— Это относится к тайнам лаборатории живописца. Но вам могу открыться. Чтобы создать шедевр, я должен уловить момент, когда моя героиня психологически созреет.
Об этом своем разговоре тетка Меланка поведала Наталкиной матери Параске:
— Що це такое «шедевр», я не знаю, что такое «психологический момент», тоже не розумию, но что он хочет, кума, от твоей дивчины, це я по глазам его бачу.
Параска насторожилась. Ей не нравилось, что цветастый франт ходит по пятам за дочкой; того и гляди — дурную славу накличет. А тут еще начались сеансы. Птициан сказал:
— Я привык писать без посторонних, наедине с натурой.
Сидит Наталка на стуле, под фикусом, в карих очах лукавые смешинки так и искрятся. А Спиро́ сделает мазок, уставится на нее и ест дивчину взглядом, как гипнотизер. Сделает еще мазок и вздохнет:
— Эх, Наталья Григорьевна, цветок душистых прерий! Цвести бы вам у моря, в моей родной Одессе… На рейде корабли с иностранными флагами, нейлоновые огни на Дерибасовской, а под каштанами влюбленные парочки…
— Нейлоновые, говорите? — прыснула Наталка. — А в Киеве я видела неоновые.
— Да что там Киев! — продолжал заливать Птициан, не придав значения Наталкиному замечанию. — Вот на Канарских островах иллюминация! Кстати, перед твоим взором, Натали́, сувенир этих божественных островов.
Спиро́ бережно поправил свой ослепительно багряный галстук, на котором резвились цепкохвостые обезьяны.
— Память о дальнем плавании. Да, да, семь раз ходил на флагмане в качестве бортового художника. Море — моя стихия! Штормы и штили, девятый вал… Был, конечно, маринист Айвазовский. Но мы, модернисты, прокладываем новые пути. В Дели устраивали выставку моих полотен. Посол открывал. Успех был шедевральный. Индусы качали…
Спиро́ ошеломлял Наталку морскими приключениями:
— Однажды на Амазонке меня чуть крокодилы не слопали. Спасибо боцману. От верной смерти спас. А у острова Пасхи имел схватку с акулой. Шрам на руке оставила, зубастая!.. Но ты, Натали́, не пугайся: у берега Аркадии этой твари не водится. Эх, и райский уголок — Аркадия! Пляж — мечта, тишь и благодать, а главное — Одесса рядом.
Наталка слушала Птициана с самым серьезным видом. А вечерами потешала подруг:
— Этот Спирька, дивчата, сущий гибрид между Хлестаковым и бароном Мюнхгаузеном. Брешет, как пес.
Меланка была «у курси дила» и как бы ненароком отписала про Спирьку своему сыну-студенту в Одессу. Тот не замедлил с ответом:
«В шею его, мамо, гоните! Это не Спиро́ и не Птициан, а Спиридон Птичкин. Учился в нашем институте, с первого курса выставили. Поступил в художественное училище — опять же выдворили. Несколько раз его ловили у иностранных судов: шмутки выменивал. Словом, шаромыжник и тунеядец…»
— Стоп, тетя Меланка. Об этом ни гу-гу. Тайна!
Наталка кликнула деда Олеся, и они втроем долго шептались. Дед ушел довольный, ехидно потирая руки и хихикая.
Очередной сеанс был кульминационным пунктом в биографии Спирьки-модерниста. Положив на холст несколько мазков, он решил взять быка за рога.
— Слыхал, большие деньги выдают на трудодни в вашем колхозе. И куда вы их деваете в этой глухомани? Солите, что ли?
— На книжку кладем, — степенно отвечала Наталка. — Кто новый дом собирается строить, кто одежду справляет. А дивчата приданое копят. Дело житейское.
— Книжка на современном этапе — самое правильное приданое! — живо подхватил Спирька. — И собственный домик — это вещь! Но смотря где его поставить. Не в вашем же захолустье! Эх, Натали́, возвести бы нам с тобой теремок в сказочной Аркадии! Мои предки тоже подкинут небольшой кушик… И дачка у нас будет, милая моя, на зависть всем эстетам. А этот твой портрет мы в будуарчике пристроим!
Спирька так буйно жестикулировал, что кисть обронил. В экстазе он вскочил с места и бросился к Наталке.
— Натали́! Я люблю тебя, моя канареечка! Прошу твоей руки! О, мы будем счастливы, как Адам и Ева!
— Смирно! — скомандовала Наталка. — Руки по швам! У нас на хуторе по старому доброму обычаю сначала сватов засылают.
— Сваты завтра же будут у твоих ног.
Волчком выкатился Спирька из комнаты, бросив холст, который до сих пор скрывал от людских взоров, и понесся на квартиру. Наталка подошла к мольберту.
— Боже ж ты мий! Чи це я, чи це баба-яга?! — растерянно прошептала она.
Сваты не спали ночь напролет. Тетка Меланка развлекала взбудораженного Спирьку баснями-побывальщинами, а дед Олесь что-то мастерил на бригадном дворе.
— Жених должен знать все обряды, — вкрадчиво говорила Меланка. — Если невеста согласна, она тебе рушник преподнесет. А в случае отказа гарбуза́ в воз подложит: катись, мол, гарбузом!
— Гарбуза, говоришь?.. А что это такое?
— Це по-нашему гарбуз, а по-вашему, городскому, тыква.
