А вот должность старшего инженера он действительно занимал. Правда, оснований у него на эту должность было не больше, чем на трон самодержца. Образовательного ценза не хватало. Но вместо инженерного диплома он предъявил в отдел кадров филькину грамоту. Кадровики поинтересовались:
— А Филька кем вам доводится?
— Друг детства, — скромно пояснил Ольхович.
Этого оказалось вполне достаточным, чтобы подателя грамоты зачислить в штат. Дирекции нужен был толкач со связями. Но штатным расписанием такой должности не предусматривалось. Вот и возвели его в ранг старшего инженера. А Ольховичу только этого и надо было. Козыряя в снабженческих инстанциях официальным мандатом, он энергично толкал дефицитные материалы направо и налево, то есть в Электрогорск и в Быково.
Ольхович убежден, что не переусердствуй тогда его кобель-волкодав, все было бы шито-крыто. А то эвон как дело обернулось! Объявили тунеядцем-хапугой, на скамью посадили. Не отлаяться, не откукарекаться! И углы и «пироги» конфисковали, а самого упекли на пять лет исправительно-физического труда далеко от Москвы.
А сын Ольховича Роберт Афанасьевич на всех перекрестках вопит:
— Караул! Невинного осудили! У нищего сумку отняли! Отец гол как сокол! У него ни кола ни двора! Дача-то записана на маму и на меня! Отдайте мою половину!
И тягается по судам. Хватка, что у родителя.
…В Быкове аукнулось, в Электрогорске откликнулось: «Эх-ма, кого пригрели!»
Стали разбираться: кто проглядел? Иван Иваныч кивал на Петровича, а Петрович — на Сергея Ивановича. Все трое поочередно руководили управлением капитального строительства и в разное время подбрасывали Ольховичу цемент, шифер, стекло…
— Не мы одни прошляпили, — оправдывается трио. — Главный инженер Рентгенов тоже хорош: сваривал Ольховичу стальные фермы для особняка, конструкции фонтана паял!
— А кто двери и рамы ему вязал?! Кто грузовики снаряжал в Быково?! А кто вообще заварил кашу?!
Долго судили-рядили руководители электростанции. Досконально определили, кто и в чем виноват. Положили вину каждого на весы Фемиды — не тянет ни на одну статью уголовного кодекса. Отлегло от сердца. Для виду троим поставили на вид, а четвертого пожурили и тем ограничились.
Да, в действиях руководителей электростанции нет юридического состава преступления. Они не были в сговоре с темным дельцом. Но на глазах у них, облеченный их полномочиями, он средь бела дня тащил, хапал, обогащался.
Только слепые да безнадежные ротозеи не могли заметить, что их сослуживец-толкач живет и строится не по карману. Пять лет они пожимали его руку, когда он приезжал к ним получать зарплату, протягивали ему руку помощи как индивидуальному застройщику. А надо было не пожимать и протягивать, а схватить за руку!
Вирус куриной слепоты поразил не только электрогорских энергетиков и быковских поселковых руководителей. Очаги его обнаружены в некоторых других дачных местностях. Профилактика, проведенная в районе действия Ольховича, да поможет прозреть тем, у кого под носом еще орудуют тунеядцы, воры и паразиты!
Узелок на память
Григорий Петрович Коваленко принял ванну, снял с вешалки махровое полотенце и начал вытираться. Настроение было приподнятое. Он даже затянул песню: «Ехали казаки от Дона до дома…».
Жинка, хлопотавшая на кухне, принялась тихонько подпевать. Но песня за дверью ванной комнаты внезапно оборвалась, и что-то тяжелое плюхнулось в воду.
— Ой, лишенько!.. Грицько, ты живой?
— Бiс его забери, твой рушник! — послышался приглушенный голос Григория Петровича. — Заплутався в проклятой бахроме.
— А ты, коли вытираешься, пiд ноги дивись!.. Я сама с цiм рушником муки терплю. Отпустили бахрому, як конские хвосты, понавязали узелков… Положишь в стиральную машину — они сваляются, ладу им не дашь!
Коваленко потер медным пятаком ушибленное место и, облачившись в халат, призадумался: «А не развязать ли эти злополучные узелки?» Кстати, у жинки случайно сохранилась этикетка с фабричной маркой.
И вот в город Приволжск на имя директора льнокомбината полетело коротенькое письмецо с рационализаторским предложением. Так, мол, и так, люди добрые, писал Григорий Петрович, позвольте спросить вас, а для каких надобностей вы украшаете банное полотенце кистями? Поди, дорого обходятся вам эти оселедци?! Осмелюсь рекомендовать: тките полотенца без хвостов! Обойдется дешевле.
…Наивный вы человек, Григорий Петрович! Полагали, будто развязать узелок все равно, что галушку проглотить. Тут дело тонкое, сплеча рубить нельзя.
Как вы убедились сами, ваше предложение не осталось без внимания. Вы написали — вам отписали. Вы сказали — стрижено, вам ответили — брито. Ответили и усомнились: «А может, и в самом деле стрижено? Следовало бы кое с кем посоветоваться».
И пошла писать губерния! Десятки ведомств бились над вопросом: быть или не быть узелку на махровом полотенце?
— Мы бы, Григорий Петрович, того… одним махом отрубили бахрому, — оправдывались руководители комбината. — Но как посмотрит на это совнархоз? Без его ведома нам не дано ни укорачивать, ни удлинять.
