Но подобная атака требует быстрого и экспертного планирования. Я должен был действовать быстро и объяснить Гулабу нашу тактику. Он моментально отступил перед моим военным опытом, и я понял, что он так до конца и не поверил в историю о том, что я доктор. Он знал, что я сражался на скале, и сейчас Гулаб был готов действовать на моих условиях.
Нам нужно было прикрыть две точки – дверь и окно. Было бы не очень хорошо, если бы я стрелял через окно в талибов вверху улицы и пара юрких ублюдков пробралась бы в дом через дверь и застрелила меня в спину.
Я объяснил Гулабу, что его задача – прикрывать вход и предупреждать в случае чего – тогда у меня будет хотя бы доля секунды, чтобы повернуться и сразить врагов прежде, чем они смогут открыть по мне огонь. Я бы предпочел, чтобы он заранее предупредил меня о приближении врага. Таким образом, я мог спрятаться в тени, в углу, и убрать пять-шесть человек сразу, а не просто застрелить первого вошедшего.
В идеале мне бы подошла какая-нибудь тяжелая мебель, чтобы подпереть дверь, таким образом обеспечив себе дополнительное время. Но мебели здесь не было – лишь большие подушки, очевидно, недостаточно тяжелые для этого.
В любом случае, Гулаб понял стратегию и четко кивнул, как делал всегда, будучи в чем-либо уверен. «О’кей, Маркус», – сказал он. И от моего внимания не ускользнуло, что он пропустил часть «доктор».
Когда начнется битва, Гулаб займет место у края окна, что даст ему лучший обзор двери. Я буду сосредоточен на прямой атаке. Мне придется стрелять точно, не промахиваясь ни разу, так же как Акс и Дэнни делали это на горе, когда Майки руководил операцией.
Я попытался объяснить Гулабу, что нужно сохранять спокойствие, стрелять точно, не делать ничего необдуманного. В таком случае мы сможем победить или, по крайней мере, отбросим талибов на какое-то время.
Гулаб выглядел немного безучастно. Я видел, что он не понимает меня. Так что я решил взбодрить его фразой, которую мы всегда используем перед столкновением с врагом: «Ладно, ребятки, давайте устроим им рок-н-ролл».
На самом деле стало только хуже. Гулаб решил, что я собираюсь преподавать ему уроки танцев. Это было бы смешно, если бы не было так серьезно. Потом мы оба услышали первые залпы огня, доносившиеся из верхней части деревни.
Стреляли много. Слишком много. Частота огня была просто невероятной, если только талибы не решили стереть население Сабрэя полностью с лица земли. Но я знал, что они этот вариант даже не рассматривали, потому что такая резня определенно скажется на отношении к ним деревенских племен здесь, в горах.
Нет, талибы этого делать не стали бы. Я им был нужен, но они бы никогда не убили целую сотню афганцев, включая женщин и детей, чтобы добраться до меня. «Талибан» и «Аль-Каида» были беспощадными и жестокими группировками, но Бен Шармак не был глупцом.
Да и к тому же я не слышал боевого ритма в выстрелах. Они производились не короткими и резкими залпами, как делают солдаты, выискивая цель, – нет. Огонь шел длинными залпами, не было очевидных ответных выстрелов. Я внимательно слушал и через некоторое время понял, что происходит.
Эти сумасшедшие спустились в деревню с горы и стали стрелять в воздух, не целясь никуда, как они часто делают, а просто прыгая вверх и вниз и крича: «Смерть неверным!» Тупые ушлепки.
Цель этого мероприятия была напугать людей до смерти, и сейчас, кажется, им это удавалось. Я слышал, как кричали женщины, плакали дети, но не было слышно ответного огня от жителей Сабрэя. Я точно знал, как это звучит, и его не было.
Я посмотрел на Гулаба. Он подготовился к действиям, высунувшись вместе со мной из окна и одним глазом поглядывая на переднюю дверь. Мы оба щелкнули предохранителями.
Наверху все еще слышались крики, но выстрелы затихли. Эти уроды, вероятно, били детей. Одна мысль об этом могла заставить меня вернуться туда и в одиночку накинуться на целую армию джихадистов, но я сдерживался, сдерживал огонь и ждал.
Мы просидели, может, минут сорок пять, и потом наступила тишина. Словно талибов и не было. Вернулось неуловимое деревенское спокойствие, ни одного признака паники вокруг, ни вида раненых людей. Я передал Гулабу право командовать. «Талибан» уйти», – сказал он просто.
«Что теперь? – спросил я его. – «Баграм?»
Гулаб потряс головой. «Баграм», – сказал он. Потом уже в сотый раз ткнул пальцем в небо: «Вертолет приходить».
Я поднял глаза. Я уже слышал всю эту фигню про вертолет. И у меня были новости для Гулаба. «Вертолет не прилетит», – сказал я ему.
«Вертолет лететь», – ответил он.
Как всегда, я не мог на самом деле понять, что именно Гулаб знал и откуда знал. Но теперь он считал, что «Талибан» зашел в дом, где я останавливался раньше, и понял, что меня там уже нет. Никто меня не предал, и террористы не смели производить обыск из страха, что они оттолкнут от себя людей, в особенности деревенского старейшину.
