Монографию о нем сочинили. Вон она, на полке. Возьми-ка, полистай! Страниц четыреста накатали. Любят у нас козырнуть эрудицией!
Я взял пухлый том в ледериновом переплете и начал листать. У меня в глазах зарябило. Книга от корки до корки начинена цифирью.
— Скучища смертельная! — пояснил Гребешков-Куделин. — Если эту книгу почитать карпам на слух, они богу душу отдадут. Не вынесут!
— А вы бы обсудили ее, прежде чем печатать.
— Ого, думаешь не обсуждали? Замдиректора по науке в восторге от нее. Говорит, «Монография голого карпа» станет настольной книгой всякого заядлого рыболова…
— Не все же у вас такие, как генетики! — перебил я своего друга.
— Да как тебе сказать? — задумался он. — Конечно, не все. Есть у нас замечательные работники. Они то и дело в колхозы наведываются, помогают сельским рыбоводам создавать образцовые водоемы… Да ты бери варенье, не стесняйся, у меня этого добра полна кладовая.
Я добавлял варенья, пил чай, не торопясь, и слушал презабавный рассказ Гребешкова-Куделина.
— Вот ты говоришь не все такие. А позволь доложить тебе о заведующем сектором акклиматизации Лыкове. Умора!
Разузнал однажды Лыков, что в Амуре толстолобик водится. Рыбка с таким игривым названием. Дальневосточная. «А подать сюда толстолобика! — бросил он распоряжение завхозу. — Мы ему покажем кузькину мать в нашем среднерусском климате!»
Снарядили экспедицию. Устроили проводы. Все честь по чести…
Добрались наши рыбаки до Амура, наловили толстолобиков и в живорыбный вагон. Привезли, пометили каждого особой меткой, занесли в журнал и, благословя, пустили в пруд. Привыкайте, мол, растите и размножайтесь!
Цыплят по осени считают. Придерживаясь этого народного обычая, мои коллеги тоже решили заняться подсчетами. Ой, и потеха была! Как вспомню заседание ученого совета, смех разбирает.
Докладывал на совете сам Иван Николаевич Лыков. Ты послушай, Михал Михалыч, что он говорил нам. Я даже записал его. «На контроле у нас значилось пятьсот толстолобиков. Когда мы опустили воду, то на дне пруда обнаружили четыреста девяносто восемь трупиков. Это были останки амурских рыбок. В живых осталось только два экземпляра: № 17-й и № 131-й. Их мы пересадили в аквариум и ведем дальнейшие наблюдения».
Эх, как тут разгорелись дебаты! Могут или не могут размножаться оставшиеся толстолобики? А вдруг они одного пола? Пока судили да рядили, сторожихин кот Мурзик изловчился и лишил жизни толстолобика под семнадцатым номером. Остался один-единственный, 131-й. Теперь не только ученому совету, но даже Мурзику стало ясно, что один толстолобик размножаться никак не может. Однако Лыков не теряет надежды. Он прогнал кота, усилил охрану аквариума и ведет фенологический досмотр за амурской сироткой. Авось, да что-нибудь выгорит! Мало ли чудес на свете случается!
…День клонился к вечеру. Мне пора было возвращаться домой. Я встал, поблагодарил хозяина за чай-сахар, за прелестный рассказ о рыбоводах и хотел уже идти. Но Виктор Николаевич вызвался проводить меня, а заодно и прогуляться перед сном. Мы вышли вместе. Гребешков-Куделин сыпал остроты в адрес своих коллег и громко смеялся.
— Ты все других склоняешь, дорогой мой, — заметил я. — А скажи, пожалуйста, что говорят на станции о твоем секторе?
— А что обо мне говорить?! Моим сектором интересуется сам Василь Васильич. Я с ним, как вот с тобой, на ты. Недавно он гостил у меня на даче. Перед уходом похлопал меня по плечу и говорит: «Молодец, Гребешков-Куделин! Верхоплавка — рыба перспективная!»
— Это он подшутил над тобой, — пытался я остепенить своего друга. — Ну, что в ней перспективного, в твоей верхоплавке? Уклейка и есть уклейка! Мелюзга! Чешуя да кости! Недаром же называют ее кошачьей рыбой.
Я думал, что Гребешков-Куделин обидится. А он, как ни в чем не бывало, продолжал:
— Верхоплавка, брат, не чета твоему карасю или какому-нибудь там налиму. Тем подавай пруд поглубже, да с колдобинами, да с илом и тиной. А верхоплавке — что! Есть ручей курице по колено — разводи верхоплавку! Запрудил лужу после дождя — пускай уклейку!
Гребешков-Куделин не говорил, а декламировал. В эту минуту он был похож скорее на актера, нежели на рыбовода. И я решил еще раз прервать его монолог.
— Пусть будет по-твоему! — сказал я. — Но ответь мне, дорогой Виктор Николаевич, на один вопрос: каков у тебя улов? Сколько центнеров дает уклейка с гектара пруда?
Мой спутник и тут не ударил лицом в грязь.
— Эх, провинция! — произнес он с сожалением ко мне. — Как упрощенно ты судишь! Да разве в центнерах дело!
— А в чем же?
— В линии, уважаемый Михал Михалыч! В установке! Вот скоро справочник рыбовода закончу. Договор с издательством на двадцать три листа заключил. Жаль, фактического материала маловато. Но, думаю, как-нибудь выкручусь. Истории побольше подпущу. Картинок цветных поднаклею. Выйдет из печати, подарю тебе. Просвещайся!
…Мы расстались с Гребешковым-Куделиным у изгиба реки. На сердце у меня был камень. Я не мог понять одного: как это уживаются в некоторых учреждениях подобные типы?
