— Быть может, Его Высочество просто искренний христианин?
— Будучи императорским сыном? — скептически уточнил Рудольф. — Искренний христианин?.. В любом случае, это не к добру. Лучше бы ему полагаться на себя; кому, как не мне, знать, что это такое — быть в зависимости от «сил», способных и в самом деле на многое…
— И на что же способен ваш дед? — напомнила Адельхайда мягко; Император запнулся, помедлив, и кивнул, словно принимая ее призыв возвратиться к теме:
— Как я уже говорил, в его глазнице остался второй камень. Между ним и венисой в оправе есть некая связь, и она не ослабевает при удаленности камней друг от друга. Дед же, кроме весьма… соглашусь с вами… умозрительной способности защищать своих потомков, способен и, выражусь так, исполнить некоторые действия, если о них его нарочно… попросить.
— К примеру, камень в оправе на вашей шее станет теплеть не тогда, когда кто-то захочет причинить вред вам, а совершить нечто вредоносное в пространстве, обозреваемом дедом? То есть, в данном случае, в сокровищнице?
— На сей раз вы поняли верно, — согласился Рудольф с плохо скрытой злостью. — И так и было бы, и око деда предупредило бы меня, проникни кто-то за эти двери. Если б его не похитили.
— Похитили? — переспросила Адельхайда недоверчиво. — Вещь, висящую на вашей шее? Или просто вы носите ее не постоянно?
— Я ношу ее всегда, иначе какой был бы в ней смысл. Но есть… случаи, когда я все-таки снимаю ее. К примеру, перед посещением бани.
— Для чего? Насколько мне известно, от воздействия воды и мыла богемский гранат не портится…
— Мешается, — не слишком любезно отрезал Рудольф, совершенно не по-императорски спрятав взгляд, и она понимающе улыбнулась:
— Ах, вот оно что… Понимаю. Так стало быть, пока вы в очередной раз демонстрировали Элишке все достоинства бань императорского замка…
— Вот теперь вы переходите дозволенные границы, госпожа фон Рихтхофен, — остерег ее Рудольф, однако строгость в его голосе была какой-то неуверенной, и взгляд по-прежнему был устремлен в сторону.
— Господи, Ваше Величество, — не сбавив тона, произнесла Адельхайда, нарочито внимательно заглянув ему в лицо, — неужто это смущение? Матерь Божья, чего только ни увидишь в жизни… Ну, хорошо, — благодушно согласилась она, когда тот поджал губы. — Не стану заострять внимания на том, что же происходит в парной такого, что вам помешала своим присутствием цепочка с камешком размером с горошину… А теперь серьезно. Я верно вас поняла? Камень был похищен из вестиарума?[69]
— Да, — все еще с явным недовольством в голосе отозвался Рудольф. — Мне никогда не приходило в голову ставить нарочную стражу у комнаты, где остается моя одежда. Никогда не думал, что кто-то возжелает стащить мое исподнее, и до сих пор подобных случаев в истории императорского рода не было.
Итак, король заговорил, как человек. Нечастое явление в последнее время, даже в таких вот беседах наедине. Стало быть, какая-то часть цели таки достигнута — Рудольф встряхнулся и ожил…
— Но, кроме ваших подштанников, — возразила она, сдержав на сей раз усмешку, — в вестиаруме осталась и вполне ценная вещь. За богемский гранат в наше время могут и убить.
— Да, я вполне осознаю ценность камня самого по себе, и поначалу мне подумалось, что он был похищен исключительно из корыстных побуждений… Нет, — сам себя оборвал Рудольф. — Не так. Поначалу я решил, что потерял его. Что забыл снять, что цепочка оборвалась или расстегнулась… Я не знаю. В тот день мои мысли были заняты другим. В пражском предместье какая-то шайка то ли еретиков, то ли бунтовщиков распяла на деревьях двух монахов и сделала это средь бела дня, снабдив это представление вполне красноречивой грамотой, прибитой к стволу. Немецкое засилье и король — предатель национальных интересов… Один из тех монахов — дядя моего далеко не последнего рыцаря, причем богемца, и в тот день мне пришлось выслушать целый поток ругани, слез, гневных воззваний, призывов и прочая. Не сказать, что я туго соображал, но рассудок мой был в некотором роде не вполне обращен на происходящее. Посему вначале я допускал и такое — что в утрате венисы я виновен сам. Но после — после я уже иначе взглянул на всё. Когда вор проник в сокровищницу ночью, даже если бы я спал, я все равно проснулся бы от жара венисы. Нельзя бы было не проснуться. О наличии же у меня камня, о том, что это такое и что для меня значит, о том, частью чего он является, знали немногие. Знали лишь самые близкие.
— Ношение подобных, с позволения сказать, талисманов, невзирая на ревностность Церкви, в наше время не есть нечто из ряда вон, — усомнилась Адельхайда. — И все же вы это скрывали?
— Я опасался не гнева особенно прилежных блюстителей христианских истин. Какой смысл в тайном охранении, если о нем известно всем?
— Или немногим, — возразила она с упреком. — «Самым доверенным».
