Режиссер машет мне пальцами. Два пальца на одной руке и четыре — на другой. Что он пытается мне сказать, я не знаю.
Текст на экране студийного телетекста взят в основном из моей автобиографии, которую я не писал. Кошмарное детство, которого у меня не было. Согласно телетексту, все члены Церкви Истинной Веры сейчас дружно горят в Аду.
Телетекст мне подсказывает: Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ЭТО УНИЖЕНИЕ И БОЛЬ, И ЭТО НЕ ВАЖНО, ЧТО Я СТАЛ БОГАТЫМ, КОГДА УНАСЛЕДОВАЛ ВСЕ ЗЕМЛИ ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ. ТАКУЮ БОЛЬ ПРОСТО НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ.
Согласно телетексту, МОЯ НОВАЯ КНИГА «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОМОГАЕТ СПРАВИТЬСЯ С ТЕМИ СТРЕССАМИ, КОТОРЫЕ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ ПОСТОЯННО. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.
По словам журналистки, которая наблюдает за режиссером, наблюдающим за агентом, наблюдающим за мной, наблюдающим за телетекстом, так вот, по словам журналистки, теперь я безмерно счастлив, что освободился от изуверского культа Церкви Истинной Веры. Сейчас мы прервемся на небольшую рекламу, говорит она в камеру, а когда снова вернемся в студию, мы ответим на ваши звонки.
И мы уходим на рекламу.
Во время рекламы журналистка спрашивает у меня, неужели и вправду все было настолько плохо. Агент быстро подходит и говорит: да. Было. Это было ужасно. Кто-то из технического персонала подходит ко мне и спрашивает, не нужно ли мне воды. Агент говорит: нет. Режиссер спрашивает, не надо ли мне в туалет, и агент говорит: все нормально. Он говорит, мне не нравится, когда незнакомые люди задают мне вопросы. Я так продвинулся в своем развитии, что у меня уже нет никаких физиологических потребностей. Техники закатывают глаза, а режиссер с журналисткой выразительно переглядываются и пожимают плечами, как будто это я их отбрил.
Потом режиссер говорит, что пошла запись, и журналистка говорит, что у нас есть первый звонок.
— Если я в ресторане, — говорит женский голос в студийных динамиках громкой связи, — в дорогом ресторане, и за соседним столиком сидит мужчина, который ест и тут же пускает газы, причем не раз и не два, а все время, и это ужасно, что надо делать в такой ситуации?
Журналистка прикрывает лицо рукой. Режиссер поворачивается спиной. Агент смотрит на сценаристов, которые набивают мой ответ для телетекста.
Чтобы протянуть время, журналистка спрашивает у звонящей, что ест этот мужчина.
— Что-то из свинины, — отвечает она. — Это не важно. Там так воняло, что я вообще ничего не чувствовала. То есть ничего, кроме этой вони.
Телетекст мне подсказывает: ГОСПОДЬ ДАЛ НАМ ОРГАНЫ ЧУВСТВ И СПОСОБНОСТИ К ВОСПРИЯТИЮ.
Телетекст тоже тянет время.
СРЕДИ НИХ — СПОСОБНОСТИ ОЩУЩАТЬ ВКУС И ЗАПАХ.
Слова появляются на экране, и я просто зачитываю их вслух.
НО ЧЕЛОВЕК СУДИТ САМ, КАКОЙ ДАР ХОРОШИЙ, КАКОЙ ДАР ПЛОХОЙ. ИБО ГОСПОДЬ НЕ ДЕЛАЕТ РАЗЛИЧИЙ, И ДЛЯ НЕГО ЗАПАХ КИШЕЧНЫХ ГАЗОВ РАВЕН ЗАПАХУ ХОРОШЕЙ СВИНОЙ ОТБИВНОЙ ИЛИ МАРОЧНОГО ВИНА.
Я понятия не имею, к чему они клонят.
НЕ СТРАДАЙ И НЕ РАДУЙСЯ СВЕРХ ВСЯКОЙ МЕРЫ. ДАРЫ ГОСПОДНИ НЕ ЕСТЬ НАГРАДА, НО И НЕ ЕСТЬ НАКАЗАНИЕ. НЕ СУДИТЕ, И НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ.
