С ними все понятно, но я-то?! На меня же никогда никто не давил…
Нет, надо же мне было свалять такого дурака, — злясь на себя, Таня вытащила из пачки мужа новую сигарету, — связаться с таким противным человеком! И дело не в том, хороший он или плохой, главное, что он никогда не нравился мне!»
Она вспомнила отца. В последние годы она сблизилась с ним даже больше, чем с матерью. Полушутливо-полусерьезно мать говорила, что этим общением Таня компенсирует недостаток мужского внимания. С отцом она часто разговаривала о своей семейной жизни. Он осуждал Бориса, она пыталась его оправдать… Как прокурор и адвокат, оба приводили свои аргументы. Один и тот же поступок, если смотреть на него с разных точек зрения, мог считаться и плохим, и хорошим, причем для каждой оценки находились свои доказательства.
Когда она поделилась этой мыслью с отцом, он задумался, а потом сказал: лучше всего не брать на себя роль судьи, а просто смотреть, нравится тебе, что делает человек, или нет. Тане никогда не нравилось, что делает Борис…
Так, она мечтает уже минут двадцать… Пора приготовить по второй чашке кофе.
Вместо того чтобы торчать на кухне в одиночестве, она могла бы посидеть с мужчинами, но в их семье это не было заведено. Танина роль сводилась к подаче еды и напитков. Наверное, Борису доставляло удовольствие демонстрировать гостям, какая послушная у него жена.
Она зарядила кофеварку, деликатно постучавшись, забрала у мужчин чашки, вымыла их и вновь наполнила.
«Еще бы освоить танец живота и в любом гареме меня примут как родную!»
— А что, хозяюшка, ничего покрепче кофе в этом доме нет? — поинтересовался Колдунов, когда она с подносом вошла в комнату.
— Мы спиртного не держим, — веско заявил Борис. — Я сам не пью и Татьяне не разрешаю. Ничего ужаснее пьяной женщины в жизни не видел.
Колдунов вздохнул:
— Значит, мало ты еще в жизни видел.
— Уж не меньше твоего! — возмутился Борис.
— А по мне, так лучше женщина пьяная, чем раненая… Ты куда, Танюша? Посиди с нами.
Она присела на диване.
— Пей кофе, я не буду, — Колдунов подвинул ей чашку.
Борис поднес свой кофе к губам и кинул на жену многозначительный взгляд. «Хочет, чтобы я ушла», — поняла Таня и устроилась поудобнее.
— Тань, ты кино смотришь? — спросил Колдунов. — У Бориса не спрашиваю, он человек занятой, так, может, ты посоветуешь? Я тут с премии DVD купил, хочу что-нибудь жене и детям в прокате взять. Подскажешь?
Таня смутилась:
— Я не очень в кино разбираюсь.
— Любой хороший фильм назови. Мелодраму там или комедию. Я редко фильмы смотрю, и то только про войну.
— А я про войну не люблю, — расхрабрилась Таня. — Не могу понять, как это люди в атаку ходят, на укрепления грудью кидаются. Я бы ни за что не пошла, сказала бы — расстреляйте меня сразу, чтобы я не мучилась.
— Да ты трусиха! — рассмеялся Колдунов. — Но знаешь… Сам я, конечно, на штыки не ходил, но в заварушки попадал. И потом, когда все позади, такое счастье испытываешь! Будто только что на свет родился, и весь мир лежит у твоих ног! Каждая клетка тела дрожит и ликует! Ощущение, будто Господь тебя по голове гладит! Стоит жизнью рисковать, чтобы это почувствовать.
— Разве ты в Бога веруешь? — ядовито поинтересовался Борис.
— Как в песне поется: не бывает атеистов в окопах под огнем. Так что, Тань, ты посоветуешь?
Она назвала несколько фильмов, он добросовестно записал и распрощался.
Борис вошел в кухню и раздраженно закурил:
— Достал меня этот герой войны!
— Но он действительно герой войны.
— Сколько можно кичиться своим геройством! В окопах, под огнем! Знаем мы эти окопы!
— Он не кичится, просто рассказывает. К тому же он поехал в Чечню, когда его призвали, а не прятался от военкомата! — в сердцах сказала Таня.
Когда началась первая чеченская кампания, Борис нашел в почтовом ящике повестку. Порванная на множество мелких кусочков, она отправилась в мусорное ведро.
Потом повестки приносил курьер, и муж, в лучших традициях фильмов про дезертиров, заставлял Таню врать, что его нет дома, и расписываться за него. В таком случае всегда можно сказать, что жена ничего не передавала.
А когда посещения курьера стали почти ежедневными, Борис взял отпуск и уехал к Таниным родителям, рассчитывая, что за месяц про него забудут. Так и случилось.
— Ты на что намекаешь? — прищурился муж.
— Я бы не назвала это намеком. Человек, уклонившийся от исполнения воинского долга, не вправе судить человека, исполнившего этот долг в полной мере.
— Вот как ты заговорила! А с какой это радости я должен был идти в армию?
— С такой, что ты военнообязанный и тебе пришла повестка.
— Я, опытный врач, известный ученый, должен был ехать в Чечню, по-твоему?
— Колдунов тоже опытный врач…
— Твой любимый Колдунов учился в Военно-медицинской академии! — Борис не дал ей договорить. — Там обучают таких деревенских идиотов, как он. Для них это — единственный шанс выбиться в люди.
