и. Благодаря таким тактикам многие безжалостные сволочи неизменно выигрывают в конфликтах – такие как моджахеды, «Аль-Каида» и с этих пор я.
Я снова поднял себя на четвереньки и внимательно прислушался, словно гончая собака, поворачивая голову по ветру. Ничего. Ни единого звука. Может быть, талибы сдались или считали, что более вероятно, что я мертв. В любом случае пришло время сматываться отсюда.
Мое ружье было пристегнуто к поясу, и я начал двигаться на запад, к воде. Ручей все равно находился гораздо ниже моего уровня, и так как я пытался избежать еще одного падения вниз с этой чертовой горы, мне пришлось зигзагом идти вниз по крутому склону до тех пор, пока не нашел воду.
Я давно потерял счет пройденному расстоянию, но казалось, что я продвинулся уже на пять или шесть километров. Я полз, потом отдыхал, молился, надеялся, старался держаться изо всех сил, так же, как на адской неделе. Думаю, что терял сознание два или три раза. Но наконец я услышал звук целого водопада, слышал шипение воды, льющейся с высокой скалы в глубокий бассейн под полуденным солнцем и текущей дальше вниз быстрым потоком.
Как-то я оказался прямо сверху водопада, может быть, метрах в семи над истоком. Это было прекрасно: солнце блестело на поверхности воды, вокруг ручья, на деревьях, на горе и стояло высоко над долиной, на краю которой примостилась афганская деревня, далеко-далеко внизу, где-то в полутора километрах. Впервые с тех пор, как началась битва, никто не охотился за мной, не пытался выследить. Я ничего не слышал, никого не видел, все казалось спокойным. Едва ли за мной шла разведывательная группа: если кто-то крался бы позади меня, я бы это услышал, поверьте. Может быть, я еще и не двигался сам как горец, но мой слух теперь стал очень чутким, так что хотя бы услышать его точно смог бы.
Я так долго пробыл без воды, но решил, что еще полминуты ничего не решат, и поэтому вытащил прицел, чтобы взглянуть вниз на деревню c этой великолепной выигрышной точки. Подтянувшись наверх, я держался за скалу левой рукой и лежал прямо над водой.
Вид отсюда был великолепный: я отлично видел деревню, верхние дома, словно приросшие к горе, построенные прямо по склону скалы ребятами, которые, очевидно, были мастерами своего дела. Это было похоже на картинку из детской книжки, на домики злой ведьмы – пряничные домики на большой конфетной горе.
Я отложил прицел и, боясь даже посмотреть на состояние левой ноги, шагнул вперед, чтобы найти склон, по которому можно было скатиться на спине в ожидающий меня внизу ледяной бассейн. И тут моя левая нога окончательно отказала. Вероятно, это случилось из-за раны в бедре, или, может быть, из-за осколков от взрыва, или просто сухожилия больше не могли выдерживать большей нагрузки. Но моя левая нога подогнулась, и я опрокинулся вперед.
Я крутанулся и упал вниз, вперед головой, проскальзывая по мягкой земле, по глине и песку, быстро набирая скорость, подняв ноги в воздух, иногда я пытался опускать носки моих ботинок в землю, искал опору для ног, мне пригодился бы любой уступ. Я пронесся мимо нижней запруды и продолжал падать дальше. Даже представить себе не могу, с какой скоростью я несся, и я видел, что путь до подножия предстоит неблизкий, но не мог остановиться. Впереди я приметил молодое деревце и ринулся к нему головой вперед, когда пролетал мимо, все еще пытаясь схватиться за что-нибудь, что могло замедлить падение. Мои пальцы сомкнулись на тонком, упругом стебле, и я попытался вытянуть себя руками, но летел слишком быстро, в итоге получилось лишь перевернуться на спину. На короткий момент я подумал, что умер.
Но разницы было мало: живое или мертвое, мое избитое тело просто продолжало лететь еще почти триста метров. Потом склон горы немного свернул, и я улетел за ним, проскользив еще пятьдесят метров до подножия этого откоса. Я приземлился в груду камней и чувствовал себя так, словно переломал все кости. У меня опять перехватило дыхание, кровь струйкой текла вниз по лицу из пореза на лбу, да и в общем я чувствовал себя настолько жалко, насколько это возможно.
Вы, вероятно, в это не поверите, но мое ружье снова лежало рядом, и снова от смерти меня спасла жажда. Вместо того чтобы просто лежать в полуденном солнце и истекать кровью, я думал о воде, которая теперь находилась высоко надо мной. По крайней мере, я проскочил мимо нее несколько мгновений назад.
Теперь я либо должен вскарабкаться обратно, либо умереть. Так что я взял ружье и начал опять подниматься к воде, которая должна была восстановить мои силы. Я карабкался и соскальзывал по осыпающемуся склону и уверен, что к этому моменту вы действительно поняли, насколько ужасно я лазил по скалам. Я могу лишь защититься тем, что наклон был невероятно крутой, пусть не совсем отвесный, но почти. Хорошему скалолазу, вероятно, понадобилась бы полная экипировка, чтобы взобраться по нему.
