И над головами шпилечно-булавочных дельцов разразилась гроза. Савелий Данилович поспешил сняться с якоря. Бросилась врассыпную и вся его отпетая компания.
Гайкин удирал так поспешно, что даже забыл свои подтяжки и три короба отлакированных булавок.
Савелию Даниловичу было теперь не до них.
Курортная абразия
Морская волна лениво лижет песчаный берег. Небесная лазурь прозрачна и ясна, как слеза ребенка. Солнце щедро осыпает золотом лучей прибрежные горы, зеленые заросли виноградников, белокаменные дворцы санаториев, брезентовые пологи пляжей.
На песке, поодаль от людской сутолоки, лежат двое коричневых, словно бронзовые изваяния, мужчин. Закутав головы в мохнатые полотенца и задрав пятки к дневному светилу, они время от времени поглядывают на Массандровскую слободку.
— А не отмечаете ли вы, Никон Палыч, — говорит один, — прогрессивное увеличение прогиба?
Повернувшись на спину, другой ответил:
— Я это подчеркивал еще десять лет назад.
Первый нехотя выводит на песке какие-то иероглифы, потом стирает их и снова нарушает блаженное молчание:
— Значит, ползет?
— Ползет.
— Следовательно, — резюмирует первый, — мы имеем дело с классическим примером…
Вынырнувший из морской пучины дельфин прерывает его мысль.
— Следовательно, — тянет второй, — в зоне Массандровской слободки мы имеем дело с классическим примером оползневого сдвига. Увеличение прогиба крыши подтверждает мой первоначальный научный вывод…
Такой разговор вели меж собой, нежась под солнцем Южного Крыма, Архип Иванович Сергеев, человек геркулесовского телосложения, и Никон Павлович Цаплин, также не обиженный природой. Первый был московский геолог, кандидат наук, второй — главный инженер Крымского противооползневого управления. Сергеев находился в научной командировке, а Цаплин — при исполнении служебных обязанностей. Предметом их исследования был крохотный бревенчатый домик под номером пять на Ново-Массандровской улице.
Означенный домик построен в ту пору, когда Александр Сергеевич Пушкин, путешествуя по Крыму, писал:
Волшебный край! Очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса…
Стихи великого поэта остались вечно юными, а домик с годами состарился, сгорбился, и крыша его дала прогиб.
Разговор о прогибе между Цаплиным и приезжими московскими исследователями длится двенадцатый год. Точка зрения крымского гидрогеолога неизменна. Он утверждает, что почва из-под домика номер пять уползает. Отсюда — прогиб крыши, трещины по углам и врастание окон в землю. По его просвещенному мнению, на сем месте происходит смещение земной толщи в сторону моря.
Точка зрения приезжих специалистов непостоянна. Она меняется с каждым курортным сезоном. Проведет приезжий лето на берегу моря по служебной командировке — оставит свою гипотезу, а на следующий год объявится другой со своей теорией. Тот говорит — абразия повинна в прогибе, что означает действие моря; этот клянет суффозию, то бишь размыв подпочвы грунтовыми водами. Но при всех разногласиях каждый видит причину прогиба во глубине геологических напластований.
А между тем в двух шагах от ворот этого домика — водосточная яма. Вырыли ее давненько — еще в прошлом веке. Ничто не вечно под луной, тем более земляная яма. Ее забило мусором, прелыми листьями, землей. Выпадает ливень — воде деваться некуда. Огибая захламленную яму, потоки бегут вдоль фасада и размывают фундамент. Впрочем, кому охота в проливной дождь наблюдать за говорливыми ручьями…
Дебаты о суффозии и абразии на косогоре Массандровской слободки продолжаются. И чем теплее греет крымское солнце, тем жарче они разгораются.
…Из года в год на Южное побережье Крыма выезжают разведывательные партии, изыскатели, консультанты. Тут, у самого синего моря, перекрещиваются пути экспедиций «Госгорпроекта», «Дортранспроекта», «Геоглубпроекта», «Ниипроекта» и просто вольноопределяющихся любителей субтропического пейзажа. Очень предусмотрительно поступила природа, что создала Крымский полуостров не столь узким, как Дарьяльское ущелье: иначе не разминуться бы изыскателям.
Одни едут в Крым с тяжелыми станками и буровыми комплектами, другие — с полосатой пижамой и белыми брюками в чемодане, а третьи вовсе налегке — с путеводителем в кармане.
Всякий приезжий работает по своему усмотрению. Каков темперамент — таков и размах. Благо, что изыскатели не встречаются на объединенных собраниях. Если бы их свести в один зал и послушать их выводы, то получилась бы разноголосица не менее художественная, чем в известном «Квартете» русского баснописца Крылова.
Что ни сезон, то новые лица. За три года составы экспедиций менялись трижды — по принципу: отдыхай и дай отдохнуть другим. Новый руководитель не верит на слово предшественнику и разбивает лагерь там, где еще сохранилась зола от костров прошлогодней экспедиции. Снова в тех же «географических точках» бурят скважины, исследуют грунт, толкут воду в ступе. А ведомства, которые намерены возводить новые здравницы у моря, ждут не дождутся заключений.
— Геологи, где вы? Где ваши выводы?