Вооруженные дикари были зациклены на том, чтобы выгнать американцев и их правительство, и они не могли функционировать здесь, в этих горах, абсолютно одни. Без поддержки местных их примитивные поставки угаснут, и они быстро начнут терять рекрутов. Армиям нужны еда, укрытие и поддержка, и «Талибан» мог только задирать нос и ругать на чем свет стоит лидеров тех деревень, которые предпочли в итоге американцев.
Вот почему талибы только эвакуировали Сабрэй. Они все равно окружили бы деревню, ожидая шанса меня схватить, но не стали бы рисковать и нарушать ежедневное течение жизни обитателей деревни. Я находился здесь вот уже в течение пяти дней, включая ночь в пещере, а эти дикари пересекли границы Сабрэя лишь два раза – один раз ради нескольких часов жестоких пыток поздно вечером и один раз только что, всего на один час.
Гулаб был уверен, что они ушли, но в равной степени он был уверен, что нельзя возвращаться обратно в дом. К тому моменту было почти десять часов утра, и Гулаб готовился уйти в горы еще раз и забрать меня с собой.
В Техасе уже перевалило за полночь, и дежурство на нашем ранчо продолжалось. СМИ все еще пропагандировали свое мнение, что команда «морских котиков» погибла, и совсем недавно из Коронадо поступил очередной телефонный звонок. Обо мне все еще не было новостей. Все уже знали, что еще раз сюда позвонят в 4.00, и как рассказывает мама, в эту жаркую июльскую ночь надежды людей все сильнее угасали по мере того, как текло время.
Люди начинали рассуждать, как я мог выжить, если ни одна американская база не знала, где я. Но новостей было не так уж много, кроме тех, что выдумали некоторые репортеры. Мои друзья стали терять надежду.
Все, кроме Моргана и других офицеров SEAL. Ни один из них не считал, что я умер. «Пропал в бою, – продолжали повторять солдаты. – Всего лишь пропал в бою. Он не мертв, пока нет этому доказательств».
Морган продолжал говорить всем, что думал обо мне, а я думал о нем. Он был в контакте со мной, даже несмотря на то, что больше не был никто. Старшина Готро постоянно следил за настроением моей мамы и был готов опять поддержать ее в случае, если она расклеится.
Мама помнит ту ночь до сих пор, помнит, как люди становились все печальнее с каждой минутой, как «морские котики» держались, а священники, офицеры, не офицеры, приказывали всем успокоиться и просили сохранять веру.
«Вы нужны Маркусу!» – говорил капеллан Трей Вогн этой большой и разношерстной публике. «Бог защищает его, а теперь повторяйте за мной слова Двадцать третьего псалма: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня».
Многие из самых суровых мужчин в военных силах США торжественно стояли плечом к плечу с капелланами SEAL, и каждый из них думал обо мне как о старом и, я надеюсь, доверенном друге и члене команды. Каждый из них в эти моменты был наедине со Своим Богом. Как и я был со Своим за полмира отсюда.
В 4.00 поступил очередной звонок из Коронадо. Все еще нет новостей. «Морские котики» снова начали подбадривать остальных, делясь своим оптимизмом, объясняя, что я был отлично подготовлен и умею справляться с такими суровыми испытаниями. «Если кто и сможет с таким справиться, то это Маркус, – сказал капеллан Вогн. – И он почувствует энергию ваших молитв, вы придадите ему сил – и я запрещаю вам терять в него веру. Господь приведет его домой».
Слова гимна Военно-морских сил эхом раскатывались в ночи по сухим летним лугам, на которых паслись тысячи коров. Соседей разбудить этим они не могли. Каждый, кто жил на расстоянии нескольких километров, был теперь на нашем ранчо. Мама говорит, что в ту ночь присутствовали все, снова их было три сотни. И полицейские, и трое судей, и шерифы, и все остальные присоединились к маме, отцу и стальным воинам из спецвойск, выстроившимся на переднем дворе и распевающим изо всех сил: «Услышь наш зов, стремящийся к тебе, от SEAL, в небе, в воде и на земле».
А в Сабрэе мы с Гулабом пытались бежать. Сжимая в руках оружие, мы покинули маленькое глиняное убежище в нижней части деревни и направились дальше, вниз по склону. Преодолевая боль, я прошел две сотни метров до плоского поля, с которого уже собрали урожай. Теперь его верхний слой состоял из грязи, и она была разрыхлена, будто готова к новой посадке.
Я уже видел это поле раньше из окна второго дома, расположенного теперь в 350 метрах вверх по горе. Я думаю, что этот луг по размеру был примерно равен двум американским футбольным полям. Вокруг него была сухая каменистая граница. Это было бы идеальное место для приземления вертолета – подумал я, – определенно единственный подходящий клочок земли из всех, что я до сих пор видел здесь. Сюда пилот мог свободно подлететь на «MH-47», не рискуя при этом столкнуться с деревьями, свалиться в пропасть или приземлиться в центре талибской засады.
В течение нескольких минут я раздумывал, стоит ли написать большие буквы SOS на земле, но Гулаб был серьезно встревожен и наполовину нес, наполовину волочил меня по земле, в поля и обратно, к зеленым склонам гор. Там, недалеко от тропинки, он нашел мне место для отдыха, где я мог укрыться под кустом. Здесь я обнаружил дополнительный бонус: на кусте висела целая гроздь черники. Я лежал в тени, в роскоши, и жевал ягоды, которые были не совсем спелыми, но на вкус казались мне просто божественными.