б) «Экспертиза специалистов с фабрики-кухни не установила различий по цвету и качеству сала между контрольной и опытной группами наших свиней».
Вывод пятый — рекомендательный:
«Дневной сон свиней должен быть глубоким, продолжительным и с храпом. Это достигается затемнением помещения и соблюдением полнейшей тишины вокруг лагеря».
…Есть у нас хороший знакомый, зоотехник Гулям Шакиров. Человек начитанный, умудренный житейским опытом. Мы попросили его прокомментировать научный трактат Ивана Сидоровича:
— Оцени, дорогой Гулям, этот опыт с объективных позиций!
Шакиров долго листал книжку Федоскина. Лицо его то мрачнело, то расплывалось в улыбке. Наконец он встал, прошелся по комнате и, как бы вспомнив что-то, изрек восточную народную поговорку:
— За те деньги, что на горшки потрачены, можно бы медный котел купить.
Метко выразился наш друг Гулям! Лучше не скажешь.
Сигнал деда Матвея
Воскресный день.
В тени белых акаций возле раймага сидят разодетые девушки, молодухи, бабка Агафья из Зеленой Долины, дед Матвей, конюх курбатовского колхоза.
Разговор что-то не клеится. Все косятся на двери с пудовым засовом.
Уже базар поредел. Уже Мартын Иваныч, управляющий конторой «Заготскот», обернулся с рыбалки. А засов ни с места, будто его приварили к дверному косяку.
— А может, и не откроют сегодня? — предположительно высказалась Маруся Козлова, первейшая березовская телятница.
— Как это не откроют? — с досадою возразил дед Матвей. — Воскресенье, почитай, самый торговый день. К тому же намедни товары завезли: ситцы, маркизеты, шелка́… Собственнолично видел — тюки распаковывали.
— Могёт быть, ревизия случилась, — строит догадки бабка Агафья.
— И то может…
— Глянь, глянь, девоньки!..
С черного хода раймага мелькнула в переулок расфуфыренная дама, пряча под шелковым пыльником пухлый сверток. Минуту спустя черная дверь снова скрипнула — вышла увешанная коробками и пакетами теща самого Ивана Ивановича. За ней величественно проплыла Марья Семеновна…
Дед Матвей что-то проворчал себе в бороду, кряхтя, поднялся с травы и засеменил в сторону магазина. Приложившись к щелке закрытой ставни, он крикнул:
— Машка, ты что ж, кузькина дочь, торгуешь не с того ходу?
— А я, Матвей Федорович, и не торгую, — донесся изнутри приглушенный женский голос. — Я отпускаю товар по запискам товарища Детова…
— Какого такого Детова?!
— Да что, Федорыч, у тебя память отшибло аль склероз?.. Заведующего райторготделом, вот какого Детова.
— Беззаконники! — Дед сплюнул, расправил бороду и пошел в редакцию. Кто-кто, а он знал силу печати. Еще со времен комбеда слывет активнейшим селькором.
Редактор газеты «Путь колхозника» Федот Топорков поблагодарил деда Матвея за сигнал и как старому знакомому признался:
— О махинациях Детова мы, Матвей Федорович, наслышаны. Десятка три письменных жалоб получили. Об устных заявлениях и говорить не хочу: все уши прожужжали. Парни и девчата поют на улице частушку:
Лучше нету того цвета,
Что с садочка облетел…
Ходит Детов разодетый,
Раздевает торготдел!
— Хоть злую, зато правильную прибаутку сочинили! — констатировал дед Матвей.
— Вот мы и думаем проверить еще раз все факты да выступить на страницах…
— Бог на помощь!.. Факты налицо!
Правильность сообщения деда Матвея, справедливость всех жалоб и документальная сущность частушки были полностью подтверждены проверкой. Много прорех обнаружилось в торговой сети Детова.
Секретарь редакции Кузьма Ракитников на основании материалов проверки написал фельетон «Дневник ретивого снабженца». Редактор заверстал его в очередной номер. И тут в кои веки свершилось чудо: в редакцию пожаловал сам секретарь парткома Прорехов, который до того разговаривал с редактором не иначе, как только у себя в кабинете.
— Докладывают, якобы вы, товарищ Топорков, фельетон про Детова собираетесь печатать? — вопросил Прорехов начальственным тоном. — А ну-ка покажите полоску!
Завалившись в редакторское кресло, секретарь парткома погрузился в чтение. Прочел, словно арбуз проглотил. Вскочил, побагровел, трижды перечеркнул синим карандашом полосу и наперекосяк аршинными буквами начертал резолюцию: «Фельетон снять! Пустое место заполнить положительным материалом». И, не подав редактору руки, хлопнул дверью.
Но редакторская совесть оказалась сильнее бюрократической руки Прорехова. Наутро газета вышла с фельетоном.
Детов реагировал на критику бурно: приказал продавцам районного центра не открывать магазины в течение трех дней.
Секретарь парткома Иван Васильевич Прорехов возмутился… Он призвал к себе в кабинет редактора Топоркова и фельетониста Кузьму Ракитникова. Первые проникновенные слова секретаря были обращены к автору фельетона. Приводим их дословно, ибо подобное не придумать даже двум фельетонистам.
