Дед Мороз опять застонал, как тяжелая дверь, которую не открывали сто лет.
– Кажется, его чем-то огрели, – сказал Балашов, развязывая Морозу руки.
– Или напоили, – добавила я, нюхая воздух.
– Нет, огрели. Вон той вазой, – Балашов ткнул пальцем величиной с банан в большую напольную вазу, которая валялась на полу. – Эй! Вы можете говорить?!
– Могу, – вдруг отчетливо произнес Дед Мороз, крутанулся на спину и уставился в белые потолочные плиты. Он оказался лет двадцати, с детскими синими глазами; его красный накладной нос съехал на ухо, а борода на правую щеку.
– Вы от госпожи Булгаковой и Андрона? – светским тоном осведомился Балашов.
– Только больше не бейте! – взмолился юный Дед Мороз. – Я подарки вам принес!
Он с ужасом уставился на пистолет в руках Балашова. Балашов спрятал пистолет в карман, давая понять, что не собирается его применять.
– Как вы сюда попали? – спросила я Мороза.
– Я подарки вам принес, – грустно повторил он.
– Кто вам открыл дверь? – рявкнул Балашов.
– Швейцар. И тут же ударил меня по голове, – жалобно объяснил юнец.
Я вытаращилась на Балашова, Балашов на меня.
– У меня в штате нет швейцара, – читая мои мысли, сказал мне Балашов.
– Значит, уже есть, – сообщила я ему и попыталась допросить Деда Мороза:
– Как он выглядел?
– Кто?!
– Швейцар!
– Откуда я знаю?
– Но он же открыл дверь и ударил вас по голове! Вы сами сказали.
– Сказал. Только я его не видел. В этом чертовом дворце, извините, – обратился он к Балашову, догадавшись, что к дворцу я не имею отношения, – было темно как у черта в жопе. Извините, – теперь он сказал это мне. – И почему-то не работал звонок. Я звонил, звонил – не звонит. Я тогда ногами вашу дверь попинал. Извините, – опять к Балашову. – Дверь швейцар открыл и ... меня по голове не по-детски приложил. Ой! – Он схватился за голову. – Очень геморрная эта работа – Дед Мороз. Извините, – это он мне. – В следующем году в аэропорт грузчиком пойду на каникулы, там никакого...
– Геморроя, – подсказала я.
– Да. Извините...
– Значит, вы никого не видели? – спросил Балашов.
– Вас видел. Свет зажегся и вы прибыли. С пистолетом, – он покосился на карман Балашова. – Не убивайте меня! Я на работе, подарки принес.
Он сел и стал озираться.
– А где мешок? У меня был мешок!
Мы тоже закрутили головами, но холл был чист и пуст, в нем не было даже диванчика, только огромная стойка-вешалка, на ней – голубая норковая шуба, наверное, Кирина.
– Мешка нет. С...ли. Ой! Извините, – это он нам обоим. – Я себя очень плохо чувствую!
Дед Мороз лег на пол, сложив руки в красных рукавицах на груди.
– Голова кружится и тошнит, – пожаловался он.
– Сотрясение мозга, – проявил осведомленность Балашов.
– На геморрой тоже похоже, – встряла я. – Особенно когда перепьешь.
– Я не перепил, – простонал Дед. – Я ваших соседей обошел – депутата, президента, и какого-то генерального. Все нормально было. А тут ... так... не по-детски... и мешок, того... извините.
– Вы пешком? – поинтересовалась я.
– Ну да, – удивился Мороз. – Это я в детстве конным спортом увлекался, а потом бросил – дорого. Я всегда пешком. Или на трамвае, он дешевле.
– Кто тебя прислал? Как тебя охрана пропустила? – крикнул Балашов, пытаясь вернуть разговор в нужное нам русло.
Дед Мороз испуганно уставился на его оттопыренный карман.
– Я сюрприз от господина Болотникова, соседа вашего, банкира. Он по-соседски решил всех поздравить и заказал меня. Другие деды берут с крутых по сто баксов за час, а я – двадцать. Он еще Снегурочку хотел, но я такую дуру не нашел, за двадцать баксов жопу в праздник морозить. До вас час из города идти. Извините. А охрана ваша не только пропускает, но и наливает. Еще у меня посох был. Мне ведь реквизит погонять дали, вернуть надо.
Мы завертели головами, но посоха нигде не было.
– Нет посоха, – сказал Балашов.
– Ой! – расстроился Дед Мороз.
– Извините, с...ли, – опять встряла я, не испугавшись нового в своем репертуаре слова. – А вы можете, того... дать задний ход? У нас тут и так проблем хватает.
– Голова кружится и тошнит, – Мороз снова улегся на пол. – Я без посоха не могу. Мне реквизит сдавать надо.
Балашов полез за бумажником и вытряс много разных денег, среди которых затесались и доллары. Дед Мороз выхватил их и сунул запазуху.
– Пойди, купи сейчас хороший посох! – вздохнул он.
Балашов полез в другой карман и сунул Деду на этот раз чистые доллары, без примеси рублей. Они тоже стремительно исчезли в дебрях красного бушлата.
– Хорошо у вас! – сказал Мороз, встал и пошел к выходу. Но у двери остановился.
– Все равно голова кружится, – пробормотал он и стек на пол лицом вниз, будто мы не реанимировали его рублями и долларами.
– Черт! Что с ним делать? – с досадой спросил Балашов.
– Давай его к Кире, – придумала я.