— Если вам придет в голову предать меня, — огрызнулся Рудольф, — мои доверенные люди скажут, что я виноват в этом сам, ибо только дурак доверится женщине. Если меня убьет ради места на троне Фридрих, все вокруг будут говорить, что следить за собственными детьми — первостепенная забота любого короля и подобный поворот дела я должен был предвидеть. И так скажут о любом доверенном лице или близком человеке в случае его предательства. Но без доверенных людей нельзя, вы не можете этого не понимать, и у вас самой, госпожа фон Рихтхофен, есть те, кому вы верите и поручаете дела необычайной важности и секретности. К примеру, упомянутое вами юное дарование, вместо вас ведшее беседу с архиепископом, и, думаю, он такой не один.
— Не один, — кивнула Адельхайда, — однако вопрос не в наличии доверенных лиц, Ваше Величество. Вопрос в подборе таковых. Дайте предположу. Старик Витезслав в числе тех, кому было известно о вашем деде?
— Еще от отца, — отозвался он едко. — Посему здесь вы дали промашку: пожурить меня не удастся. Он глава стражи Карлштейна…
— …и потому должен быть в курсе бабушкиных секретов.
— Как я уже сказал, не моя в том вина.
— Боюсь, узнав от вас, кто еще входил в число осведомленных об этом людей, — вздохнула Адельхайда сокрушенно, — я выскажу вам еще много нелестного, Ваше Величество. Надеюсь, ваш сын не переймет от вас вашей самой дурной привычки — верить друзьям. Поймет, что друзей у Императора быть не должно.
— И это я слышу от человека, вхожего во все мои тайны? Порицающего меня всякий раз, когда я пытаюсь скрыть хоть что-то?
— Мне верить можно, — кивнула она, и Рудольф скривился:
— И как же доказывается сие спорное утверждение, госпожа фон Рихтхофен?
— Никак, — передернула плечами Адельхайда. — Это вы должны вывести сами. Сами должны уметь различить, кто достоин доверия, а кто — плахи. Теперь же мы это выясним лишь после моего расследования… Так стало быть, Ваше Величество, предварительный итог таков. Да, полагаю, не следует сообщать конгрегатам о происшествии, пока оно не будет разрешено. Мне же надо знать имена всех (всех, без умолчания), кто знал о вашем тайном страже. И, разумеется, мне хотелось бы на него взглянуть.
— Для чего? — нахмурился Рудольф; она пожала плечами:
— Хоть бы и любопытства ради. И, безусловно, я хочу въяве видеть столь редкостный артефакт древнего культа, который к тому же еще и не является обманкой для простого люда, а вполне даже работоспособен.
— Хорошо, — вздохнул Император, помедлив, и подступил к двери, бросив взгляд в пустую полутемную оконечность коридора. — Я открою вам.
— А вот этого пока не надо, — остановила его Адельхайда. — Кто-то вскрыл эти замки, ведь так? Кто-то сумел это сделать. Я полагаю собственные умения не самыми скверными, и теперь я хочу проверить, ошибаюсь ли я. Я хочу испытать свои силы и заодно узнать, сколько же времени требуется на то, чтобы разобраться со всеми четырьмя дверями.
— Мне не придется менять замки после ваших изысканий? — уточнил Рудольф с сомнением, и она фыркнула, снова присев перед дверью:
— Это уже просто оскорбительно, Ваше Величество.
— Я смотрю, вы серьезно подходите к делу, — заметил Император, когда она развернула на полу чехол с отмычками, любовно разложенными по кармашкам.
— Иначе я не была бы лучшим, что у вас есть, — вскользь улыбнулась Адельхайда, склоняясь к замку. — In optimo[70], конечно, мне бы осмотреть и саму сокровищницу в том виде, как ее оставил наш таинственный грабитель… Ведь, насколько я поняла, сам факт проникновения вам стал известен лишь по тому, что вещи в ней были подвинуты со своих мест?
— Не просто подвинуты, — отозвался Рудольф, с интересом наблюдая за ее движениями. — Кое-какие валялись на полу, они явно были отброшены… Не знаю, я не специалист в таких делах, однако мне казалось, что, проникая в чужое жилище и пытаясь шарить в чужих вещах, надо стараться не оставить следов.
— Два трупа в коридоре вами как след не рассматриваются? — усмехнулась она, осторожно повернув отмычку в сторону. — Он уже напакостил, какой был смысл таиться. Хотя, полагаю, такой беспорядок он оставил не потому, что рассуждал, подобно мне. Судя по всему, придя за вещью, которая должна была ждать его в этой комнате и которую он не обнаружил, наш вор стал терять терпение и сорвался. Это, по крайней мере, значит, что нехитрые человеческие эмоции ему присущи. Вообразите себе, Ваше Величество, как он метался по сокровищнице, бранясь и выходя из себя, и вам несколько полегчает.
— Полагаете? — с нескрываемым скепсисом уточнил Рудольф, встав у нее за спиной и даже склонившись к замку, пытаясь рассмотреть лучше; Адельхайда дернула плечом:
— Не стойте над душой, вы мне мешаете. Лучше просветите меня, пока я предаюсь мукам творчества, на тему осведомленных о вашей тайне людей. Фантазия у искусников вашего батюшки, как я вижу, была неуемная, посему времени у нас много.