Несмотря ни на что — без наручников.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
понедельник, 18 июля 2005 года
Международный День Судов и Прокуратуры. За границей суд в Белграде приговорил к лишению свободы на 40 лет знаменитого «Легию» за убийство президента Сербии в 2000 году.[144] Саддам, в конце концов, был формально обвинен, пока что в уничтожении шиитского поселени в 1982 году. Роман Поланский из Парижа давал показания лондонскому суду по делу против «Вэнити Фейр», так как в журнале было написано, будто бы сразу же после трагической смерти своей жены, Шэрон Тейт,[145] он пытался соблазнить королеву красоты Швеции. В Польше суд во Вроцлаве запретил некоему издательству печатать «Mein Kampf», а белостоцкая прокуратура обвинила Александру Якубовскую[146] в подделке проекта закона о средствах массовой информации. В Варшаве прокурор потребовал пожизненное заключение для бывшей продавщицы, обвиняемой в загадочном убийстве в магазине «Ультимо». Адвокат требует полного снятия всех обвинений. Помимо того, на улице Ставки была открыта памятная табличка в честь солдат АК, которые в первые же часы Восстания освободили 50 евреев, а «Захента»[147] решила рекламировать себя конфетами, которые можно будет приобрести в продуктовых магазинах. Дворец Культуры и Науки готовится к большому празднеству — 22 июля ему исполнится 50 лет. На улице 25 градусов, без осадков, практически безоблачно.
1
Было начало четвертого вечера. Прокурор Теодор Шацкий сидел в своем кабинете и наслаждался тишиной, воцарившейся в тот самый момент, когда его соседка по кабинету улетучилась с работы, чтобы идти с ребенком к аллергологу. Сам он ее ухода комментировать не стал. Уход коллеги означал, что ему больше не придется слушать голос Кэти Мелуа, сочащийся из ее компьютера («Думаю, тебе же не мешает, когда вот так тихонечко играет?») и телефонных разговоров, которые она вела с матерью («Тогда скажи, что за восемьсот злотых ты и сама можешь выбить эти золотые буквы у папы на памятнике. Так им и скажи! Грабители, кладбищенские гиены!»).
Ровно месяц назад Цезария Рудского полиция вывела из монастыря на Лазенковской. Несколькими днями позднее Шацкий допросил его в «следствии против Цезария Рудского». Терапевт слово в слово повторил то, что сказал перед камерой в небольшом зале комплекса, прокурор все это тщательно запротоколировал, делая вид, что принимает все за добрую монету. Но ему пришлось спросить, почему Рудский был настолько уверен в вине Теляка. Что он знает о кулисах убийства собственного сына?
— Как я уже говорил ранее, то был случай, одно из тысяч непонятных стечений обстоятельств, с которыми мы встречаемся ежедневно, — говорил в зале для допросов учреждения предварительного заключения на Раковецкой Рудский, одетый в бежевый тюремный комбинезон. Он выглядел будто столетний старец, от его гордой фигуры и пронзительного взгляда не осталось и следа. — Я вел терапию больного раком костей мужчины, уже в терминальном состоянии, месяца черз три он скончался. Человек он был бедный, из низов общества, я принял его бесплатно, только для того, чтобы оказать услугу приятелю из Института онкологии. Тот мужчина хотел кому-нибудь исповедаться. Преступник, можно сказать, медкий, настолько мелкий и осторожный, что за решетку никогда не попадал. И на его совести был только один грех — он принимал участие в убийстве моего сына. Возможно, непосредственно во всем он и не участвовал, но это он вместе с убийцей вломился в нашу квартиру, был свидетелем пыток и убийства. Так он весь дрожал от испуга, утверждал, будто бы им заплатили только для того, чтобы попугать и побить, но под конец его «шеф» посчитал, что Камиля следует убрать, «на всякий случай». Для меня это был шок. Я совершенно расклеился перед этим бандитом, сказал, кто я такой, вместе мы рыдали часами. Он обещал мне помочь найти «заказчика». Он его очень тщательно описал, описал все обстоятельства их встреч, все из разговоры. Он сказал, что речь могла идти о женщине, у заказчика как-то раз вырвалось, что «вот теперь у меня к ней никаких преград не будет». Я сразу же подумал про Ядзю — Камиль был в нее ужасно влюблен, хотя она и была старше него на несколько лет. Я нашел ее, к тому же сделал снимок Теляка. Несчастный воришка узнал его на все сто процентов.
Теодор Шацкий, не мигнув глазом, тщательно внес в протокол ложь подозреваемого. Тот подписал признания, не выдав себя даже малейшей гримасой. Оба знали, что грозит их семьям в случае выявления правды — но прежде всего, в случае начала следствия. Но под конец Теодор Шацкий рассказал пожилому терапевту, что знает о работе Хенрика Теляка в коммунистических службах безопасности, о «департаменте смерти», о до сих пор действующих структурах гэбистов. И попросил рассказать правду.
