— Мы звонили в приемное, — перебил его усатый. — Ваш диспетчер сказал, что у вас шесть реанимационных коек. У нас в сводках тоже числится шесть. Спрашивайте с диспетчера, это он ввел нас в заблуждение.
— Диспетчер не виноват, — сказал Миллер. — Когда у него идет непрерывный поток больных, которых надо принять, записать, направить на анализы и так далее, а тут звоните вы с вопросом, сколько в больнице реанимационных коек, он, естественно, отвечает: шесть. Будет он задумываться, кто звонит и зачем. Нужно было спросить, сколько больных в реанимации, и он тут же сказал бы: пятнадцать человек.
Милиционер присвистнул.
— Три тяжелых ДТП за последнюю неделю в районе, две черепно-мозговые травмы, язва с профузным кровотечением, панкреонекроз, двое онкологических… — перечислял Дмитрий Дмитриевич. — И всем нужна искусственная вентиляция легких. Мы даже плановые операции отменили, забрали из операционных аппараты ИВЛ. Хотели часть больных в город отправить, ведь мы уже между койками еле протискиваемся, но город не берет.
Таня стояла совсем близко, но он не замечал ее. Они с милиционером сомкнули головы, словно влюбленные, и принялись листать истории.
— Этот без ИВЛ не доедет, у этого позвоночник сломан, нужна жесткая фиксация. Тряхнет на ухабе — и все, — комментировал Миллер. — Так, Петракова… Пожалуй, если ее преднизолоном накачать, можно вторым номером в реанимобиль. Ребенка в первую очередь заберите… Нет, все равно не выходит! На шести машинах сейчас можно увезти девять человек. Давайте еще как минимум четыре.
Милиционер хмыкнул.
— «Давайте», — передразнил он Миллера. — А где я, интересно, их возьму? Все стянуты к зоне пожаров. Из райцентра дорогу уже перекрыли, а из города вызывать — долгая песня. Давайте уж как-нибудь упихаем ваших страдальцев в то, что есть. Неужели не получится?
— Получится. Но тогда на выходе получатся трупы. Час до города, да там по пробкам неизвестно сколько. Вы же места бронировали для шести больных, если вообще озаботились этой проблемой. Вполне возможно, что ближайшая свободная реанимационная койка окажется в Озерках, а это через весь город ехать. Так или иначе, больше двух лежачих больных в салон реанимобиля просто не влезает. Трое при любом раскладе остаются. Ну разве так делают? — Его голос снова стал раздраженным. — Да, воскресенье, но если не с главврачом, так хоть со мной, ответственным дежурным, вы могли все согласовать? А то — извольте за пятнадцать минут собраться! Я до главврача сам дозвонился, а то он бы завтра на работу пришел, а руководить некем!
Миллер нервно засмеялся.
Таня отошла в сторону. Вдруг ему станет неловко, что она видит его в таком взвинченном состоянии?
Через другую дверь она зашла в реанимацию. Доктора и сестры суетились, готовили больных к транспортировке. В двух небольших, выложенных голубым кафелем комнатах, вперемешку с широкими реанимационными, стояли обычные кровати и каталки. Возле стены почти непрерывным строем теснились аппараты ИВЛ, пыхтя вразнобой. Бутылки, развешанные на высоких штативах, бликовали на ярком солнце.
«Здесь только эвакуации не хватает для полного счастья», — сварливо подумала Таня.
Пожилая сестра подошла к ней, спросила, хороший ли у Тани почерк и может ли она писать сопроводительные листы. Таня сразу поняла, что, ничего здесь не зная, будет вынуждена поминутно отвлекать сотрудников вопросами «Где взять?» и «Куда положить?» и в результате принесет вреда больше, чем пользы. Тем не менее она устроилась в комнате, соединенной с реанимационным залом аркой, и стала прилежно строчить сопроводиловки. Зал постепенно пустел. Было слышно, как от корпуса отъезжают машины.
Когда на койках осталось трое больных, в зале появился Миллер с усатым милиционером.
— Дайте еще хотя бы две машины!
— Дмитрий Дмитриевич, машин не будет. Пожар серьезный, и ваша больница не единственный объект для эвакуации. Приоритет отдается детским учреждениям.
Таня спряталась за стенкой. Здравый смысл подсказывал, что пора выходить на улицу, к своим, и уезжать, но она твердо решила, что без Миллера никуда не двинется. А инструктор уверен, что она уехала с одним из автобусов, и не станет ее искать.
— Я так и знал, — услышала она усталый голос Дмитрия Дмитриевича. — Поэтому напоследок оставил безнадежных больных. Все трое в коме.
— Вот и молодец! — повеселел милицейский начальник. — А там посмотрим по обстановке. Скорее всего огонь потушат. Или мы вернемся за ними, если ситуация позволит. Не все потеряно.
— Хорошо.
Таня услышала скрежет железных ножек стула по кафелю.
— Пойдемте, Дмитрий Дмитриевич?
— Куда же я пойду? Здесь вас буду дожидаться.
— Не валяйте дурака! Чем вы поможете, если останетесь?
— Буду менять капельницы и следить за работой аппаратов искусственной вентиляции легких. Если этого не делать, больные и безо всякого пожара помрут. Кроме того, вы преувеличиваете опасность. Думаю, огонь до нас не доберется.
— Совсем обалдел! Ты пойми, ветер дунет в твою сторону — и пипец! Больных своих не спасешь и сам погибнешь.
