Сечул Лат качал головой: - Ее не смогут убить...
Эрастрас взвился: - Но должны! Говорю тебе, я увижу всех их уничтоженными! Назойливые боги... хочу, чтобы наши дети умерли! К'рул поймет - увидит, что нет иного пути закончить эту гнусную, жалкую трагедию. - Он наставил на Сечула палец. - Думал, это игра? Схитришь с костями, потом подмигнешь красотке? Я призвал Старших Богов! К'рул думает, что остался в стороне? Нет! Я водил его рукой! - Тут он резко кашлянул, сжал пальцы: - Она - кровь, пущенная в его жилы! Она найдет его мозг и он умрет! Я Владыка Оплотов, И МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ИГНОРИРОВАТЬ!
Сечул Лат отшатнулся от Эрастраса. - Они сковали ее тогда, потому что убийство не было возможно - не было, если они хотели сохранить жизнь садков. - Он развернулся к Килмандарос. - Мать - ты... ты...
Она отвела глаза. - Я устала.
- Устала?! Но сердце Увечного Бога...
Эрастрас сплюнул. - Что нам до куска сушеного мяса? В конце он будет не живее остальных! Как и Форкрул Ассейлы - и все, что думали бросить мне вызов! Ты не верил, Сетч, ты решил не принимать меня всерьез. Снова!
Сечул Лат покачал головой. - Теперь я понимаю. Твой настоящий враг - Владыка Колоды Драконов. Драконы - это садки, новая необузданная сила. Но ты знал, что тебе не равняться с Владыкой, пока боги и садки будут доминировать. И ты составил план по их уничтожению. Колоды, магии драконов, Владыки - и богов. Но отчего ты решил, что Оплоты будут недоступны власти Глаза Отрицания?
- Потому что Оплоты - Старшие, дурак. Сделка К'рула с Элайнтами, вот причина всей неразберихи. Он привнес садки в Королевства, наложил порядок на хаос Старшей Магии. Потворством К'рула одна была выделена из Великого Клана, чтобы стать Отрицанием, Отатаралом, а другие объявили себя аспектами магии. Они наложили законы на колдовство, и ныне я разобью эти законы. Навеки!
- К'рул искал мира...
- Он искал способ втоптать нас в пыль! И так и сделал - но сегодня наступит конец! Сегодня! Сечул Лат, ты не согласен положить всему конец? На словах ты был согласен!
"Я же не серьезно. Всегда не серьезно. Мое проклятие". - Итак, Эрастрас, если тебе не нужно сердце Увечного, куда ты пойдешь сейчас?
- Мое дело, - бросил тот, отворачиваясь, чтобы поглядеть на белесую полосу на земле. - Далеко. - Тут он снова поглядел на Сечула. - Маэл понял наконец, что мы сотворили - но ты видишь его здесь? Он нападает на нас со всей яростью? Нет. Ардата? Уверен, создает новые планы. Как и Олар Этиль - Старшие вновь близки к возвышению, к возврату власти. Столь многое нужно сделать.
Странник пошел на юг.
"Бежит".
Сечул обратился к Килмандарос: - Я уже вижу свой путь, мать. Не описать ли тебе? Вижу себя блуждающим, одиноким, потерявшимся. Единственная моя компания - зреющее безумие. Вот видение, ясное как день. Что ж, - сухо хохотнул он, - каждому пантеону нужен дурак, пускающий слюни, с выпученными глазами.
- Сынок, - ответила она, - это лишь план.
- Прости, что?
- Странник. То, что мы выпустили, нельзя контролировать. Ныне будущее стало еще более неведомым, и пусть он верит во что хочет.
- Можно ли снова ее сковать, мама?
Пожатие плеч: - Аномандер Рейк мертв. Другие Элайнты, что приняли участие в сковывании... они тоже мертвы.
- К'рул...
- Она освободилась ВНУТРИ него. Он ничего не может сделать. Элайнты придут на бой. Попытаются ее победить, но Корабас давно потеряла здравый ум и будет биться до смерти. Думаю, большинство погибнет.
- Мама. Прошу.
Килмандарос вздохнула. - Ты не останешься, сынок?
- Чтобы видеть встречу с Драконусом? Думаю, нет.
Она кивнула.
- Драконус тебя убьет!
Глаза богини горели. - Всего лишь план, возлюбленный мой сын.
Книга VI.К тому, кто в цепях
Когда бы знал, куда приводит путь,
То на него ступил?
Когда бы знал любовной муки суть,
Любовь бы пробудил?
Во тьме колесо кружит
Не видно пыли во тьме
В огне колесо горит
Восходит солнце во тьме
Когда б умел все мысли осознать,
Ты б рассказал другим?
Когда единым словом друга мог предать,
Сумел бы стать немым?
Во тьме колесо кружит
Не видно пыли во тьме
В огне колесо горит
Восходит солнце во тьме
Увидев мертвый лик, что вводит в дрожь,
Коснулся б ты его?
Для странствия душе дается грош -
Украл бы ты его?
Во тьме колесо кружит
Не видно пыли во тьме
В огне колесо горит
Восходит солнце во тьме.
