– Вот, сознался, сволочь, – объявила она.
«Сволочь», Вовка, ростом выше матери, стоял покорно и не двигался. Мать держала наготове поднос, которым саданула по затылку сына.
– Мам, ты чё? Больно же! – потер макушку Вовка. – Я ж не нарочно, я же в шутку. Он сам виноват. Чё руку держал? Я ж закрыть хотел!
Наташка саданула сына подносом еще раз.
– Дома тебе такого ремня задам! – пригрозила мать. – Галь, делай с ним что хошь. Надоел он мне. Сил никаких нет.
– Ты же специально сделал, – сказала Галина Васильевна Вовке. – Зачем? Ты же знаешь, что Славик не понимает. Зачем так жестоко-то?
– Да чё вы? Я сто раз руку ломал и ничё! – взбеленился Вовка.
– Нет, ну ты посмотри на него! – Мать говорила «посотри». – Ты мне дашь работать спокойно?
Вовка был единственным сыном Наташки, которая торговала пирожками около входа в пансионат. Пирожки у нее были вкусные, она не жалела масла, и даже тетя Валя забирала у нее остатки – продать отдыхающим. Наташка была добрая, вечно замотанная мать-одиночка. Вовка воспитывал себя сам. От матери он регулярно получал ремня, на который уже не реагировал – ремнем больше, ремнем меньше.
– Будешь сюда ходить и все делать. Хоть языком асфальт вылизывать, – объявила Наташка.
– Да, щас, – огрызнулся Вовка.
– Я тебе щаскну! Сволочь! Опять меня позоришь! С кем связался? С дурачком! С дурачком легко, да? Он тебе сдачи дать не может!
– Вова, мне больно, – подошел к ним Славик, назвав «красного» по имени, и вдруг горько заплакал. Так, как плачут маленькие дети.
Наташка охнула и присела, схватившись за сердце.
– Вова, не надо так делать. Мне больно. Вот здесь больно, – Славик показал на голову, а не на больную руку.
Вовка вырвался из рук матери и кинулся вниз по набережной.
– Только попробуй вернись, убью! – закричала Наташка вслед.
Но Вовка знал, что не убьет. Он мечтал сбежать в Севастополь, в мореходку. Отца никогда не видел, не знал, но Наташка, чтобы отвязаться от расспросов, сказала, что тот живет в Севастополе, плавает на кораблях. Вовка, который уже все про жизнь понимал не хуже многих взрослых, отчего-то верил, что если он доберется до Севастополя, то непременно встретит там отца. И он устроит его и в мореходку, и к себе на корабль возьмет. Где Вовка собирался искать отца? Так в порту, где же еще?
Наташка иногда плакалась тете Вале:
– Сбежит, ведь сбежит, подлец. Пока недалеко сбегал, да на пару дней. А что, если насовсем?
– Конечно, сбежит, – отвечала тетя Валя.
– Он не такой. Только на него находит иногда, – объясняла Наташка Галине Васильевне, когда Вовка обижал Славика.
А обижал он Славика часто. С самого детства. То есть, с одной стороны, защищал, не давал в обиду, но на него «находило», и он издевался над Славиком.
Они выросли вместе, и Вовка, как глава местной шпаны, запрещал другим Славика-дурачка «топить», «мочить» и «лупить». Но сам же топил, мочил и лупил. Или вот как сейчас – прихлопнул ему руку калиткой.
– Он так на меня смотрит иногда, что мне страшно, – призналась Наташка, – будто бес в него вселяется. Я его ремнем отхожу, а он ржет как конь. Смеется. Взрослым себя считает, а поступает как дите неразумное. Что с ним будет? Лишь бы не в тюрягу. Пусть в армию, в мореходку, хоть куда, лишь бы не в тюрягу. Что он над Славиком издевается? Ведь знает, что нельзя.