Таня расстроилась. Грустно сознавать, что ты замужем за человеком, убежденным, что он выше и лучше других. Из этого убеждения произрастают такие пороки, как трусость, жестокость и жадность.
— Между прочим, я тоже из деревни. Но, думаю, преуспела бы в жизни, если бы ты не уговорил меня бросить учебу. Мы говорим не о карьере, Боря. Кому-то подходит армейская служба, кому-то — нет, но ты мужчина. Почему вместо тебя рисковать жизнью должен был кто-то другой?
— Да ты совсем сбрендила! На романтику потянуло? Увидела смазливую рожу, россказней тупых наслушалась и сопли распустила! Жизнью я должен был рисковать, надо же! Добрая, однако, у меня жена, любящая! Посылает мужа на бойню, и ради чего? Чтобы наша родимая верхушка бабок наварила на чеченской нефти и торговле оружием?
— Да согласна я, что эта война была преступлением! Но вместо тебя пошел воевать другой человек! Чем ты был лучше его?
— Знаешь, сидя тут на кухне за кофе с плюшками, каждый может рассуждать о героизме! Тоже мне, родина-мать зовет!
…На следующий день Таня записалась в медицинский отряд МЧС. Если случится война или стихийное бедствие, ее вызовут для работы в очаге поражения.
В штабе обрадовались пополнению и обещали ближе к лету отправить Таню на сборы, чтобы научить ориентироваться в экстремальной обстановке.
Миллер вошел в операционную, радостно предвкушая встречу с Таней. Но вместо нее возле операционного стола колдовала Ирина Анатольевна.
— Вы? — невежливо удивился он. — А Татьяна где?
— Вот так и знала, что первым делом вы про нее спросите, — сварливо ответила Ирина Анатольевна, гремя крышкой бикса. — Осмелюсь доложить, что ваша фаворитка сидит сейчас в сестринской с температурой тридцать восемь и воспалением в области лопатки. Она, видите ли, всерьез приняла сообщение о диспансеризации сотрудников.
Миллер хотел было бежать в сестринскую, но понял, что не успеет: анестезиолог уже держал наготове ларингоскоп.
На диспансеризацию мог повестись только такой бесхитростный человек, как Таня!..
Все сотрудники клиники должны были раз в полгода делать флюорографию, сдавать анализы на гепатиты, ВИЧ и сифилис и проходить плановые прививки. Медики старались избежать диспансеризации, как только могли. Обычно удавалось договориться с рентгенологом, чтобы он поставил липовый штамп о прохождении флюорографии, а с анализами поступали и того проще. Хватали самого молодого и здорового доктора — обычно это оказывался Чесноков — и, нацедив с него крови, разливали по пробиркам с фамилиями всех врачей.
А история с прививками всегда напоминала единоборство ковбоев в салуне Дикого Запада: оба держат друг друга на мушке, побеждает тот, у кого нервы крепче. Санврач звонил непривитым, вызывал на беседы, стращал лишением премий, увольнением и прочими карами, но тут главное было не сломаться. Если психика непривитого доктора оказывалась устойчивой, то в конце концов санврач ставил в журнале фальшивую отметку о прививке, ну а если нет… Он радостно потирал руки, а жертва диспансеризации валялась дома с температурой и болями в спине.
Миллер машинально обработал операционное поле и, взяв в руки скальпель, заставил себя сосредоточиться на операции.
— Конечно, после нее никто не сможет вам угодить, — ядовито произнесла Ирина Анатольевна, — поэтому я не стала подвергать девочек риску быть облаянными и пришла к вам сама, хотя давно уже этого не делала. Надеюсь, мой тридцатилетний опыт заставит вас воздержаться от замечаний.
— Я прекрасно знаю, что вы чрезвычайно компетентная сестра, — буркнул Миллер, осторожно принимая у Ирины Анатольевны дефицитный шарик воска.
Кости черепа сильно кровоточат, и единственный способ остановить кровотечение — залепить воском просвет сосуда.
— Что бы вы ни говорили, признайтесь, что Таня благотворно влияет на меня, — сказал Дмитрий Дмитриевич, ограничивая операционное поле. — Раньше вы ни за что не стали бы разговаривать со мной так, как сейчас, просто побоялись бы. Наверное, чувствуете, что благодаря ей я стал похож на человека.
Ирина Анатольевна фыркнула:
— Да вы и раньше были похожи на человека. Просто других людей не любили.
Миллер зашил кожу и, предоставив Ирине Анатольевне накладывать повязку, со всех ног помчался в сестринскую, даже не подумав, как это выглядит со стороны.
Таня неестественно прямо сидела на диване и пила чай, держа кружку в левой руке.
— Как же это вас угораздило? — Он присел перед ней на корточки. — Зачем вас понесло на эту идиотскую прививку?
— А как же? Меня бы к работе иначе не допустили.
— Кто вам внушил такую чушь?
— Но у нас в тюремной больнице нечего было и мечтать выйти на работу без допуска от врача.
Миллер в ужасе посмотрел на нее. Господи, она работала в тюремной больнице, среди зеков! Там, где воздух кишмя кишит туберкулезными палочками. Где содержатся воры и убийцы, психопаты, которым может прийти в голову все, что угодно! Неужели ее муж разрешил ей там работать?