— Не погибну. Я прыгну в пруд и буду сидеть там, как Ихтиандр. — По голосу было слышно, что Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
— Никакие пруды тебе не помогут — задохнешься. Давай отрегулируй там получше механизмы свои — и погнали. Если все будет нормально, через два часа вернемся за ними, а если пожар, то здесь ты, нет — больным твоим без разницы, одним гореть или вместе с тобой.
— Да, вы правы. Но я обязан исполнить свой долг.
— Прекращай ты это! Мы и так последние уезжаем.
— Послушайте, — заорал Миллер, — если вы думаете, что я сижу тут и мечтаю превратиться в шашлык, так нет! Поезжайте уже! Чем скорей уедете, тем скорей вернетесь.
Заскрипели тяжелые ботинки, хлопнула дверь.
Таня не спешила покидать укрытие. Нужно дождаться, пока все уедут и Миллер останется один, иначе он, не слушая никаких протестов, силой запихнет ее в машину.
За окном состоялся матерный разговор — милиционеры обсудили миллеровское геройство, потом с диким тарахтеньем завелся мотор, и последняя машина, чиркнув колесами по гравию, уехала.
Таня вышла из укрытия.
— Вы?! Откуда?! — Миллер вскочил со стула. Выглядел он так, словно увидел не обычную женщину, а черта с рогами и хвостом.
— Я с отрядом МЧС приехала…
— Таня, боюсь показаться негостеприимным, но почему же вы не уехали с этим своим отрядом?
— Я писала сопроводительные листы, услышала ваш разговор и решила остаться с вами…
— Как же мне быть? — застонал Миллер и схватился за голову. — Этот герой не оставил мне даже номер мобильника, иначе я заставил бы его вернуться за вами. Отправить вас пешком? До шоссе километра два, и поймаете ли вы в этой суматохе попутку, еще неизвестно. В подвал вас, что ли? Ну зачем вы остались, Таня?
— Дмитрий Дмитриевич, вы же врач. — Она улыбнулась.
— Ну и что?
— Наверняка не умеете капельницы ставить. Так что ваше пребывание тут бессмысленно. Скорее это акт самопожертвования, как обряд самосожжения у индийских жен. Сотэ, кажется, называется.
Миллер подошел и мягко привлек ее к себе.
— Глупыха вы, Таня. — Его руки сомкнулись вокруг ее плеч нежным, но сильным кольцом, а потом она почувствовала, как теплая ладонь ложится ей на макушку. — Обряд называется сати, а сотэ по-французски значит жареный. В принципе тоже по смыслу подходит.
Еще секунду Таня поблаженствовала, а потом решительно стала вырываться.
— Мы не должны… Я просто осталась, чтобы помочь… — бормотала она, пыхтя. — У вас беременная жена… Вы вообще не имели права оставаться, зная, что скоро у вас будет ребенок!
— У меня? Ребенок? — изумился он. — Это что, ваш муж вам сказал?
— Нет. — Она опустила глаза. — Я сама видела вас в магазине «Одежда для беременных».
Миллер посмотрел на нее серьезно и грустно, а потом вздохнул.
— У меня беременная сестра, — сказал он. — Но наверное, мы действительно не должны… Вы-то ведь замужем.
— Я развелась, уже почти полгода назад.
— …Если мы хотели остаться наедине, могли выбрать и более безопасное место, — сказала Таня, когда ей наконец удалось оторваться от губ Миллера. — Давай сделаем то, ради чего мы здесь — посмотрим больных.
— Сейчас пойдем… — Он так и не выпустил ее из объятий. — Сейчас. Только ты будь рядом и держи меня за руку.
Проверив состояние больных, они снова принялись целоваться.
— Нет, все, хватит, иначе я умру от счастья, — попросил Миллер. — Пойдем на улицу.
Они вышли на крыльцо. Стояла странная тишина, даже листья не шелестели, и от этого пейзаж казался нереальным, призрачным. Вода в пруду была такой черной, что он казался бездонным.
— Ихтиандр! — вспомнила Таня и засмеялась.
— Ну и что тут такого? — Миллер сделал вид, что обиделся. — Скажи лучше: ты давно ела?
— Не помню…
— Я тоже. Мои бутерброды остались в хирургическом корпусе. Здесь только хлеб и сахар.
Тане физически тяжело было стоять рядом с любимым и не касаться его, и она осторожно просунула руку ему под мышку, еще не веря, что имеет на это право.
Вернулись в реанимационный зал. Таня заварила кофе, нарезала хлеб. Миллер померил давление больным, не реагирующим на окружающую действительность, потом сел на широкий подоконник и принялся настраивать древнюю магнитолу, надеясь услышать новости о ситуации в районе.
Тане было так спокойно, словно она находилась не в зоне лесного пожара, а в собственной кухне.
Ей уже казалось, что вся ее жизнь с Борисом — дурной сон, кошмар, привидевшийся, когда она на пять минут задремала в кресле, а на самом деле они с Миллером вместе уже сто лет, каждый день она готовит кофе, а он слушает радио…
В эфире по всем частотам звучала музыка. Таня сказала, что нужно подождать — обычно новости передают в начале каждого часа.
— И хорошо, что одна музыка, — добавила она, — ведь если бы пожар разрастался, о нем сейчас говорили бы все станции. А раз они молчат, значит, очаг возгорания локализован.