Ребенок лежит на полу, уставившись в потолок, на его лице играют световые блики голограммы. Ветер, беспощадно гнущий траву, маки и кусты на заднем плане, постоянно меняет направление, усиливая тем самым сумятицу красок до тех пор, пока все детали картины, будто одержимые, не сливаются в один грязно-серый клубок, бессмысленные мазки.
Сесилия полностью отдается музыке. Глаза закрыты. С кончиков пальцев рвется мелодия. Пристально смотрю на ее юное лицо, аккуратный полуоткрытый ротик, редкие ресницы. С того места, где она сидит, склонившись над клавишами, не видно безумия цветов, которое вызвала ее игра, но, похоже, происходящее с голограммой ее мало волнует. В этой комнате нет никого более реального, чем она.
Ее сын корчит странные рожицы, вздрагивает, ворочается, не понимая, как реагировать на все это великолепие. За свое детство ему предстоит увидеть немало миражей. На глазах мальчика в воздухе будут кружиться придуманные его отцом дома и оживать картины, стоит только зазвучать музыке. Он будет плавать в компании гуппи и больших белых акул. Но ему вряд ли суждено узнать, каково это – ощущать, как океанская волна лижет твои босые ноги, удить рыбу или иметь собственный дом.
Музыка стихает. Слабеет ветер. Голограмма сворачивается и умирает.
– Жаль, что у нас только клавиши. Даже в моем захудалом приюте было настоящее пианино, – говорит Сесилия.
На пороге появляется Дженна с полными руками лущеных фисташек.
– В этом доме «настоящий» – непристойное слово.
21
Утром в день зимнего солнцестояния Дженне удается стащить зажигалку у слуги, который пришел поджечь ароматические палочки в коридоре. Пофлиртовав с ним немного, она как бы случайно роняет на пол стопку любовных романов с весьма пикантным содержанием и, пока он, даже не заставив себя просить, с готовностью бросается подбирать книги с пола, незаметно выхватывает у него из руки зажигалку. Очарованный ее улыбкой, слуга не замечает ее маневра.
– Пока-пока.
Она так улыбается ему на прощание, что он не может отвести от нее глаз и его голова чуть не застревает между закрывающимися дверями лифта. Спустя мгновение от сероглазой соблазнительницы не остается и следа. Она превращается в обычную молодую девушку. Стоя в дверях своей спальни, аплодирую ее мастерству. Дженна приседает в шутливом реверансе.
У нее на лбу выступила испарина, словно разыгранная сценка далась ей с большим трудом. Но в руках, словно ценный приз, она держит зажигалку.
– И что ты будешь с ней делать? – спрашиваю я.
– Принеси мне одну из твоих свечек. Я собираюсь поджечь гостиную, – говорит она таким тоном, будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.
– Что, прости?
– Когда Комендант Линден, Распорядитель Вон и слуги услышат вой пожарной сигнализации, они все тут же примчатся сюда, чтобы выяснить, в чем дело. У тебя появится шанс пробраться в подвал.
Не самый безумный план из возможных, настаивает Дженна, если вспомнить мои игры со смертью на площадке для мини-гольфа. Прошу ее подождать, пока я не вставлю зеленые линзы.
– Может, с ними меня не узнают, – объясняю я.
Даже те слуги, которые меня ни разу не видели, хоть что-то да обо мне знают. Рейн. Самая хорошая из троих. Не жалуется. С необычными глазами.
На Дженну моя хитрость производит большое впечатление.
– Поищи там костюм химической защиты, – советует она. – В нем тебя точно не узнают. Посмотри в лабораториях.
Я умалчиваю о том, что одна лишь мысль о посещении этих темных комнат приводит меня в неописуемый ужас. Ограничившись кивком, протягиваю ей одну из лавандовых свечек, которые должны помочь мне бороться с бессонницей.
– Оставайся здесь, – говорит она. – Когда сработает сигнализация, постарайся не попасться никому на глаза.
Улыбнувшись, Дженна пружинистой походкой направляется вниз по коридору. Похоже, ей давно хотелось здесь что-нибудь поджечь.
Несколько секунд спустя раздается оглушительный рев сирены. На потолке вспыхивают лампочки. Из комнаты напротив слышится детский крик. В коридор выбегает Сесилия, прижимая руки к ушам. Двери лифта открываются – прибыли слуги. Вон с Линденом появляются чуть позже, когда дым из гостиной уже валит клубами. С нашего этажа нет выхода ни на одну лестницу, и меня всегда интересовало, что было бы с нами в случае пожара. Зная Вона, могу предположить, что нам дали бы погибнуть, а наши места заняли бы новые девушки.
Улизнуть оказывается легко. Моя магнитная карта имеет ограничения, и доступа в подвал у меня нет, так что я нажимаю на аварийную кнопку. В творящейся на этаже сумятице, подстегиваемой надрывающейся сигнализацией, это остается незамеченным. Двери лифта раздвигаются. Подвал. Здесь нет ни одного окна и так тихо, что кровь стынет в жилах. Не вижу никаких следов сигнализации, на потолке флегматично мигают лампочки.
Зеленоглазая и пока никем не замеченная, иду, спотыкаясь, по коридору и шепотом зову Габриеля по имени. В поисках костюма химзащиты заглядываю в кладовую. Она ими буквально забита. Выбираю один и натягиваю его поверх одежды. Внутри резко, удушающе пахнет химией. Дышу глубоко. Смотровое окошко костюма быстро запотевает. Я словно вижу наяву кошмарный сон. Мне снится, что меня похоронили заживо.
