Координатор говорит, что мне даже пальчиком пошевелить не придется.
Это будет непорочное зачатие. В смысле, моего в нем участия.
Прожектора над полем какие-то уж очень яркие, говорит гримерша и кладет мне на щеки густой слой румян.
В конце первого периода приходит агент и просит меня подписать какие-то бумаги. Договор об участии в прибыли, говорит он. Тендер Бренсон, в дальнейшем — Поручитель, передает такому-то, в дальнейшем — Агент, права на получение и распределение всех средств, поступивших на счет Информационного и коммерческого синдиката Тендера Бренсона, в том числе — от продажи книг, теле- и радиопередач, произведений искусства, публичных выступлений, продажи косметики и парфюмерии, в частности, фирменного мужского одеколона.
— Подпиши здесь, — говорит агент.
И здесь.
И еще — вот здесь.
И здесь тоже.
Кто-то прикалывает мне на лацкан белую розу. Кто-то стоит передо мной на коленях и натирает мне туфли. Гримерша все еще возится с моим лицом.
Теперь агент владеет авторским правом на мой имидж. И на мое имя.
К концу первого периода счет сравнялся, по семи, и агент все еще жив.
Мой личный тренер по фитнесу вкачивает мне в вену 10 кубиков адреналина, чтобы у меня блестели глаза.
Старший координатор мероприятия говорит, что от меня почти ничего не требуется — только выйти к алтарю на пятидесятиярдовой линии, где состоится венчание. Невеста выйдет из ворот прямо напротив моих. Мы будем стоять на деревянной платформе, внутри которой спрятано пять тысяч белых голубей. Звук для церемонии заранее записали на студии, так что в нужных местах будут включать фонограмму. Мне не придется вообще ничего говорить самому. Только — в самом конце, когда я выдам свое предсказание.
А потом наступлю на потайной рычажок, который освободит голубей. Пройти. Дать предсказание. Выпустить голубей. Все под контролем.
Старший костюмер говорит, что, чтобы добиться необходимого силуэта, на меня надо надеть корсет, и заставляет меня раздеваться у всех на глазах. На глазах у ангелочков, флористов, буфетчиков и остальных сотрудников. На глазах у агента. Быстрее. Снимай все, кроме трусов и носков. Быстрее. Старший костюмер уже держит наготове корсет из резины и жесткой проволоки, похожий на какое-то средневековое орудие пытки, и говорит, что если мне надо пописать, то лучше сделать это прямо сейчас, потому что в ближайшие три часа у меня уже не будет такой возможности.
— Тебе не пришлось бы напяливать на себя этот ужас, — говорит агент, — если бы ты держал себя в форме.
Во втором периоде сыграно уже четыре минуты, и вдруг выясняется, что никто не знает, где мое обручальное кольцо.
Агент обвиняет координатора, тот, в свою очередь, обвиняет старшего костюмера, тот — управляющего по имуществу, тот — ювелира, который должен был отдать нам кольцо в обмен на рекламное время на маленьком дирижабле, что летает вокруг стадиона. Агент грозится привлечь ювелира в суд за нарушение контракта и пытается дозвониться по рации на дирижабль.
Координатор говорит мне:
— Сымитируй, что надеваешь кольцо.
Они возьмут крупный план наших с невестой лиц. А ты сделай вид, что надеваешь кольцо на палец Триши.
Невеста говорит, что она не Триша.
— И не забывай шевелить губами под фонограмму, — говорит координатор.
Во втором периоде сыграно уже девять минут, а агент все еще жив и орет в телефон:
— Подстрелите его, — орет он. — Вытащите затычку или что там у него. Или дайте мне пистолет, я сам его Подстрелю, — орет он. — Главное, уберите его к чертям — дирижабль.
— Его нельзя убирать, — говорит координатор. Когда свадебная процессия выйдет со стадиона, команда дирижабля должна выбросить над автостоянкой пятнадцать тысяч фунтов риса.
— Приготовились, — говорит старший координатор. Пора на выход.
«Кольты» и «Кардиналы» уходят на перерыв. Со счетом 20:17.
Зрители на трибунах вопят, им хочется еще футбола.
Ангелочки и техники вывозят на поле алтарь и платформу со спрятанными голубями, выносят шелковые цветы и канделябры со свечами.
Корсет так сдавил мне живот, что мне кажется, будто все мои внутренности сейчас полезут наружу через горло.
Часы отсчитывают минуты до начала второй половины матча, а агент все еще жив. Я почти не могу дышать.
Мой личный тренер по фитнесу подходит ко мне и говорит:
— Вот, а то ты бледный какой-то.
Он сует мне под нос какой-то пузырек и говорит: вдохни
поглубже.
Зрители топают ногами, часы отсчитывают минуты, разрыв в счете минимальный, и я вдыхаю.
— Теперь другой ноздрей, — говорит тренер.
Я вдыхаю.
И все исчезает. Только кровь ревет у меня в ушах, и сердце колотится о проволочные ребра корсета. Кроме этого, я не воспринимаю уже ничего.
Не чувствуй зло. Не смотри на зло. Не слушай зла. Не бойся зла.
Координатор машет мне руками: мол, пора выходить на искусственную траву. Он показывает пальцем на белую линию в центре зеленого поля, потом — на людей, что стоят у свадебной платформы, уставленной белыми шелковыми цветами.
Рев крови в ушах постепенно стихает, и я слышу музыку. Я прохожу мимо координатора и выхожу на поле. Тысячи зрителей на трибунах орут благим матом. Музыка доносится словно ниоткуда. Над полем кружит дирижабль, за ним тянется длинный флаг с надписью:
Сердечные поздравления от компании «Филип Моррис».
