На рассвете задумал я побродить с ружьишком. Погода была теплая, дул южный ветер… Чу! Со стороны плотины донесся какой-то глухой шум. Я поспешил… «Э-э, вон оно какое дело!» За ночь прибыло столько воды, что пруд вспучился. На берегу не было ни единой живой души. Я хотел побежать к колоколу. Но в это время могучий водяной вал перекатился через плотину. Он сокрушил сторожевую будку и с грохотом бросил ее в пучину. Медный колокол печально звякнул и замолк, словно воды в рот набрал. В следующее мгновение что-то треснуло, рухнуло, и поток воды хлынул в открытые ворота. Над останками искореженной плотины в полном безмолвии поднималось апрельское солнце.
В полдень на уцелевшем обломке бревна сидели пятеро мужчин в телогрейках и резиновых сапогах. Прерывая тягостное молчание, Иван Иванович сказал:
— Видимо, в проекте был изъян.
— Безусловно! — хором подтвердили другие.
— А может, братцы, вы сами чего-нибудь… не того? — усомнился Иван Иванович.
Все понурили головы.
— Ты, Михаил Федорович, шпунтовый ряд забил согласно проекту? — спросил директор прораба Темникова.
— Я полагал, — ответил тот, — что это функция Михаила Ионовича…
— А ты, Михаил Ионыч, укладывал бетон под водоспуском? — обратился Иван Иванович к прорабу Назарову.
— Это должен был сделать Дроздов… Точнее, Харин Василий Федорович.
— М-да, — заключил директор, — в таком случае я с себя ответственность снимаю.
— А я тем более не собираюсь отвечать, — безмятежно сказал Темников. — Нас, прорабов, сменилось тут за сезон полдюжины! С кого спрашивать?
— Вот она, стихия! — вздохнул Иван Иванович.
…Спустя семь месяцев случилась мне командировка в Москву. Справил я свои заводские дела и решил зайти в министерство. Дай, думаю, расскажу им о троекуровских прудостроителях.
Принял меня начальник Главка Оконешников.
— Так, мол, и так, — говорю, — Федор Михайлович. Плотина-то у Ивана Ивановича опять приказала долго жить.
— Быть того не может! — удивился начальник. — Это вы, наверно, слышали о прошлогоднем случае.
— Прошлогодний — само собой. А нынче сам очевидцем был.
Федор Михайлович нажал кнопку.
Вошел человек с бумагами.
— Правда ли, что у Глушко снова плотину прососало?
— Точно, Федор Михайлович, — с ходу ответил тот. — Паводком начисто смело.
— Какие меры приняты?
— Составлен проект новой плотины. Намечены ассигнования.
…Выходя из министерства, я вспомнил селезня в деревянном корыте и подумал: троекуровская плотина обошлась государству в копеечку. По таким затратам в троекуровском пруду не только серебристым карпам, но и золотым рыбкам надо бы резвиться.
Овсяная припарка
Испокон веку рецепты писались по-латыни. Никифор Голубцов поломал старые медицинские каноны. Рецепт за его подписью с первого до последнего слова составлен на русском языке. По форме — явление редкостное, что касается содержания, то оно само говорит за себя:
«Гражданину С. У. Большову для лечения его сына Егора — делать припарки и компрессы — отпустить бесплатно 200 (двести) килограммов овса и 200 (двести) килограммов ячменя».
С юридической стороны рецепт Никифора Голубцова ничем не отличался от филькиной грамоты. На нем не стояло ни штемпеля, ни печати. Однако это обстоятельство не помешало Степану Ульяновичу Большову получить сполна прописанную дозу припарок и компрессов.
Быть может, Никифор Голубцов всем докторам доктор, как гоголевский Евтух Макогоненко был всем головам голова?
— Увы, любезный читатель! Никифор Голубцов, как говорят у нас в деревне, птичка-невеличка — заведующий подсобным хозяйством, завхоз. А вот Степан Большов — доподлинно голова! Работник областного значения.
Наследник Большова Егор, как и другие жители Среднеднепровска, при надобности лечился в поликлинике. Его отцу не было нужды обращаться за помощью к знахарю. Но зря упоминается имя Егора в рецепте. Лошадиная доза овса и ячменя пошла не на припарки и компрессы, а на потраву индюкам и гусыням, нагуливающим жирок во дворе Степана Ульяновича. Выражаясь фармацевтическим языком, наружное было употреблено как внутреннее.
Никифор Голубцов не столько разбирался в недугах наследников, сколько в слабостях их родителей. Дело в том, что Степан Большов предпочитал на второе блюдо гуся в яблоках и жареную индейку с гречневой кашей…
А вкусы начальства Голубцов понимал.
Случилось ему как-то пронюхать, что Евгений Николаевич Петруханский, ответственный работник области, уважает свиную отбивную. И вот в один безоблачный день Голубцов подложил Евгению Николаевичу… свинью. Не в фигуральном смысле, а натуральную свинью миргородской породы, рябую, с приподнятым кверху пятачком, этак пудов на шесть, и в пять рез дешевле, чем на базаре.
Производя расчет с подсобным хозяйством за свинью, Петруханский шепнул бухгалтеру Лознякову:
— Согласно указанию товарища Голубцова, забронируйте мне еще одного поросеночка.
— По распоряжению Никифора Дмитриевича ваше желание исполнено, — галантно кланяясь, ответил бухгалтер. — Подсвинок уже стоит на вашем балансе.
