А дело в том, что на него отзыв написала эта дама. Она писала, что заплатила в кассу восемьсот рублей. И на приеме врач от алчного удовольствия сильно улыбался, хотя хотел это скрыть. Аж лицо расползалось от радости в усмешке. И этот жадный врач даже начал приплясывать. Танцевал в кабинете. Улыбался и выделывал па. Увольте мерзкого эскулапа, который танцует на костях пациентов!
Это о несправедливости. О том, что каждый видит то, что желает и способен видеть.
И о том, что кому-то страдание на нашем лице может показаться радостной улыбкой. А хромота – танцем вприсядку…
Очень простая. Взрослые дети и внуки приехали в деревню, навестить дедушку, он совсем ослабел и одряхлел. Конечно, ведь ему шел девяносто пятый год! Почтенный возраст. Пора готовиться к переходу в другой мир. Вот и приехали попрощаться, можно сказать.
Дедушку они обнаружили, копающим грядки. Он в огороде орудовал лопатой, шатаясь немного от слабости. Но глаза его сияли и он очень был увлечен своим занятием.
Видите ли, ему сосед подарил топинамбур. Корнеплод такой. Я не знаю, как его разводят; а этот дедушка был топинамбуром просто поражен. Он его решил вырастить. И поэтому умирать раздумал. Он же должен увидеть, как растет топинамбур, понимаете? И собрать урожай!
Дедушка выздоровел. Собрал урожай топинамбура. А потом снова его посадил, вот так!
И дожил почти до ста лет. Умер внезапно, когда собственноручно стирал коврик в ванной каким-то новым неизведанным способом.
В сто лет умереть, стирая коврик собственноручно, – это нормально. Когда-то ведь надо уходить на каникулы, в отпуск.
Но топинамбур продлевает жизнь! Полезное растение! Хотя дело вовсе не в топинамбуре. А в интересе к жизни… Надо собрать урожай сначала. А потом еще может случиться масса интересного…
сразу общаться становится легко. Теперь не надо ничего разъяснять, доказывать, аргументировать, цитировать. Можно легко и радостно общаться дальше. Нет ни разочарования, ни раздражения. Ничего нет. Пусть говорит или пишет. Все ясно теперь.
Это как у Аверченко: он спорил с каким-то господином в гостях. Вступил в дискуссию. А господин в разговоре упомянул, что у него на даче выпал огромный град. С виноградину размером! Извольте, мол, посмотреть. Достал спичечный размокший коробок и с недоумением стал говорить: а где же градина-то? Утром в коробок положил, а сейчас ее нет! Где она?
Ну вот и хорошо. Вот и славно. Теперь все ясно. И спорить совершенно не о чем с этим господином. Можно ему улыбаться и вежливо кивать. Это дурак.
Это грубое слово. Его Аверченко написал, не я. Но под текстом о том, что единственным способом спастись от чумы была эвакуация, что в угрожающих жизни обстоятельствах надо бежать от опасности, кто-то написал: «Так что ж и школу теперь ребенку бросить?..»
Я не отвечаю. Что ответишь-то? Милый человек с мокрым спичечным коробком в кармане. Со своим мнением. Потерялась градина – это бывает. Наверное, выронили. А коробок мокрый – это дождик накапал в карман. Или хулиган плюнул. Потом еще выпадет град – непременно принесите, я с удовольствием посмотрю.
Вот так надо отвечать. Без злости и раздражения. Потому что все ясно. И ничего не поделаешь…
Так ошибиться, что потом горько раскаешься, да уж поздно будет. У Чехова сытый благополучный помещик пригласил в гости священника, угостил чаем. И очень ему священник не понравился: одет как-то неопрятно, обувь старая, да еще положил в карман кренделек со стола. Не съел, а с собой взял. И этот помещик накатал жалобу начальству, описывая в черных красках поведение своего гостя. Потребовал его наказать за внешний вид и за недостойное поведение. А потом узнал, что этот молодой человек живет в страшной бедности, содержит большую семью и еще одного безработного старичка. А кренделек взял для жены, она давно сладкого не видела. Только делать было нечего – жалоба уже ушла куда надо. И как-то неловко давать задний ход и признавать свою ошибку…
Или вот одна девушка поехала с группой в другую страну. Там они проходили тренинги и обучение. Этой девушке очень не понравилось поведение двух других участниц группы: те смеялись громко, шептались по ночам, спать мешали, с молодыми людьми заигрывали. Неправильно себя вели! А на прощанье все обменялись письмами, где выразили свое отношение друг к другу. И эта девушка написала этим двум развязным болтушкам все, что о них думает. Очень гневно. С эпитетами. С укорами. Отдала свои письма, взяла письма, которые ей написали и уехала. А в поезде стала читать то, что ей написали. И как раз эти две девушки написали ей теплые, искренние, добрые слова и чудесные пожелания. Все самое хорошее, что только можно написать от души. Выразили самое высокое о ней мнение и любовь… Как ей было тяжело это читать! Как она представляла, – сейчас эти две симпатичные одногруппницы читают ее злобные послания…
Или одна женщина хотела, чтобы ее взяли, наконец, в штат. Срок договора подходил к концу. Она написала директору письмо со своей просьбой: возьмите меня в штат, пожалуйста! А потом стала думать, что ей откажут. Встревожилась. Вспомнила, какой директор жесткий, холодный человек. И моментально отправила жалобу в трудовую инспекцию, рассказав обо всех нарушениях. Отправила гневную жалобу, а ей приходит ответ от директора: «Дорогая Мария Петровна, простите, пожалуйста, что Вам пришлось ждать так долго. Непростое положение сейчас у нашей организации. Извините великодушно. Вы приняты в штат, вам назначен высокий оклад, а по итогам вашей работы будет выплачена премия. Одно удовольствие работать с таким хорошим специалистом и хорошим человеком, – таким, как Вы!»… Эта женщина страшно раскаялась в своем поступке. Но уже поздно было.
