким событием, казалось – небывалым. В первые две тысячи лет своей жизни я потерял лишь троих рельо́. Затем… – Йиргем запнулся, и Гйол увидела слезы на его глазах. – Затем я потерял свою о́лни, – продолжил он, совладав с голосом. – И тех, кому она и я дали жизнь вместе. С тех пор я стал замечать, что йолны погибают все чаще и чаще. А в последние триста лет события и вовсе понеслись вскачь. Будь это во времена моей молодости, я обратился бы к своим найи́ с просьбой собрать совет старших, как бывало, когда надвигалась беда. Но сейчас, боюсь, было бы слишком опасно, соберись много йолнов вместе. Быть может, дело в том, что люди стали чересчур хитры. Они выучились читать и писать и стали передавать знания из поколения в поколение. Один человек по сравнению с йолном – не более чем бабочка-однодневка, но если за его спиной стоит опыт предков… Нет, он, конечно, все равно останется лишь человеком, но этот опыт делает его и сильнее, и хитрее, и изворотливее. Нам еще повезло, что большинство из них либо слишком глупы, чтобы научиться читать, либо слишком заняты, стараясь выжить. Ведь и их жизнь нелегка. Хотя должен предупредить тебя, Гйол: среди людей бывают исключения. Изредка попадаются люди не просто хитрые, но и умные, способные мыслить и делать выводы. Именно от них следует ждать беды.
– Иногда я не понимаю, – тихо сказала Гйол, глядя на пламя костра, – зачем природа дала людям разум. Ведь было бы гораздо легче, останься они неразумными. Тогда мы могли бы брать их тела, как они сами берут для еды тела животных. Они никогда бы не изменились, никогда бы не научились писать, не стали бы преследовать нас… Хранитель Гойтре говорил, что природа ничего не делает понапрасну. Но тогда зачем она наградила людей разумом?