Вообще-то Павел Александрович любил своего брата. Но вот как-то отдалились они за последние годы друг от друга. И письма писали, и нет-нет да виделись, а вроде бы чужими стали. И обижаться Зуев стал на Василия. Можно даже сказать, все последние годы на него в большой обиде был. Обижало его, когда брат, изредка наезжая в поселок, привозил ему свои совсем еще не старые, но уже поношенные плащи и костюмы. Аннушка, его жена, дарила свекрови платья и кофты. Мать-то была довольна. Носила кофты себе в удовольствие, платья перешивала, а иногда даже уступала кому-нибудь из соседок за десятку-другую, если уж очень пестрые были. Но Павел Александрович сердился.
— Свое купим, — говорил он. — Чего обноски возить!
В таких случаях он утверждал себя особой щедростью
на выпивку, ничего не давал брату покупать за свои деньги, а сам брал в продмаге все самое дорогое.
А однажды, выпив лишнего, высказал брату доходчивым языком все, что он о нем думает. Василий Александрович тоже обиделся и уже никогда ничего старого ему не привозил и не присылал. Подарит какую-нибудь красивую безделушку — галстук, который Павел Александрович сроду не надевал, зажигалку — и все.
— …Теперь нам, фронтовикам, льгота хорошая вышла, — снова, как во сне, прорезался шепот соседа, — проезд наполовину бесплатный. Почему же не съездить в гости? Я вот себе распланировал — на следующий год к дяде в Томск поеду. А в Томск, если билет за полную стоимость брать, знаешь сколько стоит? Тут ведь так— чем дальше едешь, тем экономия больше. Ты, земляк, наверное, тоже по льготному шелестишь?
Зуев тут только вспомнил, что впопыхах и забыл про свою льготу, взял билет за полную стоимость. Но признаваться про эту свою оплошку ему было неудобно, и он ответил:
— Да нету у меня никакой льготы. Еду как все…
— Э-э, ты, значит, против меня еще салага. Возрастом к войне не вышел, а по виду я решил, одних мы с тобой лет.
За окном стемнело. Мелькали заводские корпуса, дома-пятиэтажки. Во многих окнах уже горел свет. Поезд притормаживал, колеса чаще стучали на стрелках. Подъезжали к какому-то большому городу. В вагоне тоже зажгли свет. Многие пассажиры, сморенные жарой и усталостью, спали.
— Калинин, — прошептал сосед с сожалением. — Скоро Москва, — и продолжал мечтательно — А как бы хотелось ехать и ехать. Ехать и ехать.
— Куда ехать-то? — поинтересовался Павел Александрович.
— Какая разница? Куда глаза глядят. — Он вдруг затаенно улыбнулся. — Глядят вот глаза вперед — туда и ехать. И не думать ни о чем: ни о работе, ни о доме. — Он сделал паузу, посмотрел на Зуева оценивающе — …ни о жене.
— Все равно куда-нибудь упрешься, — сказал задумчиво Павел Александрович.
Сосед только вздохнул.
— А баба что, не по тебе?
— Ты б не орал на весь вагон. Ведь как труба, — посетовал мужик и зашептал уж совсем тихо — Годы, понимаешь, большие. И фронта прошел. А в этом деле, — он смущенно улыбнулся, — льготы нет. А жена как раз с этим самым… с темпераментом. Ты, говорит, на заводе небось какую-нибудь козу-табельщицу нашел. Вот и докажи ей.
— Да, — пробормотал Павел Александрович. И еще раз повторил — Да… — так и не найдясь, что ответить…
На узком перроне Ленинградского вокзала Зуев сразу потерял своего соседа в толпе. Сам он, не торопясь, пошел к зданию вокзала и на ходу рылся одной рукой в кармане, выискивая монетки и извлекая их на свет божий, — поглядеть: не двушка ли. Он все-таки решил позвонить по тому телефону, что был указан в бумаге. А вдруг кто-нибудь еще сидит там, в конторе? Какой- нибудь дежурный?
В большом зале вокзала, оглядываясь в поисках теле- фона-автомата, Павел Александрович услышал радостный возглас:
— Эй, земляк!
Он повернулся на крик и увидел своего попутчика в сопровождении тощей молодой женщины и здорового парня с хмурым лицом.
— А меня вот мои ребята встретили! — радостно доложил он. — Полный ажур!
Зуев улыбнулся ему и подмигнул, подумав: «И голос у него прорезался, у шептуна».
Набрав первый раз номер, Павел Александрович услышал короткие гудки и обрадовался. Никак кто сидит? Но, наверное, набирая номер, он ошибся, потому что потом, сколько ни пробовал звонить, натыкался на равнодушные длинные гудки.
«Ну и ладно, не больно-то и хотелось», — решил он. И стал искать себе место где-нибудь на скамейке. Оказалось, что дело это совсем не простое и пришлось часа полтора помыкаться по вокзалу, прежде чем удалось втиснуться рядом с двумя женщинами и девочкой- подростком. Прижав свой маленький чемоданчик ногами, он привалился к спинке скамьи, надвинул свою подвыгоревшую кепочку на глаза и задремал. Часа через два его разбудил дежуривший по залу ожидания милиционер. Наверное, милиционеру показался подозрительным человек в помятом простеньком костюме, с потертым чемоданчиком у ног и в кепке, надвинутой на загорелое до черноты лицо. А может быть, он подошел просто так, «для порядка», проверить, что за ночной гость устроился слишком привольно на столичном вокзале.