Невеста — Лора, Триша или как там ее — выходит на поле с противоположной стороны.
Мировой судья говорит, не открывая рта:
СОГЛАСЕН ЛИ ТЫ, ТЕНДЕР БРЕНСОН, ВЗЯТЬ В ЖЕНЫ ТРИШУ КОННЕРС И БЫТЬ С НЕЙ И В ГОРЕ, И В РАДОСТИ, И ПЛОДИТЬСЯ, И РАЗМНОЖАТЬСЯ, ПОКА ПОЗВОЛЯТ ЗДОРОВЬЕ И СИЛЫ И ПОКА СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ ВАС?
Звук из сотни динамиков сотрясает воздух.
Не открывая рта, я говорю:
Я СОГЛАСЕН.
Не открывая рта, мировой судья говорит:
СОГЛАСНА ЛИ ТЫ, ТРИША КОННЕРС, ВЗЯТЬ В МУЖЬЯ ТЕНДЕРА БРЕНСОНА, ПОКА СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ ВАС?
И Лора шевелит губами под фонограмму:
Я СОГЛАСНА.
Пока телекамеры держат крупный план наших лиц, мы изображаем обмен несуществующими кольцами.
Мы изображаем несуществующий поцелуй.
Вуаль остается на месте. Лора остается Тришей. Издали все выглядит безупречно.
За кадром на поле выходят несколько полицейских. Вероятно, агент уже мертв. Одеколон. Газообразный хлор.
Полицейские уже на десятиярдовой линии.
Я прошу у мирового судьи микрофон, чтобы сделать свое предсказание. Явить величайшее чудо.
Полицейские уже на двадцатиярдовой линии.
Я беру микрофон, но он не подключен.
Полицейские уже на двадцатипятиярдовой линии.
Я говорю в микрофон: раз, раз. Раз, два, три.
Раз, два, три.
Полицейские уже на тридцатиярдовой линии; наручники, предназначенные для меня, уже наготове — открыты.
Микрофон оживает, и мой голос грохочет в динамиках.
Полицейские уже на сорокаярдовой линии, кто-то из них говорит: у вас есть право хранить молчание. Если вы не воспользуетесь этим правом, все сказанное вами может быть использовано против вас…
И я не пользуюсь моим правом.
Я выдаю предсказание.
Полицейские уже на сорокапятиярдовой линии.
Мой голос грохочет над стадионом:
ФИНАЛЬНЫЙ СЧЕТ В СЕГОДНЯШНЕМ МАТЧЕ БУДЕТ 27:24 В ПОЛЬЗУ «КОЛЬТОВ». «КОЛЬТЫ» ВОЗЬМУТ СУПЕРКУБОК С РАЗРЫВОМ В ТРИ ОЧКА.
И тут начинается такое…
Но что еще хуже, только что выгорел второй двигатель. Я здесь один, в самолете рейса 2039, и у меня остается всего два двигателя.
15
Чтобы все получилось как следует, надо взять лист полупрозрачной оранжевой бумаги, сложить его пополам и вложить внутрь лист простой белой бумаги, также сложенный пополам. Купон вложить внутрь этих листов. Потом присовокупить рекламную листовку. Потом обернуть все это в печатный бланк почтового перевода и все вместе засунуть в конверт.
Заклеить конверт и прилепить на него наклейку с адресом получателя. Один готовый конверт — три цента.
Повторяешь все это тридцать три раза и получаешь почти доллар.
Там, где мы сегодня, — это идея Адама Бренсона.
Письмо, которое я сейчас складываю, начинается так:
А не заражена ли вода в доме УИЛСОНА опасными бактериями?
Там, где мы, — предполагается, что здесь безопасно.
Белый лист внутрь оранжевого, внутрь обоих — купон, рекламная листовка, бланк перевода, все засунуть в конверт, и я на три цента ближе к спасению.
А не заражена ли вода в доме КАМЕРОНА опасными бактериями?
Мы сидим в столовой за большим столом. Все трое. Я, Адам и Фертилити. Раскладываем корреспонденцию по конвертам. В десять вечера хозяйка дома запирает переднюю дверь и задерживается на минутку по пути обратно на кухню, чтобы поинтересоваться, как там наша дочка. Стало ей лучше? Что говорят врачи? Она будет жить?
Фертилити — у нее в волосах все еще полно риса — говорит:
— Пока ничего утешительного, но надежда есть.
Разумеется, никакой дочери у нас нет.
То, что у нас есть дочь, — это идея Адама Бренсона.
Рядом с нами, за тем же столом, сидят еще три-четыре семьи, дети и их родители. Все их разговоры — про рак и химиотерапию, про ожоги и пересадку кожи. Про стафилококковые инфекции. Хозяйка дома спрашивает, как зовут нашу девочку.
Мы переглядываемся, все трое. Фертилити замирает с высунутым языком — она как раз собиралась облизать клеящийся краешек конверта. Я смотрю на Адама. Это все равно что смотреть на свою фотографию. Каким я был раньше.
Мы отвечаем все вместе, хором, и каждый из нас произносит разные имена.
Фертилити говорит:
— Аманда.
Адам говорит:
— Патти.
Я говорю: Лора. Имена перекрывают друг друга.
Наша дочь.
Хозяйка дома смотрит на меня, на обожженные остатки моего белого смокинга, и спрашивает, а чем больна наша дочь, которая в больнице?
Мы опять отвечаем все вместе и опять каждый — по-разному.