Сваты заявились вместе с женихом. Ни рано, ни поздно — как полагается. И прежде чем завернуть к невесте, дали крюк по хутору. А тем временем у явора уже табунилась молодежь, щебетали ребята-пострелы. Принимал сватов сам хозяин с хозяйкой. Разговор шел изысканный, вежливый: «Прошу!.. Будьте ласка!..» Потчевали «дорогих гостей» горилкой. Спирька, развалившись в красном углу, чувствовал себя кумом королю. Осушив третью чарку, он махнул рукой на сватов:
— Соловья баснями не кормят! Пора благословлять! Где там Натали́?
— Покорно благодарим, молодой человек, за оказанную честь, — достойно ответил Григорий. — Однако с благословением придется погодить. Последнее слово за Наталкой. А ну-ка, жена, покличь ее.
Распахнулась дверь. В горницу вошла Наталка, писаная красавица. Легким шагом она приблизилась к столу и поставила перед женихом медный поднос, на котором горой лежал-возвышался гигантский гарбуз.
— Оце вам, Спиридон батькович, в дорогу!
На гарбузе было выгравировано: «На долгую память от Наталки».
Поставила, ловко повернулась на каблучках и выпорхнула. У крыльца зазвенел колокольчик.
— Карета подана! — крикнул дед Олесь.
Спирька кубарем выкатился вон из хаты. Могучие руки парней легко подхватили его и бросили в таратайку. А дед Олесь неторопливо вынес гарбуз, показал его всему честному народу и осторожно, будто хрустальную вазу, уложил рядом со Спирькой. Потом так же не спеша влез на таратайку, подобрал вожжи и пропел:
— Эх, вороные-удалые, промчим с ветерком молодого человека до станции!
Кони лихо рванули с места. Зазвенел колокольчик. Свистом и гиком огласилась улица. Хутор Рушниковский выпроваживал захребетника и лоботряса, охотника за богатым приданым.
Девятый вал
Мы приглашены на свадьбу. Наша приятельница выдает замуж свою единственную дочь Машеньку. До чего ж быстро бегут годы! Машенька — невеста!.. Кажется, совсем недавно она лепетала свои любимые стихи:
«Два, два, два,
Четыре, пять,
Вышел зайка
Погулять…»
А теперь ее соловьиный голос звенит в самодеятельном хоре столичной ткацкой фабрики. И голубые Машенькины глаза, обрамленные лучистыми ресницами, задорно глядят с доски почета — ударница коммунистического труда.
Какой подарок преподнести этой славной девушке, вступающей на стезю семейной жизни?.. Ломаем головы… Может, отрез на платье? Заходим в магазин тканей… Витрины и стенды переливаются всеми цветами радуги. Боже, чего только нет! Марианна, Лидия, Волна, Весна, Перлон. А Малахит, а Жемчуг и Алмаз с золотыми прожилками. Не камни, а ткани. Да еще какие!.. Но разве Машеньку удивишь отрезом: она сама ткет шелка, хорошо зарабатывает и одевается с иголочки.
— Пойдем, что ли, в ювелирный!
Тут уже настоящие камни-самоцветы. И золото. И серебро. И янтарь. А часы! Всевозможных форм и конфигураций. Одна модель красивее другой! Но вот беда: третьего дня у Машеньки на руке мы увидали чудо-часы — антимагнитные, противоударные, водонепроницаемые, в золотом корпусе, с браслетом.
Вдруг одного из нас осенила мысль: преподнести невесте истинно русскую, простую, но очень необходимую вещь. Это будет скромно, зато оригинально. Решили посоветоваться с женами. Те с интересом выслушали наше соображение и дуэтом воскликнули:
— Здорово придумали! Вещь уникальная! Если улыбнется счастье и раздобудете, Машенька расцелует вас публично, перед женихом!
Уж кому, как не женам, знать, какая вещь уникальная. Кстати, они подсказали, где эти уникумы продаются.
— Ни пуха, ни пера! — пожелали нам жены.
И мы пустились в путь за жар-птицевым пером. А его, как известно, надо искать за тридевять земель. Сначала мы ехали на метро, потом на троллейбусе, затем пешком пересекли Измайловский парк и, наконец, взяли такси.
— Вот он, ваш магазин! — сказал шофер и тоже напутствовал нас пухом и пером.
Мы вступили на тротуар. У входа в магазин бушевал людской шторм. Его волны катились через три квартала. Девятый вал выбросил нас на мостовую, как щепки разбитого брига. С превеликим трудом нам удалось ухватиться за хвост очереди… «Да-а-а, — вздохнули мы облегченно, — дальновидными оказались наши жены!»
Очередь разматывалась и ползла, как улитка. Час, другой… пятый… седьмой… Вот наконец и заветный прилавок. Шарим глазами по полкам и, о ужас, не находим сувенира, за которым отстояли столько времени. Продавец, хмурый, как осенняя ночь, предложил нам указать на почтовой открытке адрес местожительства и буркнул:
— Ваш номер 37 597-й. Через годик-полтора вызовем за получением… Следующий!
— Да вы в своем ли уме! — запротестовали мы. — У нас завтра свадьба!..
— Тоже мне женихи! — зло поддел продавец. — Расскажите эту сказку своим внукам!
Пусть простит нас Машенька, что мы не пришли на свадьбу. Не могли же мы явиться с пустыми руками. Через годик-полтора придем, с сувениром. Может, поспеем на крестины. Разобьемся, а достанем уникум!
Эврика!.. Звоним заместителю министра торговли всея Руси Н. П. Ванину. Так, мол, и так, дорогой Николай Петрович, бьем вам челом от имени тридцати семи тысяч пятисот девяноста семи москвичей.