– Габриель! – шепчу я снова и снова со все возрастающим отчаянием.
Мне так хочется верить, что мы можем столкнуться в любую секунду или я поверну за угол и увижу его там, протирающего полы или раскладывающего припасы по полкам. Я в сотый раз твержу себе, что за эти двери мне заглядывать не придется, как вдруг слышу его голос. По крайней мере, мне кажется, что слышу. Костюм очень плотный, да и шум моего собственного дыхания почти заглушает все внешние звуки.
Что-то касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности.
– Рейн?
Он резким движением разворачивает меня к себе. Габриель. В целости и сохранности. Не лежащий на операционном столе в бессознательном состоянии. Не избитый до полусмерти. Живой. Он не умер. Умер. Это слово звенит в моей голове, как все сигнализации вместе взятые. Внезапно понимаю, чего именно боялась больше всего. Бросаюсь ему на шею. Объятие у меня выходит несколько неуклюжим, мешает шлем, но мне все равно. Главное, я оказалась в кольце его сильных рук, остальное – пустяки.
Он снимает с меня шлем, и в уши врываются звуки окружающего мира. Его негромкий смех. Стук упавшего на пол шлема.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Габриель, прижимая меня к себе.
– Я думала, ты умер, – бормочу я, уткнувшись носом в его рубашку. – Думала, умер. Думала, умер.
Эти слова оказывают на меня успокаивающее действие. Озвучив главную причину своих тревог, осознав, что все хорошо, я чувствую, как страх меня оставляет. Габриель проводит рукой вверх по моей спине, касается волос, обхватывает ладонью затылок и замирает. Время словно останавливается.
Разжав объятия, он убирает волосы с моих глаз и смотрит на меня долгим внимательным взглядом.
– Что с тобой случилось?
– Ты о чем? Я в полном порядке.
– Твои глаза.
– Цветные линзы. Чтобы не узнали, если натолкнусь на кого-нибудь незнакомого и… А сам-то ты как? – вскрикиваю я, опомнившись. – Я так давно тебя не видела!
Он прижимает палец к моим губам, призывая к молчанию, и заводит меня в одну из этих ужасных темных комнат. Страшнее них места нет. Но Габриель рядом, а значит, все будет хорошо. Свет он не включает. Чувствую холодный металлический запах. Слышу, как капли воды с мерным стуком разбиваются о твердую поверхность. Я держу Габриеля за руки, стараясь различить в кромешной темноте его силуэт.
– Послушай, – говорит он вполголоса. – Тебе нельзя здесь находиться. Распорядителю обо всем известно. Он знает и о нашем поцелуе, и о том, что ты хотела сбежать. Если он застанет нас вдвоем, мне конец.
– Он тебя выгонит?
– Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что дело не обойдется без большого мешка из черного пластика.
Ну конечно. Надо же было такое сморозить! Никто не уходит отсюда живым. Вообще-то я не уверена, что хоть кому-нибудь удается выбраться отсюда даже после смерти. Вону постоянно нужны тела для вскрытия. Не об этом ли Дженна пыталась меня предупредить? Так и вижу свои глаза в стеклянной банке на полке одного из медицинских кабинетов Вона. Сжимаю губы, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Очень возможно, что я попалась в его ловушку. Уж больно это все подозрительно: дать мне ключ от лифта, спрятать Габриеля в подвале, зная, что я наверняка буду его здесь искать. Вдруг он сейчас прячется поблизости, сгорая от нетерпения запереть меня в одной из своих пыточных? От этой мысли сердце заходится в бешеном ритме, стучит в висках, но присутствие Габриеля помогает мне пересилить страхи. Я бы не смогла жить дальше, если бы так и не попробовала его найти.
– Но откуда? – удивляюсь я. – Откуда он об этом узнал?
– Не знаю, но он не должен видеть нас вместе. Рейн, это небезопасно.
– Давай убежим вместе, – предлагаю я.
– Рейн, послушай, мы не можем…
– Я знаю как, – продолжаю я и, схватив его за руку, прижимаю ее к магнитной карте, висящей у меня на шее. – Линден разрешил мне пользоваться лифтом. И я нашла дорогу, которая ведет к воротам. Из-за оптической иллюзии с расстояния ее не увидеть. Кажется, что там сплошной лес, но на самом деле это всего лишь его голограмма.
Габриель молчит. В такой темноте кажется, что он исчез. Хватаю его за рубашку.
– Ты еще здесь?
– Здесь, – отвечает он и снова замолкает.
Слышно только его дыхание. Но вот губы Габриеля раскрываются, и за долю секунды до того, как он начинает говорить, я вдруг отчетливо понимаю, что сейчас в ход пойдет логика. Если я хочу убраться из этого места еще при жизни, так дело не пойдет, поэтому я закрываю ему рот поцелуем.
Дверь уже закрыта. Растворяясь в темноте комнаты, легко представить себе, что мы находимся не в подвале, а посреди бескрайнего океана. В поле зрения ни клочка суши. Нас никто не может поймать. Мы свободны. Его рука мягко перебирает волосы у меня на затылке, спускается ниже. По шуршанию, которое издает мой защитный костюм, можно было бы составить карту ее перемещений.