Часто роняла Наташка слезы над своими пирожками. Работала она много, стояла над своим подносом часами. Забегала в самую жару в столовую к тете Вале – в туалет и напитка глотнуть. Дух перевести. И снова – на улицу, под зонтик, к подносу. Вовка, когда мимо пробегал, делал вид, что с матерью не знаком. Стеснялся. Нет, свои-то знали прекрасно, но Вовка перед отдыхающими стеснялся. Хотя кто ему эти отдыхающие? В первый и последний раз видит. Но Наташка плакала, когда сын так себя вел.
– Вова, Вовка! Иди сюда! – звала она. Но сын делал вид, что не слышит.
Наташка была удивительной. Она всегда говорила то, что думает. И была той редкой женщиной, которая не тряслась над ребенком, а считала его рождение ошибкой. Ильич Наташку недолюбливал именно за это. Галина Васильевна уважала ее за смелость и, можно сказать, позицию. Наташка дружила с тетей Валей, которая ее понимала. Сама так думала. Только язык не поворачивался вслух произнести.
Она не хотела рожать Вовку. И не любила сына, как не любила его случайного отца. Не считала, что Вовка – ее счастье и «спасибо, что хоть ребенок есть». Наташка полагала, что сын – ошибка молодости. Ей хватало смелости говорить об этом. О том, что ребенок как был нежеланным, так нежеланным и остался. И она не понимала Ильича. Совсем не понимала. Тетя Валя слушала Наташку и кивала. Так же она думала про свою Лизу. Зачем ей Лиза? Сына, да, любит. А Лизу нет, хоть она и рядом. Оттого, что дочь рядом, тетя Валя ее еще больше не любит.
Галина Васильевна не знала, как поступить. Что делать с Вовкой? С Наташей ссориться не хотелось, да и она ничего с сыном не сделает. Но ведь Вовка такое устраивает не в первый раз. В прошлом сезоне Славик застрял между железными прутьями ворот. Тоже Вовка его подговорил, мол, давай, как все пацаны, не через калитку пройдем, а между прутьев. Ты же нормальный пацан? Ты же с нами? И для примера полез первый. Юркий, тощий, вертлявый, Вовка пролез, а Славик застрял. Другие ребята через забор сиганули. Игру такую затеяли – или пролезть, или перелезть, но через калитку нельзя. Вся компания быстро оказалась по ту сторону забора – что там лезть-то? На приступку, ногу закинул, подтянулся, перевесился и спрыгнул. Только Вовка специально полез между прутьев. Славик тогда застыл и не знал, что делать – через забор он перелезть мог, уже научился. А между прутьев еще не пробовал. Но Вовке, который сказал, что он его друг, Славик поверил. Сказались Лизины уроки. Она учила со Славиком поговорки – «друзья познаются в беде». Пела с ним песню – «если с другом вышел в путь, веселей дорога». Славик вслед за Вовкой, вытащив из подсознания слово «друг», полез между прутьями. Каким-то чудом ему удалось просунуть голову, и он застрял ровно посередине туловища.
Тогда он кричал так, что выбежали все отдыхающие. Федор с Ильичом пытались разжать железные прутья руками, но они тоже были из старых времен, такие «фиг отожмешь», как сказал Федя. Они отжимали, потом на помощь пришли отдыхающие, тетя Валя с Галей и Наташкой тянули Славика вперед, поскольку большей частью тела Славик был уже снаружи. Но никак. Мальчик продолжал орать как резаный. Не от боли, от страха. Он не понимал, почему не может сдвинуться, почему его что-то держит. Тетя Валя сообразила первой – принесла из кухни баклажку растительного масла, которым стала поливать Славика. Так и вытащили. Причем не вперед, а назад.
– Славик, ну зачем ты полез? – спрашивала Галя.
– Мы играли, – отвечал Славик, вымазанный с ног до головы растительным маслом.
– Вернется – убью, – пообещала в который раз Наташка, имея в виду Вовку.
