Курт перевел взгляд на собственную руку; четки были на месте.
«Он, ты думаешь, может оставить все как есть и не дать тебе возможности, лазейки, хоть игольного ушка, думаешь, Он хотел взвалить на тебя то, чего ты не в силах нести? То, что тебя погубит?..».
— Sed et si ambulavero in valle mortis non timebo malum quoniam tu mecum es…[117]
Курт сделал еще шаг назад, опустив меч и отведя взгляд от замершего напротив двойника. Копии. С одним-единственным отличием: это нечто не живая душа. Не человек. Не инквизитор. Он никогда не сможет сказать, что, где бы ни был, он не останется в одиночестве…
— Dominus pascit me…[118]
Собственный голос снова врубился в тишину, как топор в сухую древесину, подернув мир сетью трещин, взволновав, точно брошенный камень — неподвижное зеркало пруда. Усмешка на губах его отражения исчезла, сменившись ледяной, стылой злобой, и опущенный меч угрожающе приподнялся.
Курт отступил еще на шаг назад, стиснув в правой ладони маленький деревянный крестик четок и перехватив оружие в левую руку.
— Dominus pascit me, nihil mihi deerit in pascuis herbarum, adclinavit me super aquas refectionis enutrivit me animam meam, refecit duxit me per semitas iustitiae propter nomen suum…[119]
Двойник сорвалась с места, точно волк, завидевший добычу, — внезапно, молча, одним прыжком оказавшись рядом, и руку, когда Курт отбил его удар, едва не вывернуло из плеча…
— Sed et si ambulavero in valle mortis non timebo malum quoniam tu mecum es…
Его близнец внезапно пошатнулся, замерев, лицо его исказилось, точно от боли, и Курт отскочил назад, сжав кулак и чувствуя даже сквозь кожу перчатки, как до боли врезается в ладонь крохотный деревянный крестик…
— Virga tua et baculus tuus ipsa consolabuntur me pones coram me mensam ex adverso hostium meorum inpinguasti oleo caput meum calix meus inebrians sed et benignitas et misericordia subsequetur me omnibus diebus vitae meae et habitabo in domo Domini in longitudine dierum![120]
Последние слова Курт почти выкрикнул, разбивая мертвую тишину в осколки; мир вокруг словно пошел рябью, будто бы все вокруг было лишь рисунком на огромном полотнище, и внезапный порыв ветра поколебал его, заставив изображение смещаться и дрожать. Двойник так и стоял на месте, точно окаменев; злоба застыла на темном лице, как маска, и черты его словно бы потускнели и поблекли. Курт затаил дыхание, не произнося больше ни звука, не двигаясь, не пытаясь уйти или приблизиться, и смотрел на двойника, завороженный тем, что видел.
Лицо его отражения с погасшим взглядом, серое и застывшее, с каждым мгновением все больше становилось похожим не то на лицо мертвеца, не то на личину, на посмертную каменную маску, выточенную искусным резчиком. Курт нерешительно шагнул вперед; остановившийся взгляд не проследил его движения, и лицо двойника стало казаться уже не вырезанным из камня хорошим мастером, а грубо выточенным каким-то подмастерьем, впервые взявшим в руки резец, из мягкого, но сучковатого дерева.
Курт приблизился, держа наготове меч и по-прежнему стискивая в ладони крохотный крестик четок, не отводя взгляда от мертвеющего лица перед собою. Оно менялось уже на глазах — стало коричневым, словно гниющее яблоко, и уже не казалось работой даже профана, напоминая больше слепленную детскими руками глиняную игрушку. Курт сделал еще шаг, остановившись на расстоянии протянутой руки, глядя на то, что было перед ним, с омерзением; какое-то неуловимое сходство все еще было в этой кукле, но сейчас лицо это уже не казалось, а было аляповато вылепленным из грязной глины, покрытым трещинами и прилипшими к нему сухими травинками и древесной корой, и то, что прежде было инквизиторским фельдроком, сейчас стало какими-то наспех наброшенными старыми тряпками…
Курт помедлил, взвешивая клинок в руке, и с широкого замаха, изо всех сил, ударил поперек груди, отступив назад, когда фигура двойника рухнула наземь, разлетевшись мелкими осколками.
Еще несколько мгновений Курт стоял, не шевелясь и глядя на глиняные черепки под ногами, сжимая рукоять в одной руке и крестик четок в другой, затем медленно развернулся, сделав шаг…
Лицо над воротом инквизиторского фельдрока возникло прямо напротив его глаз, и Курт шарахнулся вспять, вскинув меч. Лицо отшатнулось, и в тишине прозвучало испуганное:
— Господи!
На мгновение он замер, растерянно глядя на бледное, оторопело-испуганное лицо перед собою, и медленно, неуверенно уточнил:
— Бруно?
— Нет, я архангел Габриель, — прижав ладонь к груди, выговорил тот, тяжело переводя дыхание. — Просто крылья отвалились и меч потерялся. Господи… А теперь и сердце едва не выскочило…
Курт оглядел помощника с подозрением, не приближаясь и не убирая оружия. Тот был бледен и явно устал, фельдрок, на который он сменил свою дорожную рясу перед тем, как отправиться в дом на Златницкой, местами был в темных пятнах… Кровь?..
