– Я доложу куда следует.
– В этом я не сомневаюсь.
Она уходила в расстроенных чувствах, а Рашид Камильевич жег очередное ее «донесение» с пометкой «разобраться».
Никто не думал, что этот сезон станет таким. Инна Львовна проснулась в своей квартире от дикого писка. Местная кошка окотилась прямо в палисаднике под ее окнами. Инна Львовна спокойно встала, умылась, набрала полное ведро воды и вышла в палисадник. Кошка – трехцветная, приносящая удачу и счастье – посмотрела на нее испуганно. Но сделать ничего не могла. Была измотана долгими тяжелыми родами. Инна Львовна взяла первого попавшегося котенка и засунула в ведро. Она держала долго, хотя этого не требовалось – котенок захлебнулся быстро. Кошка-мать даже хвостом не дернула. Инна Львовна потянулась за следующим котенком, но уперлась в костыль.
– Ща бошку-то расхерачу, – сказал спокойно Вань-Вань.
Инна дернулась и отступила. Эти котята, которых подкармливал и взял под свою опеку Вань-Вань, не давали ей спать и жить.
Инна Львовна стала сама не своя. Она сдирала занавески, которые казались ей душными, открывала настежь окна, но через пять минут начинала зябнуть. У нее менялось настроение – от истерики до полного равнодушия. Она стала часто плакать, особенно на экскурсиях. – Инна рассказывала про Пушкина и утиралась платочком. Отдыхающие смотрели сочувственно, как на сумасшедшую.
Например, она могла расплакаться от вида мраморной лягушки и впасть в истерику от купальщицы, ее любимой скульптуры. Инна Львовна даже пошла к врачу.
Больница, единственная на весь поселок городского типа, находилась на самом верху, выше почты, выше рынка. Пока поднимешься – истечешь потом, сотрешь ноги и решишь бросить курить – никакой дыхалки не хватит. Но в сезон больница работала на износ. То отдыхающий шваркнется головой с буны. Пьяный, что и спасло, без сотрясения. То мамашки ведут детей с поносом и рвотой. То мужики очередь образуют к венерологу. Больница специализировалась на кишечных палочках, глистах, инфекциях, передающихся половым путем, и травмах, полученных в результате неудачных прыжков с буны на камни.
Она пришла к гинекологу, краснея, бледнея, покрываясь пятнами.
– Климакс, – сказала врач.
Инна Львовна впала в истерику. У нее не может быть климакса. Она еще молодая!
– У вас есть муж? Любовник? – без интереса спросила врач. – Что вас удивляет?
Инна решила, что в раннем климаксе виноваты Виктор Ильич, Галя, Рашид Камильевич, Вань-Вань и треклятая кошка. И начала писать с особым рвением. И наконец получила то, о чем мечтала. Ее услышали. В пансионат приехала корреспондент городской газеты, которая про доносы Инны Львовны ничего не знала, а хотела написать про памятники, стоявшие на территории. Мол, не стоит ли избавиться в эти наступившие новые времена от Ленина? Какие памятники представляют особенную ценность, а какие нет? Это был звездный час Инны Львовны. Она рассказывала с таким увлечением, с каким ни разу не провела ни одну экскурсию. Она завела корреспондентку в район пятого КПП и показала фигуристку как образец новомодных веяний (слава богу, про Сазонова Инна Львовна не знала). Рассказала про скульптора Эдуарда, которому она доверяла, а он оказался…
Статья вышла. Инна Львовна перечитывала интервью снова и снова, рассматривала собственную фотографию на фоне Ленина. И вроде бы все было так, как она сказала, но не так. И ее фото около Ленина смотрелось вроде бы безупречно, но как-то не так. И складывалось впечатление, что Инна Львовна – скучная, заскорузлая заноза, которая не понимает авангарда, новых веяний и вообще ничего не понимает.
Скульптор получил новые заказы после этой статьи – в газете было фото его фигуристки. Его вызывали в частные дома, чтобы он сваял не фигуристку, а голую бабу, но чтобы было похоже на фигуристку. Ему заказали женщину с веслом и пионерку. Мужик, который заказал пионерку, даже фотографию дал – старую, размытую. Он, видишь ли, в «Артеке» отдыхал и ту девочку до сих пор забыть не может. Хочет, чтобы в саду такая же стояла.
Эдик с горя сначала запил, а потом зашился и начал работать.
Да, после статьи люди повалили на экскурсии, все хотели увидеть фигуристку и Ленина. Все хотели послушать Инну Львовну, которая не понимала, что делать с вдруг обрушившейся на нее славой. И, о ужас, она стала потакать желаниям публики – рассказывала про женщин Чехова, про женщин Пушкина, про женщин Ленина. Людям нравилось. На Инну Львовну стали ходить. И она млела, когда Рашид Камильевич называл ее «бесценная вы наша»…
Опять придется вернуться назад… Однажды Виктор уснул в будке. У Светки резались зубы. Славик тоже плохо спал – снова начался энурез. Галя была измотана, бегая от одного ребенка к другому. Виктор хотел, чтобы Галя поспала хоть немного. Он-то мог уйти на работу, а она целый день оставалась с детьми. Виктор уснул в будке, потому что ночью водил Славика в туалет, качал на руках хныкающую Светку. Он дежурил на пятом КПП, через который важные гости не въезжали. Но в тот день перед воротами появился «мерседес». И Виктор не открыл ворота. Даже когда ему сигналили, он не услышал. И когда ломились в будку, не услышал. Очнулся после того, как получил в морду. Перед ним стоял толстый потный мужик в костюме. Виктор посмотрел в окно – там водила пытался размотать цепь на воротах. Мужику показалось мало, и он ударил еще раз. Бил плохо, слабо, но обидно. Виктор ударил один раз, сильно. Мужик свалился кульком ему под ноги.
