— Или вы не хотите книги продавать? — спросила Ольга Власьевна.
— Не знаю, как и быть. Как вам сказать-то половчее… — Лицо у Павла Александровича напряглось, он весь сжался, словно школьник на трудном экзамене. — Жалко мне в чужие руки книги пускать. Ой как жалко!
У него почему-то не повернулся язык объяснить даже этой, такой ласковой и внимательной женщине, что просто не хочется расставаться с книгами, хочется видеть их все время перед собой, доставать с полки, листать. И читать их хочется.
— Ну и прекрасно! — обрадовалась Ольга Власьевна. — Прекрасно. Я рада за вас. У Василия Александровича прекрасная библиотека, вам на радость будет. Отложите только специальную литературу. Вряд ли она вам пригодится.
— Я уж всю запакую, — упрямо буркнул Павел Александрович, внезапно решив не оставлять здесь ни одной книжки, и потупился. Ему было стыдно смотреть ей в глаза — казалось, что своими словами он обижает хорошую женщину. Он не заметил, как Ольга Власьевна улыбнулась. Улыбнулась по-доброму, понимающе.
— С остальным поступим так, — сказала Ольга Власьевна. — Составим сейчас с вами список того, что вы хотите продать, назавтра я вызову оценщика. А потом пригласим покупателей. Я двум-трем дамам шепну, остальные тут же узнают. У нас слухи быстро распространяются. Ладушки?
— Ладушки, — засмеялся Павел Александрович. У него словно гора с плеч свалилась.
Дни проходили в суете. Павел Александрович выходил из дому только до магазина. Покупал себе еды — и назад. Один раз по совету Ольги Власьевны сходил на рынок, взял молодой картошки. Съездить в центр, прогуляться по городу Павла Александровича не тянуло. Даже короткие выходы в магазин выбивали его из колеи. На тротуарах — неубывающий поток людей, толчея до ряби в глазах. Шум. Духота. Город всегда напоминал Зуеву баню с ее шумом и плеском воды, металлическим стуком шаек и отрывистыми гулкими звуками голосов.
…Молодой, шикарный оценщик из мебельного магазина не понравился Зуеву. Он, как хозяин, расхаживал по комнатам, приглядывался ко всему скучными глазами, слегка кривя тонкие губы. Иногда открывал дверцы, зачем-то стучал по ним. Когда Павел Александрович задрал на кровати белье, чтобы показать, какой красивый стеганый матрас там лежит, оценщик сердито взглянул на него и обронил сквозь зубы: — Я сам разберусь. Не мешайте. Зуев обиделся, сел в кресло и больше не вмешивался. Только смотрел исподлобья за тем, как важно выхаживает оценщик. Когда же тот стал еще и насвистывать потихоньку, подумал неодобрительно: «Вот еще свистун разыскался, высвистишь тут все у меня!» В детстве мать его отучила дома свистеть, покрикивая каждый раз, когда он пытался это сделать: «Свисти, свисти, и так дома никогда денег нет, так последние копейки высвистишь».
Но когда Ольга Власьевна положила перед ним бумажку, где напротив названия предметов мебели рукою оценщика были проставлены остренькие красивые цифры, у Зуева дух захватило. Цифры были большие, а общая сумма, красовавшаяся внизу, казалась просто нереальной.
— Ну что, Павел Александрович? — спросила Ольга Власьевна. — Вас устраивает такой расклад? По-моему, очень достойно. По-божески.
— Устраивает, устраивает. — Голос у Павла Александровича неожиданно сел, слова вырвались какие-то хриплые.
Оценщик спросил Павла Александровича:
— Что же вы от такой хорошей мебели избавляетесь?
— Вот то-то и оно. Слишком хороша она для меня, — весело ответил Зуев. — Не для деревни столы и шкапчики. — Настроение у него было хорошее. Он никак не мог забыть про цифру, проставленную оценщиком на бумажке. Она то и дело возникала у него перед мысленным взором, сердце сладко ухало, и он все повторял про себя: «Ну надо же, надо же…»
— Да, мебель не для села, — кивнул оценщик и ушел, опять такой же строгий и гордый, получив сверх положенного гонорара червонец.
На следующий день в квартире покойного Василия Александровича Зуева состоялось торжище.
Первый покупатель пришел в девять утра. Сухонький, с маленькой бородкой клинышком, он был хмур и неразговорчив. Сунул Павлу Александровичу маленькую влажную ладонь, даже не назвав своего имени. Только «здрасте», и все.
— Доцент Голышев, — успела шепнуть Павлу Александровичу Ольга Власьевна, пока покупатель расхаживал по комнатам.
Он купил югославскую стенку. Тут же отсчитал деньги и небрежно кинул их на стол. Зелененькие пятидесятирублевки легли веером, новенькие, одна к одной. Голышев постоял у стола несколько секунд, что-то соображая, потом стремительно взял раковинку и, обернувшись к Павлу Александровичу, сказал:
— Как сувенир, а?
— Нет, не могу! — Зуев испугался, что Голышев теперь не отдаст ему раковину.
— Даю четвертной.
— Не продается. — Павел Александрович выхватил у него из рук драгоценную раковину и прижал к животу.
Доцент пожал плечами и молча удалился, даже не попрощавшись. Тут же, не прошло и пяти минут, в квартиру ворвалась ватага грузчиков и толстая старуха с большими усами. Грузчики начали разбирать и вытаскивать стенку, а старуха следила, чтобы они не поцарапали мебель, строго покрикивая на грузчиков хриплым, клокочущим голосом.