Глава 17
За рядом ряд и все застыли, ждут
Чтоб каждого я обнял, вспоминая
Что значит быть не мной
Падут ли в белизну
Все наши битвы
Или снегом растекутся по камням?
Вы чувствуете руки
Порванные крылья
Снов о полете
Кончились дары
Но я стою не горбясь, я влезаю
В глаза вам
А за ними ожидают
Насилия картины
Брошенные гнезда
Там легко найти
Сучки поломанные
Клочья, волосы и перья
Все пролитое высохло - готов ли
Я улететь без горя и тоски?
Столь многой лжи дозволили мы быть
Вот сладкий сок, питающий лишь храбрых
Но не колышутся ряды
Мы шествуем, не делая ни шага
Позволю потерять вам то
Что сам давным-давно отдал
Но то, что я прошу вас обрести
Ужели должен бросить?
В тех рядах
Легенды о чертах лица любого
О каждой сломанной улыбке
Идите ж ближе
И утрите слезы
Историю я расскажу такую, что...
"Эти солдаты". Два слова повисли в уме, словно мясо на крюке мясника. Медленно, бесцельно покачивались. Сочились кровью, но уже не пятнали пол. Лежа на груде пакетов с едой, Баделле могла опустить голову и смотреть, как уходит назад грубая почва. Мало что остается позади, кроме тел - и под нефритовым светом Чужаков бледные кучки кажутся статуями из мрамора, поваленными вдоль давно заброшенного тракта. Вещами. С навеки потерянной историей. Уставая от их вида, она могла обратить взгляд в противоположную сторону, вперед. С этой выгодной точки колонна казалась раздувшимся червем с тысячами голов на спине - все как одна рабыни медленного тела.
Червь то и дело отбрасывал отмершие части. Их тащили на обочину. Проходящие мимо будут протягивать руки, подбирая тряпье - его можно использовать днем, сшить, к примеру, и защищаться от мух дарами мертвецов. Когда она доезжает до отбросов колонны, они уже почти нагие, они становятся мраморными статуями. "Потому что когда дела идут плохо, люди повергают статуи".
Прямо впереди блестят драгоценным потом спины напрягающих мышцы бурлаков. Толстые длинные веревки провисают и поднимаются, выбивая пыль из земли. "Этих солдат зовут панцирниками. Ну, некоторых. Тех, что не останавливаются, не падают, не умирают. Тех, что устрашают окружающих, заставляют их держаться. До самой смерти. Панцирники. Эти солдаты".
Она начала вспоминать.
Солнце залило горизонт, день уходил. День, когда никто не говорил, когда Змея молчала. Она шла в трех шагах за Руттом, а Рутт сгорбился над прильнувшей Хельд; глаза ее были закрыты от яркого света - но они ведь всегда закрыты, ибо в мире слишком много такого, на что тяжко смотреть.
Это должна была быть последняя их ночь. Все знали, вся Змея знала. Баделле не спешила их разуверять. Возможно, тоже сдалась. Трудно понять. Дерзость может сохранять форму, даже если она сделана из пепла и золы. Гнев может обжигать, хотя внутри он безжизненно-холоден. Так обманывает мир. Он умеет лгать, умеет навеивать иллюзии. Внушает идею о своей истинности. Мир может делать веру фатальной слабостью.
Она глядела на панцирников и вспоминала.
Шаги Рутта стали неуверенными. Раздался какой-то невнятный звук, потом голосовые связки звякнули снова. Наконец он сказал: - Баделле. Мухи теперь ходят.
Она посмотрела на ноги, гадая, смогут ли они перенести ее вперед; они смогли, пусть медленно и мучительно. И далеко впереди, там, куда он смотрел закрытыми глазами, она увидела шевелящиеся формы. Выходя на свет, они становились черными. Черными и шевелящимися. Мухи на двух ногах - один рой, потом еще и еще выходили из кровавого света.
- Мухи ходят, - говорил Рутт.
Но она же их отослала. Последний приказ силы, истощивший ее. Сегодня она сдувала с губ лишь воздух.
Баделле прищурилась.
- Хочу ослепнуть снова.
Она осмотрела вздувшуюся массу на его глазах. - Ты еще слеп, Рутт.
- Тогда... они в голове. Мухи в голове!
- Нет. Я тоже их вижу. Но это шевеление... они всего лишь идут от солнца. Рутт, это люди.
Он чуть не упал, но расставил ноги и выпрямился с ужасающей грацией. - Отцы.
- Нет. Да. Нет.
- Мы повернули кругом, Баделле? Мы как-то пришли назад?
- Нет. Видишь запад - каждый день на закате мы шли на солнце. - Она замолчала. Змея свивалась в кольца за ними, тощее костистое тело сжималось. Словно это дает спасение. Фигуры на фоне солнца приближались. - Рутт, это... дети.
- Что это на их коже, на лицах?
Она увидела среди них одного отца с ржаво-серой бородой. Глаза его были печальны, как водится у отцов, навеки прогоняющих от себя детей. Но ее привлекали лица детей. Наколки. - Они пометили себя, Рутт. "Капли, черные слезы. Нет, я уже вижу истину. Не слезы. Слезы высохли и не вернутся. Эти знаки на лицах и руках, шеях и плечах, на груди. Эти знаки..." - Рутт.
- Баделле?
- У них когти.