Когда Павел Александрович, спросонья путаясь в карманах, разыскал наконец паспорт и протянул милиционеру, тот, увидев загорелые, с неотмывающимися следами земли и солярки руки, понял, что потревожил человека зря. Таких рук у вора или жулика не бывает. К тому же милиционер и сам когда-то был крестьянином.
Он все же раскрыл паспорт и спросил строгим голосом:
— Почему на вокзале ночуем, Павел Александрович?
— Где ж еще? Приехал на ночь, глядя, а номер тут у вас не приготовили… — ершисто ответил Зуев.
— Не положено на вокзале, — отдавая ему паспорт, сказал милиционер и, переходя на нормальный человеческий тон, спросил — Ты сам-то откуда?
— С Ленинградской области.
— Погостить?
— Нет. Брат вот умер, так бумажку прислали, чтоб приехал вещи забрать.
— В больнице умер?
— Не знаю. Жил он тут. Профессор.
Милиционер посмотрел на Зуева недоверчиво.
— Чего ж, у него ни жены, ни детей не осталось? — его явно заинтересовал такой оборот дела.
— Не было детей. А жена и сама год назад умерла.
— Дождусь утречка — и в контору. К нотариусу. Послушаю, что скажут. Порядков ихних не знаю.
— Правильно, к нотариусу, — кивнул милиционер. — Они все законы растолкуют. Квартира-то, наверное, еще пустует. Или заселили?
— Не знаю.
— Ну бывай, — он кивнул. — Очень-то тут не рассиживай… — И пошел по залу, косолапо загребая правой ногой. Милиционеру очень хотелось узнать подробнее про это профессорское наследство. Да и странным, даже противоестественным казалось, что загорелый простоватый мужичок, «пиджачок», как он теперь называл таких приезжих из деревни, профессорский наследник. У него даже мелькнула мысль, а не разыграл ли его мужик. И может быть, «на фене», на блатном жаргоне, «приехать за наследством» бог знает что обозначает. Но он отогнал такую мысль, вспомнив про натруженные руки приезжего.
…День выдался Зуеву хлопотный и прошел как во сне. Побрившись спозаранок в уборной, он дождался, когда открылась первая столовая, поел и стал звонить. Но дозвонился только около двенадцати. В конторе, которую он с большим трудом отыскал, Павлу Александровичу пришлось разговаривать с разными людьми, заполнять и подписывать какие-то бумаги. Он плохо запомнил и лица людей, и содержание бумаг, которые подписывал. Осталось одно неприятное ощущение от вежливого, хорошо скрытого, но сквозившего в каждой фразе презрительного недоумения.
В конце дня Зуева познакомили с седенькой, тщедушной старушкой, служившей в институте, где служил и Василий, и он, увидев ее доброе, простое лицо, обрадовался, сразу почувствовал, что эта старушка его и поймет, и не будет задавать дурацких вопросов. Что с ней можно будет вести себя запросто, по-свойски. Звали старушку Ольгой Власьевной.
— Устали, наверное? — спросила Ольга Власьевна, когда они вышли наконец из конторы.
— Ой не говорите, — чистосердечно признался Зуев. — Голова кругом идет. Чувствую себя полным дураком.
— И не обедали небось?
— Позавтракал на вокзале.
Ольга Власьевна посмотрела на свои старенькие часики, улыбнулась.
— Вы утренним поездом?
— Вчера приехал.
Ольга Власьевна сокрушенно покачала головой.
— Давайте, Павел Александрович, миленький, сделаем с вами так — зайдем сейчас в молочную столовую, поедим. Ладушки?
Зуев кивнул.
— А уж потом я отвезу вас в квартиру Василия Александровича. Ночевать ведь вам больше негде?
— Негде. Разве ж у вас в гостиницу устроишься?
— И незачем. Все равно рано или поздно в квартиру нужно ехать.
И оттого что она так сказала, Павел Александрович впервые очень остро, словно кто толкнул его, осознал, что ему придется ехать в пустую квартиру брата. Придется жить там одному, что вся эта поездка за наследством не просто чудное происшествие, чей-то глупый розыгрыш, а поездка в дом к умершему брату. За хлопотами с отпуском, с доставанием билета, за пьяными проводами он еще не осознал до конца, что брата своего Василия он уже больше не увидит. И если раньше каждая поездка в Москву была для Зуева поездкой к брату, то теперь все изменилось.
— А где… — Он не смог даже сразу выговорить фразу. — А где Васю похоронили?
— На Благовещенском. Мы с вами завтра туда съездим.
Знакомая дверь на третьем этаже большого дома была опечатана. Красное пятно сургуча на черном дерматине обивки выглядело пулевой пробоиной. Ольга Власьевна сняла пломбу, открыла оба замка и отдала ключи Зуеву.
Павел Александрович кивнул.
— Я уж не пойду с вами? — виновато заглядывая ему в глаза, сказала Ольга Власьевна. — Вы теперь сами. А завтра в десять за вами заеду.
В квартире еще не было темно. Серый полумрак — ни ночь, ни вечер — заглядывал в окна. Не зажигая света, Павел Александрович остановился на пороге гостиной и долго не решался войти. Поблескивала большая хрустальная ваза на столе, в стекле серванта прыгали синими блестками отраженные огни уличной рекламы. Кто-то с тихим шорохом двигался по комнате. Павел Александрович нащупал рукой выключатель и нажал его. И сразу зажмурился от яркого, праздничного света люстры. Шорох не прекратился. Открыв глаза, Зуев посмотрел в ту сторону, откуда он слышался. На окне ветер трепал бумагу, которой с осени заклеивали щели. Бумага отстала, когда окно открыли, а оборвать ее было уже некому.