Режиссер беззвучно вылепливает губами слова: «Burma Shave»[8]. Журналистка включает второй звонок.
Второй звонящий интересуется моим мнением по поводу купальников с трусиками-танга.
Телетекст мне подсказывает: МЕРЗОСТЬ.
Я говорю: по моему скромному мнению, люди, которые выпускают такие купальники и белье, могли бы делать «веревочки» черными, для начала.
Журналистка включает третий звонок.
— Мне нравится один парень, но он меня избегает.
Это Фертилити, это ее голос в студийных динамиках, она говорит обо мне, говорит обо мне на всю Северную Америку. Она что, собирается выяснять отношения в прямом эфире? Мои мысли несутся вскачь, растекаясь ветвящимися потоками из всей той лжи, что я успел нагородить, и моих возможных ответов на ее обвинения, что она, очень возможно, сейчас мне предъявит.
Неужели она собирается разоблачить меня и мои предсказания?
Может, она наконец сложила одно к одному и поняла, что это я подтолкнул ее брата к самоубийству? Или она всегда это знала? А если она знает, что это я убил ее брата, то что тогда?
— Этот парень, который меня избегает, я рассказала ему про свою работу, — говорит она. — Ну, про то, чем я занимаюсь, чтобы заработать на жизнь. Он этого не одобряет, но делает вид, что все нормально.
Журналистка спрашивает у Фертилити, а что у нее за работа?
Экран телетекста — пустой.
Сейчас вся Америка узнает великую тайну — либо про Фертилити, либо про меня. Про ее дурную работу. Про мою горячую линию для потенциальных самоубийц. Про ее вещие сны. Про мои предсказания, которые не мои.
— У меня есть агент, доктор Эмброуз, — говорит Фертилити. — Только он не настоящий доктор.
Однажды Фертилити мне сказала, что у каждого в этом мире, даже у мусорщика или посудомойки, когда-нибудь обязательно будет свой личный агент. Ее доктор Эмброуз находит семейные пары, готовые заплатить деньги, чтобы им выносили и родили ребенка. Бездетные пары, которым нужна суррогатная мать. Доктор Эмброуз называет это процедурой. Процедура проходит так: будущий отец в постели с Фертилити, а его жена ждет под дверью.
— Жена ждет в коридоре, вяжет носочки или перебирает в уме имена для будущего ребенка, — говорит Фертилити, — а муж аккуратно опорожняет в меня содержимое своих семенников.
В первый раз, когда она рассказала мне про свою работу, когда я был еще никем и учредил дома службу психологической помощи по телефону, она сказала, что Фертилити Холлис — это «сценический псевдоним». Она сказала, что ее настоящее имя — Гвен, но она его ненавидит.
— То, что мы делаем с отцом будущего ребенка, это натуропатия, как говорит доктор Эмброуз. Помощь отчаявшимся людям. Это не адюльтер.
Это не обман и не проституция, сказала она мне.
— Это есть даже в Библии, — говорит Фертилити.
Это стоит пять тысяч долларов.
— Бытие, глава тридцатая. Рахиль и Валла. Лия и Зелфа.
Я хочу ей сказать, что Валла не пользовалась противозачаточными средствами. Зелфа не получала пять штук черным налом. Это были служанки, рабыни. Они не разъезжали по всей стране, чтобы им заправляли будущие отцы, жаждущие наследника.
Фертилити живет в доме семейной пары иногда даже неделю, но за каждую дополнительную процедуру будущие родители раскошеливаются еще на пять тысяч. С некоторыми мужиками можно заработать пятнадцать штук за ночь. Плюс к тому Фертилити оплачивают авиабилеты туда и обратно.
— Доктор Эмброуз — это просто голос по телефону, который ведет переговоры, — говорит Фертилити. — Его как будто и не существует на самом деле. Семейная пара перечисляет ему деньги, а он посылает мне половину наличными. Всегда — без обратного адреса. Он жуткий трус.
