Ни одна из них словно не замечает охранников у дверей, которые, скорее всего, не колеблясь, положат нас лицом на пол, если мы попытаемся покинуть выставку без своих мужей.
Однако у вечера есть и светлая сторона: я просто очарована вращающимися образами домов. Линден установил свою голограмму, и я, как завороженная, любуюсь его эскизом – теперь объемным и расцвеченным. Это новый проект, но для его создания Линден много позаимствовал из своих прежних рисунков. В воздухе парит макет дома в викторианском стиле. По его стенам, прямо на глазах вырастая, стелется раскидистый плющ. Оплетя здание полностью, плющ съеживается до начального размера и снова начинает расти. Внутри можно различить очертания людей, но стоит дому повернуться ко мне открытым окном, как все его жители дружно отходят в глубину комнаты, чтобы я могла получше рассмотреть дощатый пол и колышущиеся от сквозняка занавески. Еще чуть-чуть, и я почувствую запах ароматической смеси из сухих лепестков, которую так любила Роуз. Одна из спален заставлена лилиями. Книжные полки в библиотеке ломятся от географических атласов, на столике в ее центре стоит шахматная доска с неоконченной партией.
От увиденного у меня голова идет кругом. Прижимаюсь к Линдену. Он крепко меня держит, нежно целует в висок. После сотни объятий и поцелуев, которые я получила за сегодняшний вечер от совершенно незнакомых мне людей, осознание того, что меня касаются только его руки, дарует мне приятное чувство облегчения.
– О чем задумалась? – спрашивает он.
– Только дурак откажется жить в таком доме! – отвечаю я.
Обменявшись улыбками, мы одновременно делаем по глотку вина.
К концу вечера, наверное, благодаря стоящему во рту привкусу алкоголя и сахарной глазури мне начинает казаться, что воздух вокруг напоен сладким благоуханием. Тугие локоны, несмотря на стекающие по шее ручейки пота, прекрасно держат форму. Машинально улыбаюсь. Смеюсь, словно в забытьи. Незнакомцы засыпают меня комплиментами, наперебой расхваливая необычный цвет моих глаз. В ответ я похлопываю их по плечам, присовокупив неизменное «Ах, довольно». Половина интересуется, настоящий ли это цвет, на что я отвечаю:
– Конечно. Какой же еще?
– От кого тебе достались такие необыкновенные глаза? – спрашивает меня кто-то.
– От родителей, – говорю я.
Линден выглядит удивленным, как будто ему никогда не приходило в голову, что у меня были родители и, уж тем более, что я была с ними знакома.
– Н-да, ты, конечно, редкая красотка, – не унимается мужчина. Он слишком пьян, чтобы заметить встревоженное выражение, появившееся на лице Линдена. – Глаз с нее не спускай. Не знаю, где ты ее откопал, но могу поспорить, другой такой нет.
– Да, знаю… – приглушенным голосом отвечает растерявшийся Линден.
Похоже, он и вправду в некотором замешательстве.
– Пойдем, милый, – говорю я, едва подыскав ласковое обращение, не освоенное еще Воном или Сесилией. Тяну мужа за рукав. – Хочу взглянуть на вон тот дом.
Улыбнувшись глупо хихикающему в хмельном дурмане собеседнику, прошу нас извинить.
Мы неторопливо прохаживаемся по залу. Не скупимся на комплименты архитекторам. С одним из них Линден начинает разговор о возможности сотрудничества, и я отхожу в сторону. Он возвращается через несколько минут. Я пока налегаю на клубнику, наслаждаясь передышкой от исполнения светских обязанностей.
– Готова? – спрашивает он.
Я беру его под руку, и мы незаметно покидаем выставку.
Оказавшись на улице, сразу замечаю, что почти весь снег растаял. До меня доходит, что солнечный полдень, стоящий в выставочном зале, был лишь иллюзией. Порыв холодного ветра чуть не сбивает с ног. Мы направляемся к лимузину, а в моей голове пульсирует мысль: сейчас я могу убежать. Охранники остались внутри здания. А с одним Линденом я бы справилась без труда. Он довольно тщедушен. Оттолкну его хорошенько, и путь свободен. Делов-то. Я бы наверняка справилась. И мне бы не пришлось возвращаться за эти ненавистные кованые ворота.
Но Линден открывает дверь лимузина, и я забираюсь в теплый и светлый салон автомобиля. Он отвезет нас домой. Надо же, домой. Меня охватывает странное, но не слишком уж неприятное чувство. Напряженные плечи устало опускаются. Принимаюсь высвобождать ноющие ноги из черных туфель на высоченных каблуках, но задача оказывается мне не по силам. В этот момент лимузин трогается с места, и я начинаю заваливаться вперед, но Линден успевает вовремя меня подхватить. Меня почему-то разбирает смех.
Он снимает с меня туфли и получает в награду удовлетворенный вздох.
– Ну, как я справилась?
– Ты была великолепна, – отвечает он.
Щеки и нос его заметно порозовели. Он медленно проводит пальцем по моей щеке.
Улыбаюсь ему. Это первая искренняя улыбка за сегодняшний вечер.
В особняк мы приезжаем уже ночью. На кухне и в коридорах ни души. Линден идет проведать Сесилию, в ее комнате все еще горит свет. Его, поди, дожидается. Любопытно, заметит ли она, что он слегка нетрезв? Тут, наверное, я виновата: подала дурной пример. Хотелось бы узнать, как было заведено у Роуз: она забирала у него бокал, говоря, что он позволил себе лишнего? Как же она все это выдерживала, на трезвую-то голову?