– Ты что делаешь, козел? – Виктор вышел из будки.
Водитель тут же бросил возиться с цепью.
Мужик очухался и выполз из будки. Попер на Виктора с кулаками. Было видно, что пьяный вдрабадан. Виктор уложил его еще одним ударом.
– Грузи его, – велел водиле Виктор.
Ему было все равно, кто этот мужик. Он хотел спать. И не хотел, чтобы его лупили по морде все, кому приспичит. Бил он по-мужски. Если мужик, то очухается и сразу поймет, что получил за дело. Виктор и думать забыл о том случае. Других проблем хватало. У Славика опять случился эпилептический припадок. Виктор стоял и очумело смотрел на сына. Галя вызывала «Скорую», засовывала между зубами пеленку, давала лекарство. Светка тоже болела – понос с рвотой. Температуру не могли сбить. Виктор не спал совсем. После работы он заходил к тете Вале и брал то, что осталось – сырники, мясо, рыбу. Измученная Галя с удивлением смотрела на еду. Виктор заставлял ее поесть. Ничего, переживут…
– Ильич, я заказала новую раму. Ну невозможно – хлобыстает и хлобыстает, – ворвалась в его кабинет Галина Васильевна. – Привезут завтра. Скажи Федору, чтобы проследил, как ставить будут. Они нам дешево сделают, я обещала, что и другие рамы будем менять. Инна Львовна опять жалуется. Ей кондиционер мешает экскурсию проводить.
Один номер – директорский – Ильич оборудовал кондиционером. Они не поспевали за временем. Кондиционер был здоровенным старым ящиком, который дребезжал, регулярно тек и уже не реагировал на пульт управления. В номере обои поплыли давно – Федор склеил концы скотчем и отчитался. Шнур стелился по балкону. В работающем состоянии кондиционер тарахтел, пыхтел, плевался и орал. Инна Львовна проводила экскурсии на террасе, и ей приходилось перекрикивать эти звуки. На нижнем этаже прыгала по полу стиральная машинка и тоже гремела внутренностями и возмущалась. Инна Львовна еще в прошлом сезоне просила на время экскурсий обязать проживающих отключать кондиционер и запретить Галине Васильевне пользоваться стиральной машиной.
Многие отдыхающие возмущались – почему в том номере есть кондиционер, а в других нет? Ильич закупил вентиляторы, но отдыхающие требовали кондиционеров.
Все менялось. Тетя Валя опять переживала. В соседней столовой поставили столики на улице, и народ стал туда ходить. Кому нормально – сидит на улице, кому жарко – в зале, под кондиционером. Кассиры и подавальщицы всем желают «приятного», а чего приятного – непонятно. Кофемашину новую поставили. Да чтоб у них эта машина сломалась! Еще выдумали и переписали названия блюд. У тети Вали – «рыба в кляре», а у конкурентов «золотая рыбка». У тети Вали «мясо под майонезом», а в той столовой – «обед капитана».
– Галя, ну ты мне объясни! – возмущалась тетя Валя. – Они что, не видят, что это тот же майонез? Они дебилы совсем? Какая «золотая рыбка»? Тьфу, даже слышать противно! Им не противно?
– Нет, люди хотят не только чтобы было вкусно, но и подачу.
– Да пошли они в жопу со своей подачей! Какого хрена я буду называть кусок старой говядины «стейком Нью-Йорк»?
– Тебе жалко, что ли?
– Мне совестно. Понимаешь? Если я жарю блины на молоке, то это «блины на молоке». А у них? «Блинчики детские»!
– Поэтому у них и народу больше.
– Кто понимает, тот ко мне ходит. Знаешь, как они кашу геркулесовую называли? «Каша чемпиона»! Да чтоб их перекосило от наглости! Они маргарин в кашу бухают, а я масло сливочное! У нас дешевле! А люди думают, что если дешевле, то хуже. Дебилы!
Тетя Валя оставалась таким же атрибутом старого времени, как баклан Игнат на окне, как памятник Ленину в бывшем пансионате, как старые общие душевые. Как Инна Львовна, которая в последнее время была влюблена в Шаляпина. Она показывала репродукции в книжках, заламывала руки и рассказывала отдыхающим о певце как о потерянном возлюбленном. Давно пережив климакс, она стала немного спокойнее. Но Серый ее боялся как огня. Баклан срывался с подоконника и улетал с гневными всхлипываниями. Вань-Вань пристрастил Инну Львовну к винцу полусладкому. Раньше она ни-ни, только «брют» по праздникам. Выпивающих женщин считала порочными и очень гордилась тем, что «вино ей невкусно». А тут распробовала. И сидела с Вань-Ванем за пластмассовым столиком под шатром, где катамараны напрокат выдавали, и с удовольствием «употребляла».
– Надо было тебя раньше споить, – шутил Вань-Вань. – Как выпьешь, так нормальной бабой сразу становишься.
– Я всегда была такой, – заявляла Инна Львовна.
«Ничего, и этот сезон переживем. Все нормально. И не такое переживали», – думали тетя Валя, Галина Васильевна, Виктор Ильич…