А в совнархозе такие проблемы тоже не решаются с кондачка! Заявку комбината вынесли на повестку дня художественного совета. Знатоки махровых изделий судили, рядили, курили, дебатировали: с узелком или без? Резолюцию приняли единогласно: «Согласовать вопрос изменения длины кистей у полотенец с Министерством торговли. В случае положительного ответа поставить вопрос об изменении ГОСТа».
Министерство — инстанция высокая, но и оно не с бухты-барахты узелки развязывает. Заведен определенный порядок. Пусть первое слово скажет Институт ширпотреба и культуры одежды!
Институт работает как часы. Абсолютно точно, раз в три месяца собирается художественный совет. В просмотровом зале стоит дым коромыслом. Сорок человек — сорок мнений. Кто в лес, кто по дрова. Сорок-сороков получается! А требуется единое мнение. И совет в конце концов к нему приходит: «Обратиться в совнархоз с просьбой выработать проект нового полотенца и представить на рассмотрение…»
А из совнархоза институтскую грамоту спускают в адрес того же самого комбината. Первый круг замыкается, а узелок затягивается еще туже.
Эпопея махрового полотенца зашла в тупик. И тут-то в редакцию пожаловал гость с Украины. Пожилой мужчина богатырского телосложения, с белым чубом и серебряными усами запорожца, вошел к нам в кабинет и вытряхнул из сумки ворох бумажек.
— Принимайте, хлопцы, эстафету! Хай им грець! Я свое отработал. Сорок пять лет у горна простоял. В молодости подковы руками гнул. А вот с узелком, будь он неладен, не совладал. Семь лет развязываю. Видимо, ослаб…
— Не журитесь, Григорий Петрович! — ободрили мы гостя. — Недаром же говорится: семь раз отмерь, а один раз отрежь!
Ободрили и призадумались. Как же может увязываться этот махровый узелок с темпами нашей жизни?! Семь лет развязывают! За семь лет советские люди воздвигли сотни новых заводов, освоили целинные степи, покорили Волгу и Днепр, Ангару и Енисей, проложили первые трассы к далеким планетам… А вот проект нового банного полотенца все еще гуляет по инстанциям.
Впрочем, сто́ит ли из мухи слона раздувать?
Сто́ит! Узелки вяжутся не только вокруг полотенец. Любая вещь ширпотреба имеет свой «узелок». И развязать его или затянуть потуже — операция не менее трудная, чем верблюда через игольное ушко продернуть. На пути новой модели товара нагорожено столько препятствий, что редкой из них удается прийти к финишу и показать себя лицом на прилавке.
Тому же махровому узелку, чтоб развязаться, надо было обежать еще один круг, и с бо́льшим радиусом, чем первый. На его пути, кроме поименованных уже инстанций, встал бы ассортиментный кабинет, экспертиза, торговая инспекция, отдел цен Госплана… Что и говорить, инстанции авторитетные, но ни одна из них в отдельности не полномочна сказать: «Быть по сему!»
А поэтому в магазинах и на торговых базах образовались завалы неходового товара. Стоимость его исчисляется сотнями миллионов рублей. Не выручает даже уценка. А фабрики и комбинаты шьют, тачают, штампуют все по тем же устаревшим моделям. Так выгоднее: «колодка» не меняется, план по валу выполняется, премия начисляется.
И получается вот что… Лежат на прилавках льняные накомодники, давным-давно вышедшие из моды вместе с комодами, пылятся восьмигранные скатерти образца эпохи Ивана Калиты, «черствеют» кипы резных салфеток, похожих на блины, которые вышли комом. Обвисают на вешалках неуклюжие длиннополые мужские пальто, сработанные из дорогого ратина. Карманы на них, словно почтовые ящики, на каждом рукаве приделано по увесистой муфте, хлястик, что седло на корове. Стенды обувных магазинов ломятся от толстопятых и тупорылых туфель, будто бы снятых с лапотной колодки…
О вкусах не спорят. Но ежели покупателю навязывают безвкусицу купеческого покроя, тут уж, извините, без спора не обойтись!
Дабы разрубить гордиев узел на махровом полотенце, мы пригласили на подмогу тех, кто имеет к нему непосредственное касательство. Все охотно откликнулись и пришли в редакцию. Вместо вступительного слова мы устроили громкую читку «эстафеты», доставленной нам украинским горновым Коваленко. Реагировали по-разному, как на художественном совете. Один мужчина и две женщины, скромно сидевшие в задних рядах, развели руками:
— Ничего сверхъестественного! Процедура рассмотрения узелка происходила по инструкции.
Это был голос представителей Госплана, ВСНХ и «Ростекстильторга». Их успокоительная реплика взорвала работников торговли.
— Вас бы поставить за прилавок! — разразился гневом товаровед ГУМа Вадим Никифоров. — Интересно было бы послушать, как бы вы объяснялись с покупателем?!
И торговые работники, как говорится, поставили вопрос на попа́. Для кого, собственно, выпускаются товары? Чьи спросы призвана удовлетворять легкая промышленность? Кто должен быть законодателем мод?
Множество узловых инстанций проходит новая модель товара. Великое разнообразие суждений высказывается о ней. Но ни в одной инстанции не учитывается мнение покупателя. Новая модель для него — кот в мешке.