Правдивым был пациент с раком костей, правдивой была его вина и его исповедь. Правдивыми были случайно услышанные слова «вот теперь у меня к ней никаких преград не будет». Но вот заказ был другим. Парня следовало напугать и «как можно сильнее» избить — что было однозначным приказом убийства — чтобы отец Камиля прекратил деятельность, способную подорвать безопасность государства. Бандитов уговаривали, что речь идет о крайне важных вещах, что они станут героями, что их, возможно, даже тайно наградят. На медали им было наплевать. За исполнение задания они получили кучу денег и гарантии безнаказанности, к тому же, им разрешалось забрать из квартиры все, чего им только пожелается. Поначалу — когда никакие конкретные вопросы еще не рассматривались — они встречались с тремя офицерами, в том числе и Теляком. Потом дважды с ними встречался уже только Теляк. Передал все подробности, сообщил точную дату и время, проинструктировал, как следует связывать и пытать.
После того, как задание было выполнено, и они пришли за деньгами, Теляк страшно нервничал. Он говорил, что случилась ошибка при наводке. Он дал им больше денег, чем было договорено, и заявил, что если эта пара не сгинет года на два без вести, кто-то другой найдет их, как они сами нашли парня. Вот они и сгинули.
Шацкий рассказал то, о чем сам услышал от Кароля Венцеля: операции Департамента «D» были настолько секретными, что, действительно, случались ошибки в наводках и посылках людей на акции. Наемные бандиты и сами совершали ошибки. Вероятно, именно этим Теляк на «фирме» мог обосновать, что убит был невиновный человек. Бывает, несчастный случай на рабочем месте.
Прокурор и терапевт крепко пожали друг другу руки. Оба оставались должны кое-что. Прежде всего — обязанность молчания.
А через две недели после допроса в КПЗ Цезарий Рудский скончался. Он почувствовал себя плохо, его отослали в изолятор, там он почувствовал себя еще хуже. Он умер еще до того, как приехала скорая помощь. Обширный инфаркт. Теодор Шацкий наверняка даже и поверил бы, что это случайность, если бы не то, что на следующий день курьер доставил ему бутылку двадцатичетырехлетнего виски. Все ее содержимое прокурор вылил в раковину, а бутылку выбросил в урну у перехода для пешеходов возле прокуратуры. Он ожидал подобного. Шацкий верил гэбистской сволочи, когда тот заявлял, что сам он и его коллеги включаются в дело тогда, когда другого выхода нет. И еще он верил, что те любят спокойствие. А вот человек, находящийся в тюрьме, такого спокойствия не гарантирует. Уж слишком ему скучно, слишком много разговаривает, уж слишком вероятно то, что в один прекрасный день он может посчитать, что его свобода стоит какого-то риска. А вот он сам, Шацкий, мог чувствовать себя в безопасности? До тех пор, пока не сотворит какой-нибудь глупости — скорее всего, да. Так что на похороны он не пошел.
В тот же самый день он позвонил Монике. Хотя и ругал самого себя за собственную глупость, кто-то направил его руку, которая набрала номер, и кто-то другой произнес за него слова с предложением встречи. С той поры он встречался с журналисткой неоднократно, и хотя каждый раз Шацкий ехал к девушке с уверенностью, что это их уже последняя встреча, и что уж на этот раз этот роман следует прикончить, ведь во всем этом никакого смысла не было, он все сильнее и сильнее терял над ситуацией контроль. Теодор боялся того, что будет дальше, и в то же самое время ему было любопытно.
Шацкий выключил компьютер и подумал, что на самом деле ничего особого и нет. Хорко была в отпуске, народ выехал их города на отдых, Варшава на какое-то время перестала быть столицей преступлений. Обвинительный акт против Каима, Ярчик, Квятковской и Теляковой был практически закончен. Всю тяжесть вины прокурор перевел на Рудского, что позволило ему обвинить остальных лишь в укрытии сведений перед органами юстиции. Укрыл он и факт, что в ночь убийства терапевт со своими «пациентами» стояли над трупом и размышляли над тем, что теперь делать. В соответствии с официальной версией, про убийство Теляка Квятковская, Ярчик и Каим узнали лишь тогда, когда Барбара Ярчик обнаружила останки воскресным утром. Шацкий редко когда восхищался преступниками, но, когда узнал, что Рудский запретил им об этом разговаривать, и приказал всем вести себя за завтраком так, словно они ни о чем не знали — чтобы потом, на допросах, выглядеть в лучшем свете — он чуть ли не снял шляпу. Знание человеческой психики в руках убийцы — это самое могучее оружие.
Шацкий считал, что кодекс необходим для того, чтобы каждый его нарушивший был государством со всей строгостью наказан — чтобы остальные четко увидели, чем заканчивается преступление. Теперь же он подделал дело об убийстве Хенрика Теляка в пользу лиц, в следствие замешанных. И в то же время он презирал себя, поскольку знал, что это не в состоянии искупить его главную вину — отказ от действия. Поскольку у него не было намерения делать что-либо, что могло бы ударить в ОДЕСБУ.