– Галя! Они идиотки! Думают, я рыбу сама ловлю? Да если я ее на пару сделаю, так пусть они шланг дяди Пети пожуют! Ее же без соуса не проглотишь! Пусть идут к Жорику и там едят сырую рыбу. Как она называется? Суси, соси, соши?
– Суши.
– Глистуши! – парировала тетя Валя. – Они что, худеть хотят? Чтобы глистов завести? Они не хотят быть здоровыми? Зачем они хотят есть глистов? Так я им здоровья желаю! Галя, зачем они хотят есть кашу, которую я не могу готовить? Пусть возьмут водички и запьют хлопья. Так какая им разница? Галя, скажи, я такая старая, что очень умная стала? Или они будут мне рассказывать, как варить кашу?
Конечно же, тетя Валя не сообщала отдыхающим, что Жорик на самом деле вовсе не Жорик. Как Серый вовсе не Серый. Жорика – киргиза по национальности и внешности – звали Жотаем. Но Жорик звучало привычнее. Жорик переделался в японца и стал делать суши. Хотя раньше плов варил. У тети Вали в поваренках ходил, учился с рук. Потом пошел в ресторан при отеле, который считался самым лучшим в поселке, и стал гордо именоваться сушистом. Пансионат сменил вывеску. Раньше назывался «Прибрежный», а теперь – «Желтый дракон», вроде как китайский. Внутри – будды разных размеров, драконы и денежные деревья.
Когда Жорик сообщил ей о том, что теперь он японец или китаец, что не так важно, тетя Валя хохотала так, что чуть не описалась. В ресторане Жорик снова стал Жотаем, что звучало как «бонсай», и вошел в роль. Даже повязал белую марлю на лоб и научился делать страшное лицо.
– Жорик, ты ж кыргыз-мыргыз, куда ж ты со своей рожей поперся! – хваталась за живот от смеха тетя Валя. – Ты сделал мне так смешно, что я даже не обижаюсь за то, что ты меня бросил.
Она научила Жорика всему, что знала сама. Она бы его никогда не простила за предательство, но Жотай всегда поздравлял тетю Валю со всеми праздниками, включая православные, мусульманские, советские и современные. И приносил хорошую водку. Тетя Валя пила только водку и, можно сказать, любила Жорика как сына. Поэтому простила. И радовалась, когда тот закусывал водку печенкой – так, как жарила ее тетя Валя, никто не умел. Чтобы и с корочкой, и нежная внутри, и лука не много, но и не мало. Жорик не научился «за печень», хотя был способным учеником.
Кормила тетя Валя не только отдыхающих, Славика, Светку, Настю, Федора, Ильича и Галю, но и Игната с Серым. Отдельно, по особому меню. Повариха считала, что питание должно быть раздельным. Не в современном понимании, когда мясо нельзя смешивать с картошкой, а в том, что каждому нужно подавать любимое блюдо. Для Ильича тетя Валя готовила жаркое – мясо с картошкой. Ильич мог кастрюлю съесть за день в три приема. Настя любила блины с мясом, и у тети Вали всегда находился фарш, который она быстро закручивала в блины. Федор не любил борщ, но обожал щи. Для Гали тетя Валя строгала винегрет. Но не такой, как для отдыхающих, а с фасолью. Галя любила фасоль.
Тетя Валя разбаловала не только людей, но и животных. Игнат, как уже было сказано, предпочитал блины, и тетя Валя оставляла на окне блин. Но Игнат оказался вороватым на клюв. Он не хотел блин, лежавший для него на подоконнике, ему надо было непременно своровать с тарелки. Такая вот натура обнаружилась. Если отдыхающий начинал кричать, размахивать руками, отбирать у Игната блин, то баклан аккуратно гадил на разнос. Игнат не любил рыбу, зато за кусок свинины мог свою птичью жизнь отдать. Если тетя Валя включала мангал и жарила шашлык, Игнат чуть слюной не истекал на подоконнике.
Да, шашлык был в меню с самого утра. Как и окрошка. Или котлеты с макаронами. Галя смеялась и говорила, что тетя Валя с ума сошла с такими завтраками, а оказалось наоборот. Только в столовой у тети Вали, которая открывалась в восемь утра, можно было поесть с утра котлет, шашлыка и картошки жареной. И у тети Вали не было отбоя от клиентов, которые предпочитали пообедать утром. В остальных заведениях предлагали кофе, кашу, омлет. Стандартный завтрак. И только тетя Валя на всем местном побережье могла предложить еду. И не кофе, а пиво. Не чай, а какао. И забытый вкус утренних сосисок, упругого омлета, который нарезан квадратиками, молочного супа, которого днем с огнем не сыщешь в заведениях общепита, манной каши со шматком масла посередине и яичницы, лежащей на котлете, хорошо, как скажете – бифштексе. Но тетя Валя говорила «на котлете». Она сильно проигрывала в ужинах конкурентам, но в завтраках ей не было равных. Да что говорить, если сам Жорик, шеф-повар ресторана лучшего в поселке отеля, посылал к тете Вале мальчика на подхвате, если отдыхающие вдруг спрашивали, нет ли сырников, каши на молоке или еще чего-нибудь. Жорик успокаивал нервного официанта и говорил, что через пятнадцать минут все будет. И было. Мальчик бежал по набережной в столовую к тете Вале, забирал сырники и несся обратно. Жорик подогревал сырники в микроволновке, официант подавал. И гости приходили в восторг. Надо же, японский шеф, а как наши сырники научился делать! Да почти как у бабушки!
