Другой оппонент, профессор Красавин, высказался не менее восторженно, чем Молодцов. И Ученый совет Заречного зоотехнического института присвоил Меринову ученую степень кандидата.
…Рогозовая эпопея Меринова очень смахивает на кулинарию бывалого солдата старой армии. Разница лишь в одном: солдат объегорил на топоре темную, неграмотную старуху, а соискатель кандидатской степени обвел вокруг пальца Ученый совет института.
Борька-верхолаз
В юности Борька промышлял голубями. Заберется, бывало, на чердак соседского дома, схватит самого отменного турмана и прямым ходом на птичий базар.
— Кому голубя-сокола? По дешевке отдам! По де-е-ше-евке…
Ловко провертывал озорник голубиные операции. Но недаром говорится: повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сломить.
Подкараулил его однажды сосед под застрехой, вытянул арапником вдоль спины, тот рванулся, как молодой конь, и полетел с чердака вверх тормашками. Приятели, стоявшие в дозоре, даже зажмурились, чтоб не видеть страшной картины Борькиного приземления.
— Прощай, дружок, не поминай лихом!
А у Борьки и мысли не было расшибаться в лепешку. Он, словно блудливый кот, вскочил на ноги, показал обидчику язык, да еще и погрозил кулаком:
— Все равно переловлю до единого!
И переловил-таки, шельмец! Ликвидировал голубятню соседа. За эти ухарские набеги ребята прозвали Борьку верхолазом.
С годами Борька раздался в плечах, обзавелся шевелюрой по образу и подобию Тарзана, стал именоваться Борисом Ивановичем, а кличка «верхолаз» так и осталась за ним. Прикипела, точно молоко к горшку.
— По Сеньке и шапка! — смеялись односельчане.
А Борис Иванович хмурил лоб и философски поправлял:
— По ремеслу и прозвище. Мне на роду написано заниматься верхотурой. Люблю высокую материю! Она ум развивает, простор глазу дает… Адью, граждане! До скорого свидания.
Откозырял и ринулся за околицу, на штурм очередной высоты.
Компас привел его в кабинет главного инженера чугунолитейного завода. Глаз у Бориса Ивановича наметанный. Еще на подходе к заводу он почуял, что тут поживиться можно. Краска на трубах облезла, карнизы выщербились. Знать, за ценой инженер не постоит. Поэтому Борис Иванович с ходу взял быка за рога:
— Верхолазы нужны?
— Высотники, хотите сказать? — уточнил инженер. — Высотники требуются! — Он провел ребром ладони по горлу. — Позарез! А вы, дорогой мой, лазили где-нибудь?
— Ха-ха-ха! — артистически загоготал приезжий. — Ну неужели я подряжаюсь с бухты-барахты?! Да если сложить все высоты, взятые мной, я был бы уже на Венере. Крест на колокольне Кирилла и Мефодия кто бы, вы думали, золотил? Ваш покорный слуга. Флюгер на башне метеостанции кто подвешивал? Опять же я. А возьмите Вандомскую колонну, Собор Парижской богоматери…
Инженеру взять бы новоявленного Хлестакова за ушко да и выставить на солнышко. А он не взял. И не выставил. Он только подумал про себя: «Нагловат, но, видать, бедовый!» А вслух осведомился:
— Вы того… от организации какой-нибудь или…
— Или соловей залетный, — подхватил догадливый гость. — Ну зачем такой грубый намек? Право, я могу обидеться, и тогда вам долго придется маяться с прогоревшими трубами. А у меня ведь и доверенность при себе. Пожалуйста!
Инженер развернул поданную грамоту. Доверенность как доверенность. В ней недвусмысленно было написано, что-де Андреевский межколхозстрой поручает своему бригадиру верхолазов Вдовенко Борису Ивановичу «снимать подряды на высотные работы, заключать трудовые соглашения и уславливаться о цене обоюдно». В углу штемпель, внизу подпись, печать. Все как полагается. Однако в душу инженера закралось сомнение.
— Верхолазы в колхозе? Да что им делать на селе?
— Ой, какая неосведомленность! — наступал гость. — Вы, как погляжу я, не представляете себе современной деревенской жизни. А знаете ли, ваша милость, какие свинарники мы отгрохиваем? Глянешь — картуз с головы летит. А шпили на силосных башнях! Поэт сказал бы: «Адмиралтейская игла!» А курятники с козырьками на фронтонах! Боже ты мой! За сто верст видать.
Гость молол сущий вздор, а инженер слушал и краснел от смущения. «Ишь, набивает себе цену! — думал он. — Пронюхал, жох, что верхолазы нужны, и берет за душу. Ничего не поделаешь, придется нанимать. Трубы красить надо? Надо! Карнизы чинить пора? Пора!»
— А где ваша бригада? — спросил инженер.
— За бригадой дело не станет, — отмахнулся высотник. — Ребята ждут сигнала. Свистну — встанут передо мной, как лист перед травой. Главное — договорец обмозговать.
…Сошлись в цене.
Вскоре явились Борькины ребята. Их было пятеро, и все на одну колодку. С курчавыми бородками, с длинными нечесаными гривами, в пестрых, размалеванных рубахах навыпуск, брюки-дудочки.
— Какой цвет вы хотите придать своим трубам? — обратились они к инженеру.
— Обыкновенный, кирпичный, — отвечал инженер.