Ну, а где быть геологу, приехавшему в Крым, как не на пляже! Море ласковое, так и манит к себе путешественника. Человек приходит на пляж, разоблачается и ложится на песок. Зарплата идет, суточные начисляются, квартирные и полевые законом предусмотрены. Лежи и поворачивайся с боку на бок, чтоб не обгореть.
Осенью, когда перелетные птицы возвращаются на юг, исследователи крымских недр снимаются на север. Впрочем, последнее время кое-кто задерживается у моря и на зимовку. Трудно объяснить, чем это вызвано: то ли изменением климата в лучшую сторону, то ли переходом санаториев на круглогодовое обслуживание.
…Нынешняя весна на Крымском побережье ранняя. Раньше обычного замечены здесь и курортники с командировочными удостоверениями. Местные жители безошибочно распознают их по каким-то тончайшим признакам. С появлением исследователей они говорят:
— Курортная абразия продолжается!
Мираж с прицепом
Пятьдесят лет и пятьдесят зим старый Мырзалы Серембаев пасет отары в степях Южного Казахстана. Темной ночью по приметам, ведомым ему одному, он найдет в песках Сарагеды самый короткий путь к колодцу. А степь обманчива: можно заплутаться и при солнце. В знойные полдни перед глазами Мырзалы тысячи раз возникали на горизонте сверкающие реки и озера, манящие прохладой лесные дебри. Но никогда никакой мираж не обманул многоопытного хозяина степей.
А вот нынче орлиные глаза едва не подвели старого Мырзалы.
…Солнце грело над головой без лучей и блеска. Сквозь синюю дымку чабан явственно различил вдали гусеничные тракторы с прицепами. Они медленно двигались взад-вперед, словно бы обрабатывая поле.
— Откуда тут тракторы? — удивился Мырзалы. — Кругом песок и солонцы. Пахотная земля начинается за Чулак-туйским оазисом. Может, канал роют?.. Не должно быть: в плане на этот год не записано. Мираж! — решил он.
Чабан медленно ехал на коне вслед за отарой и напевал вполголоса протяжную степную песню. Он забыл уже о необычайном видении, как вдруг до его слуха донесся рокот моторов. Мырзалы поднял голову и снова увидел совсем близко тракторы с плугами на прицепе. Они ходили длинными гонами по барханам, взвихривая сыпучие пески.
Прицепщик, стоя во весь рост на раме плуга, что-то кричал парню в белом фартуке, хлопотавшему у костра. По молодому, звонкому голосу и коренастой фигуре Мырзалы узнал в нем своего внука Нурулбая, который прошлой осенью ушел на курсы трактористов в Хинесский совхоз. Чабан наказал своим помощникам завертывать отары к ближнему колодцу, а сам поскакал наперерез трактору.
— Э-ге-гей! — закричал Мырзалы, размахивая в воздухе шапкой. — Выключай мотор, тракторист! Говорить будем!
Человек, сидевший за рулем, подал рычаг на себя. Трактор фыркнул и остановился.
Мырзалы спешился, подошел к трактористам.
— Аман сиз ба? — приветствовал их чабан.
— Аман сиз, аксакал! — хором ответили те.
Мырзалы огляделся и увидел, что плуг, на котором стоял Нурулбай, был заглублен по самую раму.
— Лемеха чистить приехали? — полюбопытствовал чабан.
— Пашем, аксакал.
— Мырзалы шестьдесят пять лет! — гневно проговорил чабан. — У Мырзалы семеро сыновей, двадцать три внука. В степи никто не смеялся над Мырзалы. Стыдно, внуки, обманывать старого человека!
— Аксакал, дорогой, правду говорим тебе: ненароком пашем, — ласково молвил тракторист и рукою указал в сторону, где только что прошел агрегат, но от борозд уже не было и следа: ветер засыпал их песком вровень с непахотью. — Третий день по воде вилами пишем, — как бы пояснил он.
Парень в белом фартуке скликал пахарей на бесбармак. Бригадир Авдей Крыжов пригласил старого Мырзалы отобедать с трактористами.
Они разместились с подветренной стороны передвижного вагончика и молча начали трапезу. Плотно закусив, старый чабан спросил бригадира:
— Для какого смысла пески пашете?
— Так вот и пашем, без всякого смысла! — ответил бригадир с досадой.
— Без смысла только ворона каркает да ишак ревет…
— Приказ из области: пахать, невзирая ни на что, до тех пор, покуда план тракторных работ не будет выполнен на сто процентов.
— Голова Мырзалы не понимает такого плана, — проговорил чабан, разводя руками. — Зачем пашешь песок? Зачем тратишь горючее? Зачем портишь машину?
— Аксакал, я тоже ничего не понимаю! И возмущаюсь так же, как вы. А пахать пашу. Приказ…
— Возможно, это для науки надобно? — усомнился старый чабан.
Бригадир горько усмехнулся и кивнул в сторону своего соседа, человека на вид угрюмого, не проронившего за всю беседу ни одного слова:
— Агроному товарищу Данченко лучше знать.
Агроном помрачнел пуще прежнего, проворчал что-то себе под нос. Потом встал, распрямился, заговорил быстро и резко: