Справившись с делами на маслозаводе, Яков Федорович собирался восвояси, когда к нему подошел рослый человек в дубленом тулупе.
— Если не ошибаюсь, — обратился он, — вы из «Коммунара»?
— Из «Коммунара».
— Сдается мне, вы Колесов…
— Колесов!.. А вас, извините, я что-то не припоминаю.
— Как же! В райисполкоме встречались. То ли в сорок пятом, то ли в сорок шестом… Аким Петрович демонстрировал тогда районному активу ваше ремесло… Ну и шлейка ж была! Бляхи, махровые кисти! А седелки, а хомуты, а уздечки!.. Помните, Аким Петрович сказал: «Вот это — доподлинное искусство! Другого такого шорника не только в нашем районе, а, пожалуй, в области не сыщешь!»
— Был шорник, да весь вышел… Укатали сивку круты горки.
— Как так?
— А вот так: мастерил сбрую, а теперь бидонами побрякиваю.
— Неужто разжаловали?
— Долго рассказывать… Вы случайно не к нам направляетесь?
— К вам. У меня путевка от райкома — лекцию прочитать…
Едва Яков Федорович шевельнул вожжами, как резвый саврасый конь вынес розвальни на полевую дорогу.
Запахнув полы тулупа, лектор вернулся к прерванному разговору.
— Кто ж теперь у вас шорными делами занимается?
— Фактически никто.
— Сырье, что ли, перевелось?
— Какое там перевелось! Этого добра у нас сколько угодно. Причина другая: шорничество в поминанье записали. Сидел, шил хомуты, седёлки, а в правлении — ноль внимания. Водовозу, и тому больше начисляли в трудовую книжку. Говорят: «Отжила свой век твоя профессия, Федорыч!» Оттого и молодежь силком не затянешь учиться шорницкому делу…
У Коровьего лога повстречался обоз — подвод десять.
— Далече, Кузьмич, путь держите? — окликнул Яков Федорович старика, сидевшего в первых санях…
— Обменное зерно везем. Разнарядку получили на элиту, — отозвался тот. — Ты, Федорыч, поспешай! Яшка сбрую ждет: в Сергеево займище собрался…
— Выходит, — сказал лектор, — у вас один хомут на две лошади?
— Пожалуй, так оно и получается. Смекайте: лошадей — сто пятьдесят одна, хомутов — шестьдесят, а уздечек и того меньше… Старший конюх вывесил в сбруйной расписание, в какой день недели кого запрягать… Вот, положим, Саврасый… Его я закладываю по вторникам и пятницам. На Кауром езжу в понедельники и четверги. Среда — Машкин день…
— Ужель обедняли, упряжки не на что купить?
— Мы-то обедняли? О-го! Каждый год в банк откладываем сотни тысяч. Машинами, племенным скотом обзавелись. Общественные постройки ставим, сад заложили… А вот сбрую, поди, купи ее! Райпромкомбинат не то что хомута — супони не делает! А мог бы! Разве мастера перевелись?! Или сырья нехватка?! Безрукость, да и только… Подавали заявку на пятьдесят комплектов сбруи в райпотребсоюз. С горем пополам выхлопотали три пары гужей да пятеро вожжей… Снарядили завхоза в область. Зашел он к Бузину — слыхали, наверно, — начальник облместпрома. Спрашивает: «Иван Федотыч! По какой-такой причине в Сибири перестали хомуты шить?» Тот ему отвечает: «Шить шьем. Но сами, мол, должны понимать: конепоголовье растет, отсюда и трудности. А самое главное не в этом! Ситуация теперь иная… Комбайны, бульдозеры, скреперы, самосвалы, экскаваторы!.. И к сбруе со стороны облисполкома внимание ослаблено».
— Значит, в посевную половина лошадей будет отстаиваться на конюшне? И все из-за хомутов?!
— Хомуты — одна сторона. Запрягать-то не во что… Телег в колхозе — сорок, а уж по крайней нужде надобна сотня… Семитонный грузовик легче купить, чем обыкновенную повозку. А без нее в хозяйстве никак не обойтись: на чем подвезешь к трактору бочонок воды по взмету? Да разве мало таких дел?! Летошний год рассыпалась бричка — за новой пришлось в Омск ехать. Полторы тысячи верст в один конец!.. А ближе не найдешь!..
— Как не найдешь? До области-то ближе?
— Понятно, что ближе. Не раз бывали. Доходили до самого Виталия Спиридоныча… Знаете его? Заместитель председателя облисполкома по части местной промышленности. У него и обозные и шорницкие мастерские как на ладони.
— И как же реагировал Виталий Спиридоныч?
— Да как? Сначала развел руками, потом взял сводку, поглядел и сказал: «В истекшем году местная промышленность действительно работала худо — выполнила план по телегам на тридцать процентов. Ныне за январь и февраль дано восемь процентов к плану. Если эти темпы мы закрепим, то к концу года будем иметь сорок восемь процентов! Следовательно, производство транспортных средств в сравнении с прошлым годом возрастет в полтора раза!»
Шорник усмехнулся, сдвинул треух на затылок и заключил:
— С такими процентами нашим коням еще пять лет ходить без упряжки…
За березовой рощей начиналось село. По улице во весь опор скакало пар шесть верховых. Когда всадники поравнялись с розвальнями, лектор от изумления раскрыл рот. На лихих конях восседали парнишки лет по десяти — двенадцати… И, что самое удивительное, ни на одном коне не было уздечки. Передний наездник, как видно, самый отчаянный, обратал коня мочальным недоуздком. Остальные, доверившись воле лошадей, оберучь держались за гриву…
— Что за кавалерия? — оторопело проговорил лектор.
