Кристенсен знал, что ему лететь необязательно. На самом деле ему и не следовало лететь, а вместо этого стоило остаться на посту, в центре, чтобы контролировать спасательную операцию и отдавать приказы. Тогда у нас был шкипер в силах быстрого реагирования, который в лучшем случае не действовал ортодоксально. Но Эрик Кристенсен был «морским котиком» до мозга костей. Он понимал прежде всего, что услышал от нас отчаянный крик о помощи. От его братьев, от человека, которого он хорошо знал и которому доверял.
Не было ни малейшего шанса, что Эрик не ответит на эту мольбу. Никто и ничто на Земле не могло убедить его не лететь. Должно быть, он знал, что мы едва держимся, молясь о скорейшем прибытии подкрепления. В конце концов, нас было всего четверо. И по определенному знанию всех, там была, по меньшей мере, сотня талибов.
Эрик понимал огромный риск подобных действий, но он и глазом не моргнул. Просто схватил свой автомат, патроны к нему и побежал на борт улетающего судна, покрикивая на всех, чтобы они поторопились: «Вперед, парни! Давайте-ка, двигаем!» Он всегда говорил так под давлением обстоятельств. Конечно, он был командиром, и чертовски хорошим командиром. Но прежде всего он был офицером SEAL, частью нашего братства, замешенного на крови. Прежде всего он был Человеком с большой буквы. Сейчас он отвечал на отчаянный призыв о помощи, пришедший из самого сердца его собственного братства. Был только один путь, по которому мог идти Эрик Кристенсен: в горы, где стреляют автоматы, с приказом или без.
Внутри «MH-47» парни из 160-го полка SOAR ждали отправления, как всегда перед воздушными спасательными, часто ночными операциями, от которых иногда волосы на голове вставали дыбом. Ими руководил великолепный человек, майор Стив Райх из Коннектикута, а также старшие унтер-офицеры Крис Шеркенбах из Джексонвилла, Флорида, и Кори Дж. Гуднейчер из Кларкс-Гроув, Миннесота.
Команда состояла из мастера-сержанта Джеймса В. Пондера, сержантов первого класса Маркуса Мураллеса из Шелбивилла, Индиана, и Майка Рассела из Стаффорда, Вирджиния. В экипаж также входили штаб-сержант Шамус Гоаре из Данвилла, Огайо, и сержант Кип Джакоби из Помпано-Бич, Флорида. По всем военным стандартам это была сокрушительная боевая сила.
«MH-47» взлетел и направился через два горных перевала на север. Думаю, парням казалось, что это заняло целую вечность. Во время спасательных операций так всегда кажется. Вертолет завис примерно над тем же местом, куда мы спустились в самом начале операции, где-то километрах в восьми от нынешнего нашего местонахождения.
Планом спасательного отряда было спуститься на веревках точно так же, как и мы. Когда был отдан приказ «Тридцать секунд!», ведущие офицеры подошли к кормовому люку. Никто из них не знал, что у талибов на этом месте было нечто вроде бункера. Когда «MH-47» развернулся для высадки боевой группы, а веревки были уже приготовлены для спуска, талибы выпустили гранату с ракетным двигателем прямо в открытый люк вертолета.
Она пронеслась прямо над головами ведущей боевой группы и с сотрясающим все вокруг взрывом попала в топливные баки, превратив вертолет в кромешный ад, особенно его хвостовую и среднюю части. Нескольких ребят взрывом вынесло из вертолета, и, охваченные пламенем, они упали с высоты десяти метров на склон горы. Они разбились о скалы и сгорели заживо. Эффект был настолько сокрушительный, что наша поисково-спасательная команда среди тел погибших нашла дула от автоматов и винтовок, разорванные пополам.
Пилот вертолета боролся за контроль над судном, хоть и не знал о бойне, разворачивавшейся позади него, но определенно он знал о пожаре, бушующем сверху и в хвосте. Конечно, он уже ничего поделать не мог. Большой «MH-47» просто упал с небес и врезался с оглушающим грохотом в склон горы, поколебался на выступе и покатился всей своей мощью вниз, разваливаясь на куски на длинном, двухсотметровом спуске, а потом погас.
Когда поисковая команда, наконец, поднялась на гору для расследования событий, там не было ничего, кроме разбросанных обломков. Конечно, никто не выжил. Мои близкие друзья из 1-й роты SDV: командир Джеймс, старшина Дэн и еще совсем молодой Шейн – все погибли. Но всего этого я еще не знал, когда лежал, затаившись, в каменной расщелине. Я не уверен, что смог бы выдержать такие новости. Это можно назвать лишь кровавой бойней. Через несколько недель, когда я увидел фотографии с места крушения, у меня случился нервный срыв, ведь они пытались спасти именно меня.
Как уже было сказано, тогда я этого не знал. Я лишь понимал: что-то случилось, и это заставило талибов поволноваться. Скоро я увидел вертолеты США, летящие вдоль каньона, прямо передо мной, несколько «A-10» и один «AH-64 Apache». Некоторые были так близко, что я мог разглядеть пилотов.
Я вытащил свое радио «PRC-148» из патронной сумки и попытался установить с ними контакт. Но я не мог говорить. В горле было полно пыли, язык прилип к нёбу, рот был полностью иссушен. Я не мог передать данные. Но я знал, что контакт установлен, потому что слышал, как разговаривает между собой команда. Потом я включил аварийный радиомаяк и передал сигнал. Его засекли. Я точно знаю, потому что отчетливо слышал, о чем они говорят.