— Как докажешь, что это ты? — спросил Курт, по-прежнему не опуская меча, и помощник покривился, бросив на него унылый взгляд:
— Зато ты — это точно ты. Другого такого параноика на свете нет. Хотя я уже и сам начал сомневаться в том, что я это я… Брось, Курт. Времени и без того ушло уйма — я ищу тебя всю ночь, и что за это время успел наворотить наш таинственный Иуда, неведомо. Надо найти остальных и…
— Стоп, — оборвал его Курт, убрав меч в ножны и подойдя ближе. — Всю ночь? Этого не может быть, я хожу здесь не больше четверти часа, а то и того меньше.
— Несколько часов, — растерянно отозвался Бруно. — У меня ноют ноги, я вымотался, как гончий пес, и уже засыпаю на ходу. Это не спишешь на игры воображения… Похоже, что время здесь для каждого свое.
— «Здесь», — повторил Курт, тоскливо озираясь. — Хотелось бы знать, где это «здесь».
— Похоже, что наш чародей открыл какие-то врата — возможно, те самые, через которые призывает Дикую Охоту, и часть того мира переплелась с нашим, материальным.
— Здесь тоже всё достаточно материально. Правда, порою даже слишком…
Он обернулся назад, туда, где остались лежать останки его копии; глиняных черепков в траве не было, и на том месте, где две минуты назад случилась его короткая стычка с двойником, сейчас виднелись в траве две каменные плиты все с теми же витиеватыми чужими буквами на них.
— Идем, — решительно отмахнулся Курт, отвернувшись, и помощник нерешительно повел рукой, указывая словно на весь мир разом:
— Куда? Лично я здесь уже заплутал.
— Я шел в ту сторону, — кивнул Курт вправо, — до того, как все началось. Наверняка здесь всё меняется едва ль не с каждым шагом, но с чего-то начинать надо. Стало быть — идем туда.
Помощник помедлил, глядя в темноту, и, вздохнув, развернулся, зашагав рядом с ним по сухой беззвучной траве. Деревья вокруг с неподвижными полуголыми ветвями по-прежнему казались ненастоящими, но теперь они походили не на витражные изображения, а то на каменные изваяния, то на тряпичные подобия…
— Я видел Блока, — произнес Бруно спустя несколько минут молчаливого шествия меж надгробий. — Мертвым. Пальцы исцарапаны до крови, весь в мокрой земле, а лицо… Словно его душили… Не знаю, как назвать то, что происходит, то, что вокруг нас, но каждому здесь выпадает повстречать нечто свое…
— Откуда ты знаешь? — то ли переспросил, то ли возразил Курт и, помедлив, спросил: — А кого или что встретил ты?
Бруно ответил не сразу, еще несколько мгновений шагая молча, и наконец отозвался тихо, не глядя в его сторону:
— Жену. И сына.
Курт покосился на его фельдрок, на темные пятна на рукавах и полах и отвернулся, ничего больше не сказав.
— А ты сам? — все так же чуть слышно спросил помощник. — Тебе, судя по тому, как ты меня поприветствовал, тоже повстречался кто-то из знакомцев.
— Можно сказать и так, — покривился Курт и запнулся, когда в окружающей тишине внезапно и оглушительно раздался громкий, протяжный звук охотничьего рога и откуда-то издалека, словно бы над головою, ему отозвался низкий собачий лай.
— Началось… — вымолвил Бруно напряженно и, кивнув в сторону, неуверенно добавил: — Кажется, оттуда.
Курт кивнул, молча развернувшись, и свернул направо, зашагав быстрее. Теперь уже было слышно, как словно назревает в безоблачном и безлунном небе гроза — нечто похожее на громовые раскаты доносилось издалека, и голоса невидимых псов слышались уже отчетливо и громко; темнота, прореженная невидимым светом, снова стала гуще и точно потяжелела…
Когда впереди, в мутной темени, мелькнул отсвет огня, Курт остановился на миг, переглянувшись с помощником, и снова двинулся вперед, ускорив шаг, почти переходя на бег, пытаясь не выпустить из виду крохотную, дрожащую пламенную точку. Над головой уже отчетливо слышался перестук копыт, словно десятки тяжелых коней гнали по хорошо утоптанному тракту; Бруно на ходу бросил взгляд в небо и, едва не споткнувшись, побежал дальше, побледнев и сжав губы…
Огненная точка приблизилась, выросла, став сначала небольшой кляксой, потом широким пятном, распалась надвое, и впереди отчетливо вырисовался силуэт человека, освещенного двумя факелами, воткнутыми в землю. Руки его были сложены у груди, точно он прижимал к себе нечто — крепко и жадно, словно любимого ребенка после долгой разлуки.
Курт замедлил шаг, доставая арбалет на ходу, вслепую нашарив стрелу и зарядив оружие, и Бруно, выдернув меч, скептически покосился на холодно блеснувшее полотно. По пальцам можно было пересчитать те случаи, когда оружие играло решающую роль в подобных ситуациях… Хотя — нет; подобных еще не было…
Человек между двумя факелами стал виден четче, уже даже можно было разглядеть детали его внешности — острый, чуть с горбинкой нос, вьющиеся темные волосы, черты лица, и впрямь чем-то напоминающие кастильские, теплый камзол типичного горожанина, которого ничем не выделишь из толпы…