Лично я не уверен, что€ у меня получалось хуже – подниматься вверх или падать вниз. До воды теперь было около 600 метров. Этот подъем занял у меня еще два часа. Я два раза терял сознание, и когда я добрался до ручья, сунул туда голову, просто чтобы освободить от грязи язык и горло. Потом я умыл горящее лицо, очистил глубокую рану под волосами и попытался смыть кровь сзади с ноги. Я не мог понять, осталась ли внутри пуля снайпера или нет.
Единственное, что я понимал, – мне нужно хорошенько напиться воды, потом попытаться привлечь внимание вертолетов и добраться до больницы. В противном случае я считал, что не смогу выжить. Я решил продвинуться вверх на несколько метров, туда, где вода стекала со скалы и где образовалась небольшая заводь. Я опустил в нее голову и пил. Это была самая вкусная вода, которую я когда-либо пробовал.
Только начав наслаждаться этой роскошью, я заметил, что прямо надо мной стоят три парня, и двое из них – с автоматами в руках. На какую-то секунду я подумал, что у меня галлюцинации. Я остановился. Помню, как начал говорить сам с собой, просто бурчать что-то невнятное, колеблясь между реальностью и сном.
Потом до меня дошло, что один из них что-то мне кричал. Наверное, я должен был понять, что именно, но в моем состоянии полузабытья воспринять его слова у меня не получалось. Я напоминал смертельно раненное животное, готовое драться до конца. Тогда я ничего не понимал – ни протянутую руку дружбы, ни человеческого сострадания. Единственное чувство, на которое я мог реагировать, была угроза. Все вокруг было угрозой. Загнанный в угол. Испуганный. Внезапно в ужасе от надвигающейся смерти. Готовый наброситься на кого угодно. Все это был я.
Единственная мысль мелькала в голове: «Я убью этих парней, только дайте шанс». Я откатился от озерка и поднял ружье в огневую позицию. Потом я начал уползать за камни, все время ожидая, что залп пуль из автоматов полетит прямо в меня и, наконец, прикончит.
Но я решил, что выбора у меня нет. Я должен был рискнуть быть убитым этими парнями, чтобы иметь возможность стрелять в ответ. Я смутно помню, что этот первый дикарь все еще кричал на меня во все горло, в прямом смысле орал. Какую бы хрень он там ни нес, она казалась незначимой. Но звучала его речь так, словно он был разъяренным отцом одного из афганских юношей, которых убили на поле боя люди из 10-й роты SEAL. Может быть, даже я.
Я двигался медленно, превозмогая ужасную боль, почти вслепую, к большим камням наверху, и тут у меня в мыслях промелькнуло, что если бы эти парни действительно хотели меня пристрелить, то уже давно бы это сделали. По сути, они могли убить меня в любую секунду. Но я слишком долго убегал от талибов. Все, о чем я мог думать, – это прикрытие и хорошая позиция, с которой можно было ударить в ответ.
Я щелкнул предохранителем на ружье и продолжал ползти, прямо в угол, окруженный огромными валунами со всех сторон. Это был он. Последний рубеж Маркуса. Очень медленно я наполовину откатился, наполовину развернулся, чтобы снова столкнуться лицом к лицу с моим врагом. Вот только мои враги разошлись по разным углам. Три парня как-то оказались передо мной, окружили меня: один слева, один справа и один стоял посередине. «Боже, – подумал я, – у меня осталась только одна граната». Это проблема. Большая проблема.
Потом я заметил, что у меня есть проблема посерьезнее – она показалась на открытой части горы. Ко мне приближались еще три парня с автоматами, перекинутыми за спину. Они слишком широко разошлись и каким-то образом забрались вверх по склону и расположились позади меня. Никто не стрелял. Я поднял ружье и навел его на человека, который до сих пор кричал на меня. Я попытался взять его на мушку, но он быстро спрятался за большим деревом, и в итоге я целился в пустоту.
Перевернувшись на живот, я попытался оценить расположение остальных, но кровь из раны на лбу все еще стекала по лицу, мешая обзору. Кровь струилась из ноги и окрашивала глину под ней в красный цвет. Я не понимал, какого черта происходит, кроме того, что я был на какой-то битве, которую, очевидно, скоро проиграю. Вторая тройка парней легко и быстро спускалась сверху, к камням позади меня.
Человек, прятавшийся за деревом, теперь снова вышел на открытый участок и все еще кричал что-то, стоя с опущенным автоматом в руках. Я догадался, что он требует моей капитуляции. Но даже этого я сделать не мог. Лишь знал, что мне отчаянно нужна помощь или я умру от потери крови. А потом я сделал то, о чем никогда не думал за все годы службы. Я опустил винтовку. Побежден. У меня в глазах все начало вращаться, и я боролся со слабостью, чтобы снова не отключиться.
Теперь, лежа в грязи, истекая кровью и все еще крепко держа ружье, я не совсем сдался, но уже был не в силах сражаться. Я был на грани, мое сознание отказывалось воспринимать реальность, и я все пытался понять, что кричал мне афганец.
«Америка! Хорошо! Хорошо!»
До меня, наконец, дошло. Эти ребята не хотели причинить мне вреда. Они просто на меня наткнулись. Они не преследовали меня, у них не было намерений меня убивать. Из-за последней пары дней я был к подобной ситуации не готов. Но мысль о вчерашних пастухах все еще ясно горела в моей голове.