Жорик платил за сырники двойную цену тете Вале. А за «еще чего-нибудь» даже тройную. Тетя Валя же веселилась. Она еще раз убеждалась в том, что люди – идиоты, раз не могут распознать в Жорике киргиза и считают, что сырники приготовил японский шеф-повар.
За «еще чего-нибудь» обычно сходили вареники с вишней. Тетя Валя их лепила для Славика и Светки. Они обожали ее вареники. А она лепила их с закрытыми глазами. Вишни всегда было много. Жорику оставалось только красиво налить сметанки сверху, в виде цветка лотоса, или варенье поставить в крошечной чашечке, переложить в красивую тарелку и все – клиенты оставляли щедрые чаевые.
Но тетю Валю больше заботили вкусы подопечных животных, чем отдыхающих. Серый Марк, как и Игнат, оказался оригиналом. Рыбу он терпеть не мог, как и сметану, и овсянку. Зато обожал макароны. А за печень все свои семь кошачьих жизней готов был отдать. Но съедал лук, а печень лишь надкусывал. Главное, чтобы лучка было побольше, горочкой сверху. Серый любил виноград, а Игнат – инжир. Серый охотился за упавшей долькой арбуза, а Игнат разрешал тете Вале покормить себя кусочками дыни.
Кто-то из отдыхающих принес Серому кошачьи консервы. Кот понюхал и сделал такую морду, будто ему отраву поднесли. Тетя Валя была счастлива. Она не понимала, почему для котов и собак придумали специальную еду. Как не понимала, когда отдыхающие кормили маленьких детей банками – яблочным пюре или разведенной водой кашей из пачки. Тут у тети Вали просто сердце останавливалось.
– Попробуй сама консервы жрать каждый день, – говорила она мамаше и тут же впихивала в ребенка нормальную кашу. На окне появлялся Игнат, под ногами начинал крутиться Серый. И ребенок, глядя на чужую тетю, на птицу и киску, уписывал целую тарелку каши. Мамаша только руками разводила. Скольких детей тетя Валя перевела с баночного питания на домашнюю кухню – и не упомнишь.
Славик вообще-то был всеяден, только ему непременно нужно было видеть еду, которая лежала в больших поддонах на раздаче.
– Славик, будешь сырник? – спрашивала тетя Валя, не успевшая выложить сырники горкой.
Мальчик мотал головой и отказывался. Но стоило тете Вале поставить на раздачу тарелку – Славик тут же радовался и просил сырник. Точно так же, по виду, а не по названию, он определял котлеты, гречку или макароны. Супы у него подразделялись по цветам – белый, желтый и красный. Белый – окрошка на кефире, из которой Славик тщательно вылавливал колбасу, которую любил. Желтый – куриный. Красный – борщ. Точно определить цвет солянки, например, Славик не мог, поэтому солянку не ел.
Светка же оказалась привередой, но в другом смысле. Когда она заговорила, а говорить она начала рано и много – за себя и за Славика, то приставала к тете Вале с вопросами. «Почему сырники – сырники? Они же не сырые? Они жареные. Почему солянка – солянка, она же не соленая?» Светка ела, если знала, из чего сделано то или иное блюдо. Ей нужен был точный рецепт, в граммах. Если Светка видела что-то неопознаваемое в тарелке, есть отказывалась наотрез.
Впрочем, у тети Вали дети голодными не ходили.
Славик был единственным, кому Серый разрешал брать себя на руки и крутить хвост. Даже когда Славик придавливал невзначай коту яйца, тот терпел из последних сил. Вырывался, но когти не выпускал. И Славик был единственным, у кого Игнат не воровал блины с тарелки. Более того, если Славик садился у другого окна, а не у окна, которое считалось окном Игната, то баклан перелетал. Славик разговаривал с Игнатом, очень правдоподобно пародируя крик чайки. Баклан мальчику отвечал. И этот язык Славика очень устраивал. Только он никак не мог понять, почему другие люди не понимают языка бакланов. И если он говорит, как Игнат, почему папа сразу становится грустным? Светка смеялась, когда Славик разговаривал с Игнатом, издавая гортанные звуки. И даже просила поговорить по-собачьи или по-кошачьи. Но Славик не умел. Не знал как. Собак в их округе не было. Что тоже, кстати, было удивительным. Даже в частных домах собак держали редко. А те, которых держали, были молчаливыми. Да и никакой глотки не хватит облаивать каждого проходящего за забором. Серый же оказался молчаливым котом.
Что касается Игната, то он умел не только кричать, но и плакать. Он умел плакать как младенец, и у отдыхающих с маленькими детьми опять начались бессонные ночи. Они просыпались от того, что где-то рыдал ребенок. И кидались к своему, который преспокойно спал. Но чужой ребенок продолжал надрываться. А когда за стеной ребенок плачет, то никакая мать не уснет. Она под музыку дурацкую уснет, под матюки пьяные под окном, даже под собственным мужем уснет, если сильно устала, но если плачет ребенок, то сна ни в одном глазу. А Игнат будто специально выбирал недели, когда отдыхающие с детьми приезжали – в мае – июне, чтобы не в самую жару, и потом – в сентябре – октябре, в бархатный сезон. В июле Игнат не плакал. Кричал, да и то ради забавы.
И тогда Ильич переселял матерей с младенцами в номера с видом на горы: Игната там не было слышно.