А Гребешков-Куделин бодро шагал к своей даче и насвистывал веселую мелодию.
По Сеньке шапка
Случилось это в одном маленьком зеленом городке на Тамбовщине. Приезжаю я в командировку, захожу в гостиницу. Администратор, как и положено, говорит:
— Свободных номеров нет. Придется подселить вас к Антипу Федотычу. Мужик он артельный, его вся окру́га знает.
В комнате, куда привел меня администратор, стояли три железные кровати, диван, обитый клеенкой, да письменный столик об одной тумбочке. На стене висел старомодный телефон, похожий на шарманку. У телефона верхом на табурете сидел толстяк лет сорока пяти с ершистыми рыжими волосами и круглым, как луковица, носом. В левой руке он держал трубку и, надрываясь, кричал:
— «Красный пахарь»! Колхоз «Красный пахарь»? Андрианов, ты? Это я, Антип Федотыч… Ну, как у тебя там по части яиц? Что?.. Лисица курей поела? Ну и что же! Выполняй чем угодно! Сеном, брюквой, просянкой… Да-да, по эквиваленту…
Антип Федотыч подул в трубку и снова начал звонить. Я переступил с ноги на ногу и кашлянул, дабы обнаружить свое присутствие, но тот и бровью не повел.
— «Восход»! «Восход»! Колхоз «Восход»? Багреев, ты? Эго я, Антип Федотыч… Что это у тебя с яйцами делается? Что-что? На рынок?.. Багреев, не дури! Не балуй, говорю. Я спрашиваю, какие эквиваленты можешь выставить вместо яиц?.. А? Кожсырье? Хорошо! Кожсырье — раз, конопляная треста — два, земляная груша — три. Дельно!.. Еще что? Лыко? — При этом Антип Федотыч взглянул на свои кирзовые сапоги с железными подковами и решительно гаркнул: — Нет, Багреев, с лыком погоди…
Толстяк, не меняя позы, еще долго сидел у телефона и… заготовлял яйца. К председателям колхозов он обращался на «ты» и называл их только по фамилии, себя же величал по имени-отчеству — «Антип Федотыч».
— Ты, Чугунов, брось корчить из себя казанскую сироту деву Марию! — поучал он. — Ишь, эквивалента не понимает… Что-что? А-а! Ну, то-то же! Бывай здоров!..
— Колхоз «Рассвет»? Гаврилин, это я, Антип Федотыч. У тебя кто за яйцезаготовку отвечает? Кто-кто? Пантюхин? Ну, тоже нашел мне тюху-матюху… Чего? Капусту, говоришь, повез в яйцезаготовку? А иного эквивалента ты не нашел? Что? Фасоль? Фасоль можно!.. Ну, бывай…
Наконец Антип Федотыч умолк. Он повесил трубку и, повернувшись к нам, облегченно вздохнул:
— У-ф-ф! Упарился… Семь потов сойдет, пока дозвонишься.
— А почему бы вам не поехать в колхозы? — заметил я. — Поговорили бы с народом, на птичниках побывали.
Антип Федотыч с удивлением окинул меня взглядом. Его круглое лица, усеянное веснушками, вытянулось и приняло строгое выражение.
— Некогда нам, браток, по колхозам прохлаждаться. И так на бюро райкома шпыняют: «Огонька в работе нет», «Организовать дело не умеешь». И все такое прочее… А вы тоже по части заготовок?
— Нет, я из редакции.
— А-а, пресса, так сказать! — оживился Антип Федотыч. — Знаю, знаю… Сам когда-то пробовал чирикать. Получалось. И недурственно… Ну, будем знакомы: Зайкин, заготовитель-неудачник!
— Почему ж так?
Антип Федотыч помолчал, видимо, собираясь с мыслями. Потом пододвинул мне табуретку, администратора усадил на диван, а сам закурил папироску и вышел в коридор.
— Не везет ему на ответственных постах, — начал администратор, когда мы остались одни. — Был он председателем потребсоюза. Сняли. Говорят, воров расплодил в торговой сети. Ладно! Перекинули на водную станцию, директором. Федотыч обрадовался: «Физкультура!» Наступил купальный сезон… Прыжки с высоты, соревнование по плаванию. Только поднялись спортсмены на вышку, а она как затрещит по швам. Три человека чуть ко дну не пошли. Опять Антипа Федотыча по боку. Сдал он, бедолага, водную станцию и принял молочный завод. Не худо, думает, обернулось дело. Ан нет! И на суше оказался подводный камень… Растрата случилась. Приписки. Сняли его, влепили выговор… А теперь вот на яйца бросили… Видите, еще квартирой не обзавелся, в гостинице обитает…
В это время дверь распахнулась, и на пороге показался Антип Федотыч.
— Знаете что, други мои, — обратился он к нам, — пойдемте заглянем на приемный пункт…
У ворот приемного пункта теснились возы с поклажей. На телегах громоздились сыромятные кожи, мешки с картофелем и репчатым луком, коренья хрена. Несколько грузовиков привезли сено и просяную солому. Лишь в самом конце обоза стояла кошевка, в которой мы увидели маленькую корзиночку с яйцами.
— Негусто идут яички! — подытожил Антип Федотыч.
А приезжие сидели на возах и озорно улыбались заготовителю:
— Принимай эквиваленты, Антип Федотыч!
Во двор везли всякую всячину. Зайкин хлопотал возле весов, выписывал квитанции и… делал яйца. Воз сена — сотня яиц. Мешок картофеля — два десятка яиц. Свиные кожи, лук, пенька — все шло по яичному эквиваленту…
— А теперь не мешало бы позавтракать! — предложил Антип Федотыч. — Верите, с утра маковой росинки во рту не было.