Отправляюсь в свою спальню. Стащив с себя мокрое от пота красное платье, переодеваюсь в сорочку. Затем собираю волосы в небрежный хвост, отметив, что даже спустя столько времени локоны ничуть не потеряли свою упругость, и распахиваю окно. Холодный воздух обжигает легкие. Оставив окно открытым, залезаю в кровать. Медленно погружаюсь в сон. Перед глазами, будто в калейдоскопе, мелькают вращающиеся дома, огромные животы беременных женщин и летящие ко мне по воздуху подносы с бокалами вина.
Где-то посреди ночи в комнате становится ощутимо теплее. Раздается тихий скрип закрываемого окна, за которым следуют осторожные шаги, скрадываемые густым ворсом ковра.
– Ты спишь, милая? – доносится до меня голос Линдена.
Он запомнил, как я обратилась к нему на выставке. Милая. Звучит неплохо. Ласково. Пусть останется.
– Угу, – отзываюсь я.
В плывущей темноте комнаты мне мерещатся блестящие рыбьи тельца и неудержимо разрастающийся плющ.
Он вроде бы спрашивает, можно ли ему лечь рядом. Я как будто бормочу что-то утвердительно, и вот уже матрас слегка прогибается под его весом. Я словно планета, купающаяся в жарких лучах солнца. От него пахнет вином и праздником. Он пододвигается ближе, и моя голова оказывается рядом с его.
Мы лежим в темном, теплом коконе тишины. Следую за причудливыми завитками плюща в волшебное сонное царство.
– Останься, пожалуйста, – вдруг говорит Линден.
– Мм? – мычу я в ответ.
Он осыпает мою шею легкими поцелуями, согревая ее своим дыханием.
– Пожалуйста, не убегай от меня.
Я на полпути между бодрствованием и сном. Он аккуратно берет меня за подбородок и поворачивает лицом к себе. Открываю глаза. Взгляд его неподвижен, словно стеклянный. На мою щеку падает маленькая капелька. Он сказал что-то буквально секунду назад, что-то очень важное, но я так устала, что не могу ничего вспомнить. В голове лишь звенящая пустота. Он все ждет моего ответа.
– Что такое? Что случилось? – спрашиваю я.
И тут он меня целует. Мягко. Нежно. Осторожно посасывая мою нижнюю губу. Его вкус наполняет мой рот. А это довольно приятно. На пару мгновений. Все сегодня вечером кажется довольно приятным. Благодаря тонкой алкогольно-виртуальной завесе. Из моего горла вырывается глухой, булькающий хрип, похожий на гуканье младенца. Он отстраняется и вопросительно на меня смотрит.
– Линден… – начинаю я, не открывая глаз.
– Да, да, я здесь, – бормочет он и тянется меня поцеловать.
Уклоняюсь от поцелуя. Упершись руками в плечи Линдена, хочу его оттолкнуть, но вдруг замечаю боль, тенью промелькнувшую в глазах мужа. Не меня он целовал, а свою покойную жену. Это о ней он только что грезил наяву.
– Я не Роуз, – говорю я. – Линден, ее больше нет, она умерла.
– Знаю, – слышу в ответ.
Линден больше не предпринимает попыток меня поцеловать, и я отпускаю его плечи. Он ложится рядом.
– Просто иногда ты…
– Но я – не она, – настаиваю я. – И мы оба выпили чуть больше, чем надо.
– Я понимаю, что ты не она, – объясняет он. – Но я совсем ничего не знаю о тебе, твоей прежней жизни.
– Разве не ты заказал тот фургон с девушками? – уточняю я.
– Это отец постарался, – отвечает он. – Почему ты решила стать невестой?
Его слова комом встают у меня в горле. Почему я решила стать невестой? В памяти всплывает то, каким удивленным он выглядел сегодня на выставке, когда меня спросили, откуда у меня такие глаза.
Он действительно ни о чем не догадывается.
Зато я знакома с тем, кто знает обо всем. Вон. Что он наплел своему сыну? Что есть специальные школы для желающих удачно выйти замуж, где девушек с детства учат угождать мужчинам? Или что он спас нас от прозябания в сиротском приюте? Последнее, если взять Сесилию, может быть недалеко от истины, но даже она совершенно не готова к той жизни, что ей придется вести после рождения ребенка.
Я могла бы рассказать ему обо всем прямо сейчас. Могла бы сообщить, что сестер Дженны расстреляли в том фургоне, что последнее, чего я хотела в этой жизни, так это выйти замуж. Но разве он мне поверит?
А если даже и поверит, отпустит ли?
– Что, по-твоему, случилось с девушками, которых ты отверг? – интересуюсь я. – С теми, другими.
– Наверное, вернулись обратно, кто в приют, кто к себе домой.
Потрясенная услышанным, лежу неподвижно, уставившись в потолок. Меня слегка подташнивает. Линден кладет мне на плечо руку.
– Что такое? Тебе нехорошо?
Мотаю головой.
Власти у Вона на порядок больше, чем я думала. Он держит сына взаперти, в полной изоляции от внешних влияний, создав для него в стенах этого особняка собственный иллюзорный мир. Отец складирует в подвале мертвые тела, пока сын развевает подсунутый ему пепел. Еще бы я не хотела отсюда сбежать. Любой, кто познал свободу, захочет к ней вернуться. Но Линден никогда не был свободным. Он даже не знает, что это такое, поэтому и стремление к свободе ему неизвестно.