— Старо, как мир! А почему бы не положить на них гамму цветов?! Скажем, черный с прожилками бордового. Это модно. Или зеленый, перечеркнутый суриком…
— Да вы что городите?! — стукнул инженер кулаком по столу и хотел уже вытолкать их взашей.
Но те вовремя спохватились.
— Уж и пошутить нельзя, товарищ начальник. Будьте покойны, сделаем, как конфетку!
Верхолазы — на ступеньку вверх, а денежки — на ступеньку вниз. С заводского счета они потекли в Андреевский межколхозстрой, а оттуда — в карманы бородатых мо́лодцев. Не ручейком, а полноводной рекой. Водопадом! Сто тысяч целковых за полугодие! Молодцам вершки, а межколхозстрою корешки. Сам бригадир отвалил себе по две тысячи рублей в месяц. Вот это куш!
В народе говорят: бойтесь шабашников! Шабашник — рвач и хапуга. А как же назвать такого прощелыгу, как Борька-верхолаз? Ведь у него полномочия, справки, доверительная бумага.
Люди, не будьте наивны! Да это же не бумага, а филькина грамота. Бутафория! И сам Борис Иванович не бригадир, а ловкий шабашник. Он не бродит по колхозам с сундучком за плечами, не разменивается на мелочи. Борька-верхолаз стреляет по крупным целям без промаха. У него своя мораль: «Ты мне, я тебе. Услуга за услугу».
— Хотите пятьдесят тысяч прибыли? — обращается он к руководителям Андреевского межколхозстроя. — Даром даю. Сделайте только из меня бригадира-верхолаза. Другого ничего не требую. Зарплату, суточные, ночлежные и проездные я сам устрою.
— Ну и устраивайте на здоровье!
— Какие вы непонятливые! Я верхолаз-любитель. Частник то есть. Разве завод пойдет на сделку с частником? Я должен представлять организацию. Улавливаете мою мысль? У вас и счет в Госбанке и прочие атрибуты…
Те слушают вначале с недоверием, а потом начинают умиляться: «Боже, тысячи к ногам падают! Да мы на эти деньги выправим все наши делишки».
И совершают сделку со своей совестью.
…Сколько веревочке ни виться, а концу быть. Прокурор схватил за руку и самого Борьку-верхолаза и того, кто росчерком пера, штемпелем и печатью сделал его мифическим бригадиром. Умели барыши делить, умейте и ответ держать!
Но точку на этом ставить нельзя. Шабашник живуч и изворотлив. Того и гляди, вынырнет где-нибудь в другом месте.
Легкокрылая птаха
— Папа, что такое отписка? — обращается ко мне дочка, разгадывая кроссворд в журнале «Пионер».
Я достаю с полки Толковый словарь русского языка и читаю ей ответ самого профессора Д. Н. Ушакова:
— «Отписка — это формальный ответ, не затрагивающий сущности дела. Пустая о. Канцелярская о.».
Дочь поглядела на меня с этаким неудовлетворением и занялась своим делом, а я подумал: «Хорошо высказался профессор. „Пустая о. Канцелярская о!“. Метко, но куцевато. Обрубил, так сказать».
Пусть простят меня филологи, что я вторгаюсь в их огород, но хотелось бы пополнить это сухое и строгое определение составителей словаря.
Итак, что же такое отписка?
Это особый литературный жанр, который имеет свои формы, свой стиль и даже свои закономерности. Его не изучают ни в одной школе, не преподают ни в одном вузе, но он бытует у нас и приспосабливается к жизни. Он рождается сам по себе, как рождается плесень в сырых углах.
Эх, если бы объявили конкурс на лучшую «канцелярскую о.»! Какие таланты сверкнули бы перед нами! Какими переливами заиграло бы их виртуозное крючкотворчество! Иные ведь наловчились вязать такие словесные кружева, каких не вязывали даже самые ловкие столоначальники гоголевской эпохи.
Сибиряки рассказывали мне прелюбопытный случай. Ребята одной из сибирских школ послали письмо в маленький приморский городок на юге. Они просили «горсоветского дядю» ответить им на «спорный» вопрос: какого цвета вода в Черном море? «Нам это очень нужно, — поясняли ребята, — чтобы доказать, кто из нас прав: Гошка или я, Вовка».
Письмо юных сибиряков доставили в горсовет. Под окнами этого горсовета плескались воды Черного моря, благоухали пальмы и прочие чудеса ботаники. Но «дядя» прочитал письмо, лениво поглядел в распахнутое окно и рассудил: «А море-то омывает всю нашу область! Может, на том конце вода совсем иного цвета?» И переслал письмо… в облисполком.
А «дяде», сидящему на областной вышке, показалось, что связываться с ребятами ему вроде бы неудобно. «Пусть ответит им Авдей Авдеич, он старый морской волк, гидролог к тому же». Сказано — сделано. Гошкино и Вовкино письмо полетело на метеорологическую станцию, к «морскому волку». А того на месте не оказалось. Делопроизводитель метеостанции, не мудрствуя лукаво, направил послание сибирских школьников в Научно-исследовательский институт водного хозяйства. Там мудрили-мудрили и, в свою очередь, переслали в трест гидростроительства.
Затем письмо побывало в управлении пароходства, на борту корабля дальнего плавания, в клубе речников заполярного города… Завершив полный оборот по орбите Иркутск — Черное море — Ладога — Дудинка — Иркутск, оно вернулось в школу. Вовка сиял, как начищенный самовар. «Сдавайся, Гошка! — шумел он, вскрывая перочинным ножом пухлый конвертище. — Ты проиграл пари!»