— Ну и отлично, пускай стоит. А когда он станет хрюшкой, мы снимем его с баланса и — на кухню.
Аппетитный запах свиных отбивных, что поджаривались на кухне Петруханского, проник в квартиры некоторых его соседей. И хотя их обеденные столы были густо уставлены снедью, свиная отбивная из голубцовского хозяйства приятно щекотала обоняние. Нет, не просто щекотала, а заражала. Больных становилось все больше и больше. Они наперегонки мчались к «доктору» Голубцову.
А он, Никифор Дмитриевич, с аптекарской точностью ставил диагнозы. Глянет на пациента, почешет за ухом и как бы мимоходом скажет:
— Аппетит плохой у вас. Не сочный. Но дело поправимо. Разовьем. Поднимем аппетит. Для начала пропишем яблоки. Полтонны хватит?
Пациент, краснея от смущения, пожимает «доктору» руку и идет в сад за «лекарством».
А другому Голубцов говорит примерно так:
— Худеть начали вы, батенька. С чего бы это? Да и волос седой заблестел на висках. Не годится так, дорогой мой! Вот вам на поправочку десять кило телятины, пять кило масла и молочного поросеночка. Кушайте на здоровьичко! Поправляйтесь!
Академическую форму рецептов Никифор Дмитриевич упростил до минимума. Бухгалтер Лозняков, исполнявший обязанности фармацевта, получал от него предельно лаконичные и недвусмысленные предписания:
«Выпиши барашка и по книгам не проводи»,
«Отпусти гр-ну Белоконю ящик сала»,
«Выдай К. Н. бочонок меда»,
«Оформи супруге Перепелице пару окороков».
Вообще Никифор Голубцов в своей практике оперировал лошадиными дозами. Всякого рода микстуру — молоко, простоквашу, сливки, сметану — он прописывал не пузырьками, а бидонами. Для доставки поименованного лекарства на дом была выделена специальная машина. Ее иначе не называли, как «неотложная помощь».
Шоферу хватало работы с утра до вечера. Маршрут начинался с квартиры Григория Бельнара, далее следовал к дому Никиты Иванова, затем — к Игнату Дрюченко, Осипу Чернявскому…
За последовательностью и точностью маршрута следил бухгалтер Лозняков. Сидя в кабине бок о бок с шофером, он на каждом ухабе приговаривал:
— Не взбалтывай!
— Извиняюсь, Сидор Панкратьевич.
— И не болтай! Держи язык за зубами. Никуда, мол, не ездил, ничего не возил. Понял? Ну то-то!
— А все-таки, Сидор Панкратьевич, нехорошо растаскивать добро по знакомству да по начальству, — обмолвился шофер. — Это пахнет дурно!
— Цс-с, — процедил бухгалтер. — Ишь ты какой выискался! Тоже мне законник! Да я тебя с потрохами съем, ежели захочу. У меня каждая цифра на взводе. Никакой комар носа не подточит.
Зря бахвалился бухгалтер Лозняков. Нашелся комар, который подточил свой нос и все разнюхал.
Вотчине Никифора Голубцова пришел конец. Подсобное хозяйство со всем его движимым и недвижимым имуществом передали соседнему совхозу. В надежные руки. А Никифора Дмитриевича и его компаньонов усадили на скамью подсудимых.
Как аукнется, так и откликнется. Брали большими дозами и получили полноценную дозу.
За околицей
Задолго до рассвета морозную темень разорвали багровые всполохи. Языки пламени трепещущими бликами отсвечивались в окнах заснеженного поселка. Где-то скрипнули ворота, кто-то брякнул в чугунный подвесок. Завыли собаки, беспорядочно закричали петухи.
На пожарной каланче зашевелился дежурный. Откинув полу тулупа, он не торопясь достал кисет, свернул цигарку и, глядя в сторону огня, проговорил:
— Прикурить, что ли, спуститься?
На студеном ветру пламя гудело и клокотало. Задымленный, похожий на трубочиста, человек, в котором с трудом можно было угадать Ивана Кузнецова, стоял по колено в снегу и подливал масла в огонь.
Пожарник подошел, поздоровался и сочувственно спросил:
— Не заводится?
— Леший его заведет в такую стужу. Градусов, небось, тридцать?
— Пожалуй, побольше… Может, чем помочь?
— Коли вызвался, последи за костром, а я домой сбегаю, кипятку притащу… Жинка с полуночи печку растопила…
Давно уже взошло солнце. Сменился пожарный на каланче, дочурка Ивана Кузнецова вернулась из школы, а под трактором все еще полыхал костер.
Мотор упорно молчал, словно воды в рот набрал.
…Семь урожаев снял Кузнецов на целине. И сколько же земли перепахала его бригада за эти годы! Если бы сложить ту пахоту воедино, она раскинулась бы пошире Аральского моря. С весны до осени бороздят степную гладь Ивановы дизеля. Ни штормовые ветры, ни затяжные дожди им нипочем! Всякий раз бригада заканчивает целинную страду со славой.
Большим кораблям — большое плавание. Навигация дизелей не прекращается и в зимнюю пору. В любом хозяйстве работы для них невпроворот. То силос подвезти на ферму, то кирпич подбросить на стройку, то съездить за удобрениями на станцию… И тут-то, в студеные дни, работяга-дизель становится «на дыбы». Чем крепче мороз, тем норовистее дизель. Не лезет в хомут, да и баста!