Знакомое чувство.
Телетекст мне подсказывает: ПОТАСКУХА.
— Главное — мне не зачать. А мне это просто.
Она мне говорила, что это ее призвание. Она бесплодна.
Телетекст мне подсказывает: БЛУДНИЦА.
Она говорит это в динамиках:
— Я бесплодна. У меня не может быть детей.
Телетекст мне подсказывает: ШЛЮХА.
Это ее призвание. Единственное, что она умеет. В профессиональном плане.
Это работа, для которой она рождена.
Она не платит налоги. Ей нравится путешествовать. Когда на работе, она живет в дорогих домах, у нее нет четкого расписания: от и до. Она говорила мне, что иногда засыпает во время процедуры. И видит во сне поджоги, обрушившиеся мосты и обвалы в горах.
— У меня нет ощущения, что я делаю что-то неправильное и плохое, — говорит она. — Мне кажется, что я делаю лимонад из лимонов.
Телетекст мне подсказывает: ТЫ БУДЕШЬ ВЕЧНО ГОРЕТЬ В АДУ, ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА.
Фертилити говорит:
— И что вы по этому поводу скажете?
Журналистка таращится на меня так напряженно, что даже не замечает упавшей на лоб пряди волос. Режиссер таращится на меня. Агент таращится на меня. Журналистка сглатывает слюну. Сценаристы лихорадочно набивают текст для телетекста.
ШЛЮХА, ПОСОБНИЦА ДЬЯВОЛА. ТЫ НЕДОСТОЙНА ТОГО, ЧТОБЫ ЖИТЬ.
Нас смотрит вся Америка.
ТЕБЕ НЕТ ПРОЩЕНИЯ, ДЕВИЦА, ПОГРЯЗШАЯ ВО ГРЕХЕ.
Агент качает головой: нет.
Экран телетекста мигает и как бы отключается на секунду. Сценаристы набивают текст. Экран вновь оживает:
ТЕБЕ НЕТ ПРОЩЕНИЯ, ЖЕНЩИНА, ПОГРЯЗШАЯ ВО ГРЕХЕ.
— И что вы по этому поводу скажете? — повторяет Фертилити.
ШЛЮХА.
Агент тычет пальцем в меня, тычет пальцем в экран телетекста, потом — снова в меня.
ПРОДАЖНАЯ ТВАРЬ.
— Так вы что, ничего мне не скажете?
ИЕЗАВЕЛЬ.[9]
Спутник так и транслирует тишину. Кто-то должен хоть что-то сказать.
Я читаю слова с телетекста, произношу их своим онемелым ртом. Я не чувствую своих губ. Просто читаю слова, которые должен сказать по подсказке с экрана.
Журналистка спрашивает:
— Звонок номер три? Вы еще здесь?
Режиссер поднимает руку, так чтобы нам было видно, и выбрасывает пальцы. Пять, четыре, три, два, один. Потом чиркает указательным пальцем по горлу.
20
Прежде чем мой самолет упадет, я хочу, чтобы люди знали, что Порно-Свалку придумал не я.
Агент просто совал мне под нос бумаги и говорил: подпиши здесь.
Так было всегда.
Он говорит: подпиши здесь.
И здесь.
И еще здесь.
И вот тут.
Агент говорит: просто поставь свои инициалы напротив каждого пункта. Он говорит: не забивай себе голову, не читай эту бодягу, ты все равно ничего не поймешь.
Вот так получилась эта Порно-Свалка.
Эта была не моя идея — превратить двадцать тысяч акров земель церковной общины в отстойник для устаревшей порнопродукции. Журналы. Игральные карты. Видеокассеты. Компакт-диски. Отслужившие свое дилдо. Дырявые надувные куклы. Искусственные влагалища. Бульдозеры сгребают все это в огромные кучи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Двадцать тысяч акров. 20 000 акров. Двойка и четыре нуля. Каждый квадратный фут общинной земли. Живая природа выжита с территории целиком и полностью. Грунтовые воды загрязнены.