— Ишь, Чехов второй выискался! Ишь, Гоголь новый объявился! Откудова?! Кто тебе позволил критиковать наш актив?! Я не потерплю гогольянца у себя в районе!
Залпом осушив стакан воды, секретарь повелительным тоном сказал редактору:
— Вынь да положь! — И пристукнул ладонью по столу.
— Чего «положь»? — недоуменно спросил редактор.
— Как «чего»?!.. Дневник Детова, который вы подобрали на улице.
— Иван Васильевич! О каком дневнике разговор! Это же литературная форма, в которую облечены подлинные факты.
— Мне дела нет до ваших литературных форм! Выкладывай дневник — и баста! Не выложишь, значит, вся ваша писанина — клевета и выдумка!
Высказав все громкие слова, секретарь парткома произнес более спокойным тоном:
— Тебе, — указующий перст был направлен в сторону редактора, — объявим строгий выговор. А тебя, — тот же перст уперся в фельетониста, — выгоним с работы.
Два дня спустя бюро парткома обсуждало фельетон. Пылкая душа Ивана Васильевича за истекший отрезок времени не остыла. Он метал громы и молнии!
— Редакция забыла, что мы живем не в чеховскую и гоголевскую эпоху! Это тогда можно было сочинять всяческие каламбуры и кляузы!
Один из членов бюро, Александр Нестерович Петров, возразил:
— Зря, Иван Васильевич, нападаете на газетчиков. В нашей торговой сети безобразий не оберешься! Правду написали они.
Прорехов не терпел, когда «препятствовали его ндраву». Кинув короткий, но выразительный взгляд в сторону несогласного члена бюро, он отрезал:
— Вы мне не разжижайте повестку дня! Мы тут обсуждаем работу редакции, а не работу райторготдела. Предлагаю объявить редактору выговор. Кто «за»?
Три члена бюро подняли руки…
Следующий номер газеты «Путь колхозника» подписал за ответственного редактора второй секретарь парткома М. А. Верхотурин.
В центре первой полосы крупным шрифтом было напечатано:
«…Бюро парткома обсудило фельетон „Дневник ретивого снабженца“ и признало его целиком и полностью не соответствующим действительности. Критиканы строго наказаны».
…Мы не знаем, какое очередное знаменательное событие произойдет в Нижнедедовске. Быть может, И. В. Прорехов официально объявит, что критика во вверенном ему районе является монопольным правом секретаря. Только вряд ли Прорехову удастся убедить в этом кого-нибудь, кроме любезной тещи Марьи Семеновны.
По крайней мере таково мнение деда Матвея, который свидетельствует нашим читателям свое почтение.
Драма у семафора
Вольготно жилось сатирикам минувшего столетия. Вокруг них кишмя кишели чичиковы и Хлестаковы, помпадуры и помпадурши, хамелеоны и пришибеевы…
А каково нам, фельетонистам шестидесятых годов двадцатого века?.. Не тот пошел отрицательный герой. Измельчал! Поредел!..
Роемся в редакционной почте. Один молча распечатывает конверты, другой вслух читает письма. Через каждую сотню, чтоб не охрипнуть, меняемся ролями. Уж полночь близится. Осилили тысячу двенадцать.
— Боже ж ты мой! — в один голос восклицаем цитатой из Гоголя. — Какой кладезь фактов, мыслей, образов! Садись и пиши очерк, слагай оду, сочиняй симфонию! А нашему брату фельетонисту требуется совсем иное.
Без особой надежды на успех вскрываем очередной, тысяча тринадцатый конверт. И вдруг нас охватывает тревога. Каждая строка письма взывает о помощи:
— SOS! Спасите наши души! SOS! Наши координаты: платформа Прорва, Московской железной дороги, поселок Бурьяновский, микрорайон № 75.
Под сигналом бедствия тридцать девять подписей. Строим догадки. Выдвигаем версии одну страшнее другой.
— Автобус застрял на переезде, и на него вот-вот из-за поворота вихрем налетит курьерский поезд. Автобус сорокаместный, без кондуктора. Отсюда тридцать девять подписей.
— А может статься и такое. Лопнуло центральное отопление. В доме потоп. Люди тонут. Видишь, расписывались наспех.
— Но вероятнее всего, стряслось нечто фантастическое, что ни в какую версию не укладывается!
Едва забрезжил рассвет, как мы уже были в пути. За ветровыми стеклами «Волги», словно кадры фильма, мелькают станции и полустанки… Наконец Прорва. Вскакиваем на платформу. Человек в шинели железнодорожника соскабливает снег.
— Где тут произошло крушение? — спрашиваем, не переводя дыхания.
Железнодорожник от удивления уронил лопату и, заикаясь, переспросил:
— К-к-какое крушение?
— А разве курьерский не сшибал автобуса?
— Типун вам на язык! — зло проворчал железнодорожник и сплюнул через левое плечо. — С тридцатых годов без таких происшествий работаем.
— Молодцы! Так держать! — воскликнули мы и пошли по следам второй версии.
Начали с крайнего дома. Заходим в подъезд. Квартира № 13. Нажимаем кнопку звонка. Открывается дверь. На пороге пожилая женщина с мокрой тряпкой в руках.
— Тонете, мамаша? — интересуемся.
— Господь с вами, мило́чки! Полы собиралась протереть… Да чего ж вы стоите на лестнице? Проходите в комнаты.