Подождать информации – вот что надо иногда сделать. Или поискать информацию. Поговорить, разузнать, подождать ответа, если был сделан запрос, подумать и посоветоваться, – это нетрудно. Не надо моментально все писать и высказывать, – может статься, мы ошибаемся. И эта ошибка заставит нас потом пожалеть о поспешности суждений или поступков. Но вред уже будет нанесен, вот в чем дело. И вернуть обратно брошенный камень невозможно. Можно только извиниться. Но не все на это способны, как помещик у Чехова. Он только вздохнул да рукой махнул, разрушив чужую жизнь – из-за кренделька, из-за печеньица…
И вообще – как только их не называли… Сонька Золотая ручка, Ольга Остен-Сакен, Мария Тарновская; по сей день про них пишут романы и снимают фильмы. Все свои аферы они строили исключительно на личной привлекательности. На своей необычайной красоте.
Но вы знаете – никакой особой красоты не было. Чехов на Сахалине видел каторжанку Соньку и разочарованно описал ее – «старушонка». Даже у него закрались сомнения, а та ли это роковая женщина отбывает каторгу? Может, ее подменила другая – за деньги? Как и почему все были без ума от нее? И как ей удалось даже на каторге охмурить конвоира и пуститься с ним в побег?
Как шестидесятилетняя Ольга Остен-Сакен влюбила в себя тридцатилетнего начальника тюрьмы и с ним убежала? Что интересного и привлекательного в пожилой уголовнице? Ну, в юности, положим, она была симпатичная. А сейчас-то в чем дело?
Как могла высокая, костистая, с «аристократическими чертами лица» Мария Тарновская заставлять одних мужчин кончать с собой, застраховав жизнь в ее пользу, а других – убивать тех, на кого она укажет? Почему мужчины с ума сходили в буквальном смысле слова от этой дамы? Которая была не так уж хороша собой, честно говоря…
А они мужчинам улыбались ласково. В глаза смотрели. И изображали преследуемую жертву, которая нуждается в защите и спасении. Падали мужчине в объятия и заявляли, что только он может спасти бедного запутавшегося ангела. Только он и никто больше.
И, знаете, это безотказно работало. Без промаха. Всегда и со всеми мужчинами.
Такой вот незамысловатый трюк. Изображать преследуемую жертву и ласково улыбаться, глядя в глаза. Как видите, это и в шестьдесят работает.
Ну, и они были подвижные. Энергичные. Ртуть, а не дамы.
Им бы женские тренинги проводить, отличный бы был результат. Но тренинги для дам проводят мужчины или другие дамы, похожие… Ну, не буду писать, на кого похожие. Но уж точно не на этих нехороших авантюристок.
Хотя немного авантюризма и живости характера не помешают все же…
можно спасти другого человека. Принять страдание и лишения, а другого спасти. Так думала одна шестилетняя девочка. Ее звали Симона Вейль. Симона переслала есть сахар, потому что солдаты гибнут и голодают на войне. Шла Первая мировая. Какой странный поступок, не так ли?
Она стала философом, эта Симона Вейль. И еще много странных поступков совершила: пошла работать на завод в тяжелейшие условия, хотя имела отличное образование. Но раз другие люди работают так тяжело, она тоже должна, правильно? Она поехала в Испанию воевать с фашистами, хотя очень плохо видела и была пацифисткой. Но если другие борются с фашизмом, значит, и она должна, так ведь? Она писала о Боге и человеке. О том, что в страдании человек становится собой. А еще писала о сказках братьев Гримм и о таинственных числах пифагорейцев. Она была мистиком.
Потом фашисты пришли к власти. Евреев отправляли в лагеря смерти и сжигали в печах. Симона Вейль была в безопасной Америке. Она боролась, участвовала в митингах и забастовках, взывала к общественности, а потом просто стала есть столько же, сколько давали узникам концлагерей. Ровно столько же. Страдание надо разделить, принять на себя, так она считала. И тогда у кого-то страдания будет меньше, так ведь? Она умерла от голода в 34 года. Это было в 1943 году.
Может быть, она зря заморила себя голодом? Но была другая Симона Вейль, еврейская девочка, которую в 1944 году отправили в Освенцим. Там она была обречена на страшную смерть, но каким-то чудом выжила.