«Наверное, Голышева жена, — подумал Павел Александрович. — В теле бабушка. И зачем таким старикам мебель? Небось ведь и своя еще приличная». Но тут же он себя и одернул: «Откуда мне знать, может, они детям берут. Я вот часть денег-то Кольке отдам. Подрастет — себе мебель купит». Он так и стоял, прижимая к себе раковину, пока грузчики не унесли последнюю тумбу.
— Ну вот и попросторнее стало, — сказала Ольга Власьевна. — Сейчас пойдет народ, только успевай поворачиваться. А вы чего в раковину вцепились?
— Да я, знаете… — замялся Павел Александрович, — не хочу ее продавать. И еще кой-какие вещи. И Вася их любил… — Он оглянулся, прикидывая, куда бы сложить полюбившиеся ему предметы, но места найти не мог. Вся мебель, освобожденная от белья, посуды, одежды, шла на продажу. Только большую кровать в спальне Зуев решил пока не трогать. Спать-то где-то надо было! Наконец он решил приспособить для мелочей картонный ящик. Спеша, пока кто-нибудь еще не пришел, он сложил туда уже потертую волчью шкуру, раковину, друзу горного хрусталя, которую Василий привез из Сибири, пивную кружку с изображением бравого солдата Швейка…
Заметив, что Ольга Власьевна внимательно за ним наблюдает, Павел Александрович сказал, словно оправдываясь:
— Вася был жив — и все эти штучки-дрючки как живые были. Раковина та же! Даст мне ее Вася: «Послушай, как море шумит». Я слушал — шумит. Как настоящее. Или про Швейка он рассказывал. Обхохочешься. Как они с одним чехом подружились и по пивным там у них ходили. Подпили, конечно. И проснулись в другом городе. Там, где у них лучшее пиво. Чудило-шофер, что пиво в Прагу возит, их к себе пьяненькими завез. Чтоб убедились, чье пиво лучше. — Павел Александрович с грустью посмотрел на ящик с безделушками. — Смотрел Вася на эту кружку, — ее шофер и подарил, — все смеялся, будто смешинка в рот ему попала. И я с ним за компанию. И сколько случаев разных припоминал. А счас что? Онемела кружка. Словно померла вместе с Васей.
Что думала по этому поводу Ольга Власьевна, Зуев так и не узнал — в дверь позвонили. Пришел новый покупатель… Так и шли они один за другим — скромные и стеснительные, нахальные и любопытные. Многие приходили «просто так», без определенной цели. Поглазеть — может, что приглянется, хватались за книги, хоть Зуев и предупреждал всех, что книги не продаются.
— Да мне только эти тома! — упрашивал его один из покупателей, плешивый крепыш средних лет в бархатном костюме, тыча Зуеву в нос две толстые книжки в оливковых переплетах. — Вас они не заинтересуют. Сплошная философия!
Павел Александрович злился и, только чувствуя на себе настороженный и понимающий взгляд Ольги Власьевны, сдерживался, не грубил. Настырный книжник в конце концов удовлетворился хрустальными люстрами. Купил обе, да так, не разбирая, и унес, сначала одну, потом другую, на вытянутой руке.
— И как это он кокнуть не боится? — удивился Павел Александрович.
— Не побьет, — успокоила Ольга Власьевна. — Он цепкий. И живет в соседнем доме. Только зачем ему две люстры? Квартира же однокомнатная.
После обеда пришла симпатичная женщина лет тридцати пяти. Павла Александровича поразили ее большие блескучие глаза. Она обнялась с Ольгой Власьевной и несколько секунд постояла, прижимая к себе старушку.
Зуев углядел даже, как она смахнула ладонью слезы со щеки.
— Альбина Петровна Ларикова, — представила женщину Ольга Власьевна. — Васина сослуживица.
Первый раз Ольга Власьевна назвала брата просто Васей, и Павел Александрович понял, что милая старушка очень любила его и что поэтому и с ним, с Павлом Александровичем, она так добра и ласкова. А не по службе, не по обязанности.
Альбина Петровна молча пожала Зуеву руку и сочувственно кивнула, а он не к месту подумал: «Ох и баба! При таких глазищах и фигуристая».
Ларикова медленно прошлась по комнатам, постояла перед висевшими на стене пейзажами. Тихо спросила:
— Вы не продадите, Павел Александрович, эти картинки?
— Да я хотел их с собой забрать, — нерешительно ответил Зуев. — Но если вам нравится… Возьмите одну… Просто так, на память.
— Спасибо, — улыбнулась Альбина Петровна и внимательно посмотрела на Зуева.
Потом она присела к Ольге Власьевне на еще не купленный диван и о чем-то спросила ее вполголоса. Чтоб не мешать, Павел Александрович ушел в кабинет и стал бесцельно перебирать содержание Васиного стола.
«Да, приятная женщина, — думал он о гостье. — Все при ней. А волоса-то, волоса, густющие. Не обкорналась по моде. Вот ведь Василий при мне ее ни разу не приглашал». Подумав так, он усмехнулся: а если б и приглашал? Что бы изменилось?
Одна из коробочек привлекла его внимание. Раскрыв ее, он нашел два обручальных кольца, несколько колечек с камушками. «Аннушкины», — прошептал Зуев, разглядывая их. Одно из них, с красивым зеленым камнем, вспомнил он, Аня носила постоянно.