– Кто такая Кира? – внятно спросил Мороз.
Может, ему не так плохо как он изображает? Просто парень решил срубить побольше? Разбираться было некогда.
– А зачем его к Кире? – попробовал возразить Балашов. – В доме много других комнат.
Уж не знаю, какая там группа кампаний ему принадлежит, но на бытовом уровне соображал он не очень хорошо.
– Понимаешь, – попробовала я ему объяснить, – в доме происходит нечто, что не поддается твоему контролю. В других комнатах и так много сюрпризов. Мне кажется, вдвоем им будет безопаснее.
– Меня, пожалуйста, к Кире, – слабым голосом попросил Дед Мороз.
Я хотела взять его за ноги, но Балашов отстранил меня, взвалил Мороза на плечо, и мы двинулись прежним маршрутом: коридор, лестница, коридор. Мороз был маленький, легкий, его ноги едва доставали Балашову до пояса, и он нес его так, будто тащил пакет с апельсинами.
У Кириной комнаты Балашов достал ключ из кармана и бесшумно открыл дверь.
Кира полулежала в кресле. Она была красавица – Кира, и знала об этом. Даже наедине с собой, даже в стельку пьяная, она полулежала в кресле так, что выгодно, ну очень выгодно белела ее нога в высоком разрезе платья, бедро казалось круче, чем на самом деле, а волосы цвета липового меда разметались по спинке настолько шикарно, будто не случайно так упали. Руки – красиво и расслаблено – одна на другой. Туфли она скинула и зачем-то тянула ножку с крутым подъемом, как тянет ее героиня мелодрамы, которую герой-любовник берет на руки, чтобы утащить в постель. Ни один художник, ни один фотограф не усадил бы свою модель более эффектно, чем пьяная Кира свалилась в кресло сама. Наверное, она спала, потому что распахнула свои фиолетовые глаза, когда Балашов шагнул в гостиную как пластмассовая кукла, которую наклонили нужным образом. Она уставилась на нашу делегацию с пьяным недоумением.
– Где Витя? – спросила она. – Ярик, что у тебя на плече? Почему она напялила мой костюм? Ярик! Где Витя?
Не обращая на нее внимания, Балашов сгрузил Деда Мороза на кожаный двухместный диванчик и сказал ему:
– Отлежишься здесь пока. Мы вас закроем. Можешь попировать. – Он кивнул на накрытый стол.
– Ярик! – взвизгнула Кира. – Что это значит?
– Не бойтесь, женщина, – простонал с дивана Мороз, – я вам вреда не сделаю. У меня девчонок как редисок на грядке, выбирай любую! Мне молодые больше нравятся. Извините.
Кира замерла с открытым ртом, потом кинулась на Балашова:
– Сколько ты заплатил этим клоунам, чтобы меня унизить? Не смей меня запирать!
Он оттолкнул ее обратно в кресло, и она опять умудрилась свалиться туда красиво – можно было делать снимок за снимком.
– Молчи, – сказал Балашов. – И сиди тихо.
Что-то такое Кира про него знала, потому что прекратила истерику, дала нам выйти и закрыть дверь на ключ.
И тут в коридоре снова погас свет.
От злого бессилия Балашов выстрелил. За дверью всхлипнула Кира и застонал Дед Мороз.
– Не надо палить в потолок! – крикнула я, и мы побежали по темному коридору назад, к лестнице, где был этот чертов рубильник. Этот маршрут я могла бы уже проделать с завязанными глазами в любом направлении.
Балашов подбежал к злополучной дверце первым. Я включила фонарик и, помогая ему, шарила по стене ярким лучом.
Дверца была открыта. Кто-то так торопился, что закрыть ее не успел. Балашов рванул на себя рубильник. За мгновение до того как зажегся свет, мы услышали какой-то шум. Даже не шум, колебание воздуха. Так падает лист бумаги с небольшой высоты. Голубоватый свет резанул мне глаза. И почему он раньше казался таким тусклым?
Балашов, с неожиданной легкостью для своих габаритов рванул вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки и подняв руку с оружием вверх. Проклиная Кирины каблуки, я побежала за ним, впервые серьезно подумав, а не набрать ли 02?
В коридоре никого не было.
И в холле никого не было.
Я зачем-то водила фонариком по стенам, будто дополнительный свет мог как-то помочь.
Балашов ворвался в комнату для прислуги – в свой первый заход мы успели осмотреть на первом этаже только его кабинет.
Никого.
Он закрыл дверь на ключ и ринулся дальше. С бильярдной все было ясно, она закрыта, кабинет тоже. Детская, комната эконома, туалеты – пусто и тихо. Словно кто-то невидимый решил поиграть с нами, ходит рядом, смеется и творит свои страшные безобразия. Последней комнатой, которую Балашов проверил и закрыл на ключ, была кухня.
– Подвал! – напомнила я, и он побежал куда-то под лестницу, в полумрак.
Под лестницей я увидела тяжелую железную дверь с навесной щеколдой снаружи. Дверь была открыта, за ней – черная дыра.
– Там, – задохнувшись, крикнул Балашов, щелкнул выключателем у наружного косяка, и понесся вниз по крутой лестнице, целясь из пистолета в неизвестность.
– Стой! – закричал он кому-то.
– Стой! – заорала я ему, понимая, что он нарвется на пулю раньше, чем сам успеет выстрелить. – Стой! Нужно просто закрыть эту дверь и вызвать ментов! Стой!