Наташка кормила Славика пирожками с вишней. Вовка пирожки не ел. Он любил сосиски – мог килограмм сожрать прямо сырыми. Только не в коня корм – оставался мелким и щуплым. Таких в мореходку не брали.
– Пап, мы пойдем? Пап, мы пойдем? Пап, мы пойдем? – кричал Славик, открывая калитку Марго, то есть Ритке, которая держала на руках обезьяну.
– Помнишь Алису? Можешь ее погладить, – говорила Ритка Славику. – Только осторожно. Она уже плохо видит, старая стала. Пусть отдохнет.
– А можно она попрыгает? – попросил Славик.
– Она вечером попрыгает. Приходи, – улыбнулась дрессировщица.
– Ритка! – выскочила во двор Галя.
– Слушай, дай мне попить и в туалет сходить. И в душе ополоснуться, – попросилась Ритка, – иначе сдохну. С утра по пляжу ходим всем составом, на представление зазываем. Сил нет никаких. Но вроде бы продали на сегодня. Половина зала будет. Щас ополоснусь и в обратку пойду. А куда деваться? Щас у нас чё в моде? Ростовые куклы? Дебилы в костюмах черепашек-ниндзя? Вот и попробуй конкурировать. Мы ж не дельфинарий. Чё-то у меня давление сегодня. И жрать хочу, хоть убей. Вот нельзя жрать, а хочется. Ладно, дай мне вытереться чем. И за Алисой присмотри. Лишь бы не сдохла от жары. Бедная, ее сегодня замучили совсем на пляже, а еще вечер работать. Человек сдохнет, не то что животное.
Она ушла в подвальный душ.
– Пойдем в цирк! Пойдем в цирк! Пойдем в цирк! – заладил Славик.
– Хорошо, пойдем, – сдалась Галя.
Нет, ей совсем не хотелось в цирк. Или хотелось? Но Ильич точно не пойдет, и Славик будет плакать. Значит, ей придется.
Ритка вышла из душа, и Славик ее не узнал. Она была в домашней одежде, в задрипанном халатике, с мокрой головой.
– Здравствуйте, бабушка, – поздоровался Славик, как его учили здороваться со всеми, даже с незнакомыми проживающими.
– Галь, я что, бабкой стала? – захохотала Ритка.
– Как у вас там? – Тетя Валя принесла напиток и поставила перед Риткой. – Ей нравились люди искусства, не важно какого. Она прямо млела, если к ним в столовую забредал художник, или поэт, или пусть даже артистка цирка.
– Да как обычно. Жарко в этом году. Ненавижу детей. Они Алису умотали. Поубивала бы всех! – хохотнула Ритка. – А тут как? А воз и ныне там? Ну и слава богу, я так скажу! Где Светка? Шляется уже? Жаль, Галка, ты ее в цирковое не отдала. Такие ноги зря пропали! Она бы нас всех уделала. Слушайте, они совсем озверели! В этом пансионате! Людей не пускают до представления, даже по билетам. Раньше пускали – пусть люди погуляют. А теперь – только за полчаса. Как отработаем этот сезон? Спасибо, Алиса уже на автопилоте работает. А я? У меня нет автопилота. И цистит разыгрался. Вчера искупалась. Вот чё меня понесло? Лишь бы это как его… селфи… пережить.
– Тетя Рита! – подскочила Светка.
– Светка! – кинулась к ней Марго. – Какая ж ты взрослая! А ноги! Ноги!
– Дать Алисе банан?
– Дай, только она уже не видит, что жрет. Светка, ты такая красотка стала! Ладно, я пошла. Мне еще назад пилить. Пойду. После представления увидимся. Приду. Ждите! Светка, что ты здесь делаешь с такими ногами? Ну зачем ты меня опять расстроила? Если бы у Алисы были такие ноги, как у тебя, мы бы с ней залы собирали…