— Это наши хлопчики лошадей проминают… Не то застоятся. Проминку опять же старший конюх придумал. Возвращаются ребята из школы и прямым ходом на конный двор! Покатаются часок, а потом — обедать и за уроки.
— А почему бы вам, Яков Федорович, по вопросу сбруи не обратиться в совнархоз?
— Это вы о каком совнархозе?.. О нашем?.. Как же, обращались!.. Только нас и слушать не хотят. Писали в соседний совнархоз. Оттуда ответили. Доподлинно помню каждое слово: «Ридикюли, перчатки, чемоданы перевели на конвейер. По этим статьям идем хорошо. Что касается заминки с шорными изделиями, то вина не наша. Вопрос упирается в удила, колечки и пряжки». А ведь металла для этой фурнитуры требуется пустяк. И наряды, говорят, имеются. Но поставщики подводят… Придется в ВСНХ обратиться. Так, мол, и так, дорогие товарищи!
— Все это так, Яков Федорович, — сказал лектор, вылезая из саней. — Ну, а сам колхоз-то может что-нибудь делать?
— Вот те раз! Я же давно толкую о том. Дай мне двух-трех сподручных парней да поставь учет труда, как следует быть, и сбруйная заполнится хомутами, седелками…
…На утро следующего дня Яков Федорович заложил в сани согласно расписанию кобылицу Машку и предупредил лектора:
— Усаживайтесь покрепче, а то рванет — не удержишься! Стосковалась по упряжке, сердешная!
Н. Воробьев
Лесная быль
Собиралась гроза…
Душно и мрачно было ночью в глухом лесу. Густо пахло грибами и прелыми листьями. Где-то в чащобе надрывно ухал филин.
Но вот забрезжил рассвет. Тучи рассеялись, с гор повеяло прохладой, и лес встрепенулся, заговорил с ветром шумно и многоголосо. Лесные великаны покачивали вершинами и на разные лады толковали о событиях минувшей ночи.
— Слышала новость, соседка? — обратилась стройная красавица ель к кудлатой вековой сосне. — Говорят, в лесу дровосеки объявились. Скоро щепки, щепки полетят.
— Поживем — увидим, — уклончиво ответила старуха и заскрипела на ветру.
Жидкие осины, стоявшие купой у овражка, подслушали, о чем рассказывала елка, и зашептались, понесли весть по всему лесу: «Щепки, щепки, щепки полетят».
— Кш, ветреные! — крякнул дуб и сурово погрозил им корявой веткой. — Чего зря листьями треплете?! Хотите правду ведать, так слушайте!
Деревья приутихли, угомонились. Кому больше знать, как не ему, патриарху леса! Лет триста, поди, прожил он на белом свете, а может, и все пятьсот — кто считал?! А тут еще контора леспромхоза приютилась под его сенью. Старик все видит, чем занимаются люди в том заведении.
— Так вот, — начал дуб неторопливо. — Видал кто-либо из вас ночью огоньки в конторе? А?.. Видали, говорите? Это Кудряшов светил, до зари сочинял сводку. Уж он вертел ее и так и этак. Проставит цифру, полюбуется, а потом берет резинку, стирает и ставит новую, побольше.
— Какой такой Кудряшов? — зашумели сосны.
— Как, то есть, какой?! — удивился дуб-рассказчик. — Кудряшов Дмитрий Степанович, директор Машинского леспромхоза… Не перебивайте, слушайте дальше. Смастерил Кудряшов липу, обвязал бечевкой и отправил с нарочным в область.
— Бедная тетя липа! — пролепетала молоденькая белокурая березка. — Жалко ее…
Дуб недовольно шевельнул листвой:
— Глупышка, встреваешь в разговор старших, а того не разумеешь, что не о липе-древе идет речь. Грамота такая есть… Которая… Ну, как бы вам сказать? Вот ты стоишь тут и лепечешь, и я стою, и сосны вон скрипят, и осинки с елками живут-поживают в свое удовольствие, а в грамоте мы уже дровами значимся. Короче говоря, написано пером, но не нарублено топором.
— Плохой дядя Кудряшов, обманывает, — заключила березка.
— Тс-с! — предупредил дуб. — Нельзя так говорить о взрослых. Услышит Дмитрий Степанович, обидится.
Высокий и подтянутый клен скептически заметил:
— Слова, только слова. Ты факты нам вынь да положь!
— Извольте! — с готовностью отозвался дуб. — К этому и разговор клоню. Отправил однажды Кудряшов Машинскому лесохимическому заводу послание. Так, мол, и так, уважаемые, сплавил я вам по речке Синяге сто сорок тысяч кубометров дров. Встречайте и вылавливайте на здоровье, а денежки переведите нам на текущий счет. Те расплатились, как положено, пришли на берег, выловили поленья, обмерили — еле-еле сто тысяч кубов набралось. «Братцы-лесорубы, где же остальные сорок тысяч кубов? Не обмишурились вы случайно в подсчетах?» Эх, как взъерепенился тогда Дмитрий Степанович! Рвал и метал!
— И попался голубчик? — предположительно вставила рябина.
— Нет, выкрутился! — глухо проронил дуб. — Инструкция Лесосбыта выручила. Мудреная такая бумажка… Не понимаете? Поясню на примере…
Допустим, я, дуб, поставщик, а она, рябина, потребитель. Живет рябина, не знает печали. И вдруг ей понадобились дрова. «Хорошо, — говорю я, — топливо у тебя