– Эй, вы засекли этот радиомаяк?
– Да, засекли, но без дальнейшей информации.
И потом вертолеты просто улетели вправо от меня, где – теперь я это знаю – был сбит «MH-47».
Вопрос был в том, что талибы часто крали радиомаяки, когда выпадал шанс, и использовали их, чтобы заманивать вертолеты США в засаду. Тогда я этого не знал, но сейчас для меня очевидно, что американские пилоты очень настороженно относились к таким сигналам без данных и не всегда предпринимали попытку спуститься, потому что не знали, кто его включил.
В любом случае, это не сильно бы мне помогло, ведь я, едва живой, лежал в расселине на склоне горы, истекал кровью и был не способен даже ходить. Начало темнеть, и у меня не было выбора. Я догадывался, что единственной надеждой было привлечь внимание пилотов одного из вертолетов, который все еще летал туда-сюда к моему каньону через определенные интервалы.
Мои радионаушники вырвало у меня во время падения с горы, но провода от них все еще остались. И мне каким-то образом удалось сохранить у себя две химические палочки, которые светятся, когда их ломаешь пополам. Я соединил их с огрызками радиопроводов, и как только увидел вертолет, тут же привязал эту самодельную конструкцию к голове в виде светящегося круга.
У меня также был инфракрасный стробоскоп, который я тоже включил, а еще открутил лазер от винтовки и нацелил его на вертолет США. Боже правый! Я представлял из себя живой сигнал бедствия. Должен же кто-то смотреть на горы. Кто-то должен меня увидеть. Я проделал эту процедуру только тогда, когда вертолет попал в поле моего зрения. Но скоро мой оптимизм перерос в скорбную печаль. Никто не обращал на меня внимания. Уже казалось, что меня бросили тут умирать. Солнце уже начало заходить за горы, и я теперь почти полностью чувствовал ноги. И это давало мне надежду, что я смогу ходить, хоть и было понятно, что боль будет нестерпимой. Меня все сильнее мучила жажда. Я никак не мог избавиться от пыли и грязи, забившихся в горло. Я пытался сделать все, чтобы хотя бы нормально дышать, не то что говорить. Необходимо было найти воду, необходимо было выбраться из этой смертельной ловушки. Но только после того, как пелена темноты накроет эти горы.
Я понял, что мне нужно выбираться самому – сначала найти воду, а потом укрытие, потому что было не похоже, что меня кто-то собирается искать. Я помню последние слова Акса. Они все еще звенели в моей голове: «Останься в живых, Маркус. И скажи Синди, что я ее люблю».
Ради Акса и Дэнни, и прежде всего ради Майки, я должен был остаться в живых.
Я видел, как последние длинные лучи горного солнца отбрасывают гигантские тени в каньон передо мной. И тут прямо напротив меня, на дальнем склоне скалы, метрах в ста пятидесяти, я четко увидел серебристый отблеск дула «АК-47». Он сверкнул в лучах умирающего солнца дважды, из чего можно было заключить, что сукин сын, в руках которого он находился, делает обход по склону моей горы мимо расщелины, внутри которой я все еще лежал без движения.
Потом я увидел самого талиба. Он стоял на склоне, на нем была сине-белая куртка в клеточку с закатанными рукавами, в руках он держал афганским низким хватом автомат и за долю секунды мог поднять его в огневую позицию. Сам собой напрашивался вывод: он ищет меня.
Я не знал, сколько его друзей находилось на расстоянии выстрела от меня. Но я знал, что, если он найдет хороший обзор через этот каньон и каким-то образом заметит меня, я останусь здесь навсегда. Едва ли он промахнется. Талиб продолжал осматривать мой склон, но не поднимал ружье. Пока. Я решил, что на такой риск я пойти не готов. Мое ружье было заряжено, и на нем стоял глушитель. От моего выстрела будет не так много шума, чтобы привлечь чье-то внимание. Очень осторожно, едва смея дышать, я поднял «Mark 12» в огневую позицию и прицелился в маленького человечка на выступе дальней горы. Он был у меня на мушке.
Я нажал на курок и выстрелил ему прямо между глаз. Разглядеть я смог лишь как кровь хлынула из центра его лба, потом он опрокинулся через край и полетел вниз. Он, должно быть, упал метров на шестьдесят, испуская дух на подлете ко дну каньона. Я не двинулся ни на сантиметр, лишь поблагодарил Господа Бога, что теперь стало на одного врага меньше.
Почти тут же двое его коллег подбежали на то же место, где стоял первый талиб, прямо напротив меня. Они были одеты сравнительно одинаково, отличался только цвет курток. Мои враги стояли на выступе, глядя вниз, в каньон, куда упала моя первая жертва. У обоих в руках были «AK», взведенные в боевую позицию, но не до конца поднятые.
Я надеялся, что они уйдут. Но талибы оставались на месте и лишь тяжело всматривались в пейзаж через бездну, которая отделяла меня от них. С того места, где лежал я, казалось, что они смотрят прямо на меня, оглядывая склон скалы, чтобы заметить любое движение. У них не было ни малейшего понятия, был ли их приятель поражен пулей, просто упал вниз или совершил самоубийство.