е кто-то есть.
Кира хихикнула.
– Этот кто-то... он убил Виктора, – продолжил Балашов.
– Убил? – Кира произнесла это почти спокойно. Может, ей и правда нравился этот эпизод ее жизни? – Убил? Кто-то? Ярик, ты перемудрил. Ты же сам позвал его стреляться. Ты его и убил!
– Этот кто-то убил не только Виктора. В твоей спальне, в шкафу, я нашел труп эконома. Иван Палыч зарезан ножом.
Кира захохотала.
– Хер с ним, с экономом, – заявил Мороз. – Давайте в «Зассыху», у кого дама пик, тот и...
– Ты молчишь, – рявкнул Балашов. – Говорю я. Внизу, у черного входа на кухню, зарезан охранник. Этот кто-то хорошо знает дом, он зачем-то постоянно вырубает свет. Он много натворил, но с места преступления не уходит. Мы пытались его обнаружить, но не смогли. Я не знаю, кто это может быть! Кира, что ты об этом думаешь?
– Я?! Я думаю, что у кого дама пик, тот и ... Разъяренный, вооруженный муж в этом доме ты, Ярик!
Только не вздумай говорить: «Это не я!», мысленно приказала я Балашову.
– Это не я, – сказал Балашов. – И доказать это не составит никакого труда.
– Друзья мои! – Мороз вдруг стал фамильярным. – Нужно легче относиться к проблемам. Вот меня по кумполу стукнули и ничего, я готов воспринимать жизнь такой, какая она есть, без прикрас, я готов радоваться ей. Кстати, я очень уважаю буддизм, очень! Я думаю, если мы с вами тут запремся и до утра проиграем в «Зассыху», то ничего страшного с нами произойдет. А утро вечера светлее, менты трезвее, все тайное станет явным, и этому стрекозлу уже ни к чему будет вырубать у нас свет. Кстати, господа, я знаю шикарный философский анекдот, он очень подходит к ситуации, но он матерный. И мат там незаменим, иначе анекдот перестает быть философским. Я расскажу, извините, дамы. Умирает пасечник...
– Молчать! – заорал Балашов во всю мощь своих легких и сорвал голос с баса на фальцет. – На чем мы остановились?
– На том, что ты замочил кучу народа, но можешь легко доказать, что это сделал не ты, – усмехнулась Кира.
Она странно себя вела, эта Кира. Вроде и наезжала на Балашова, но беспрекословно слушалась, когда он наезжал на нее. Может быть, она понимает в происходящем гораздо больше, чем мы думаем? Почему эта мысль пришла мне только сейчас? Словно прочитав ее, Балашов сказал:
– Кира, ты должна рассказать все, что знаешь. Скажи, когда и почему вернулся Иван Палыч? Как он мог очутиться в твоей комнате? Вспоминай, думай, рассказывай. Ты так же по уши в этой истории, как и я!
– Иван Палыч? В моем шкафу? Черт, придется менять гардероб! – начала дурачиться Кира.
Кажется, от нее ничего не добьешься. Может, мне снова поднапрячь мозги?
Мырка – это бывшая учительница. Она узнала о связи своего мужа и Киры, а также узнала о том, как красиво и тупо они оставили Балашова без штанов. Если Виктор выходит из игры, балашовские богатства достаются ей и ее ребенку. Сам бес велит избавиться ей от Виктора, тем более, если у нее есть какой-нибудь возлюбленный. Она наводит Балашова на сладкую парочку, они с дружком прячутся в доме и, подловив момент, обставляют все так, что убийство Виктора кажется делом рук ревнивого Балашова. Только почему они не смываются? Зачем обыскали Виктора и перерыли стол Балашова? Почему убили эконома, охранника, а Мороза огрели по голове? И самое главное. Неужели Кира такая дура, что позволила все захапать женатому любовнику? В чем ее выгода? Реальных вопросов получалось больше, чем возможных ответов.
– Умирает пасечник...
– Молчать! Кира, когда вернулся Иван Палыч?
– Мне об этом ничего не известно. Зато известно, что ты не улетал в Париж.
Значит, Мырка – это учительница. Мягкий знак – ее любовник. Откуда они так хорошо знают дом, что легко в нем прячутся и вырубают свет там, где хотят? Они не уходят, потому что следующий – Балашов. Он может раздуть скандал, подать в суд, заявить, что его обокрали мошенники. Но тогда и Киру нужно того... к Виктору, эконому и Сене. Нет, с Кирой что-то не то. Не могла она допустить, чтобы вот так все на Виктора. В чем ее выгода?
– Ну, господа, умирает пасечник...
– Значит ты, Кира, настаиваешь, что во всем виноват я.
Кире-то какая выгода?
– Я ни на чем не настаиваю.
«Калеса» – это машина Виктора. Они собирались ее использовать. Увезти трупы в багажнике?
– Я знаю, как вы с Виктором меня обставили. Только не могу понять – какой твой в этом интерес? Даже при разводе со мной ты имела бы больше. Ведь теперь у тебя ничего нет! Все достанется Тамаре.
– Ну, господа, этот анекдот идеально подходит к вашей ситуации! Вообще-то он подходит ко всем жизненным ситуациям, потому что очень глубоко философский. Но матерный. Умирает пасечник...
– Молчать!
Почему не гаснет свет? Интересно, что они будут делать, если мы действительно запремся в гостиной и просидим до утра, играя в «Зассыху»?
– Кира, я не пойму, зачем тебе это было нужно? Какой тебе прок от того, что все стало принадлежать Виктору?
– Не поймешь! – Кира залилась серебристым смехом. – Не поймешь!
«Я буду вовремя и на стреме». Вовремя – это когда? Значит, был условленный час? На стреме – это зачем? Чтобы убивать всех, кто попадется на пути? Мягкий знак – это не перевернутое Р. Этот парень с трудом пишет, он не стал бы экспериментировать с плохо знакомым ему алфавитом. Может быть, мягкий знак – это не начало, а конец слова?
– Кира, неужели ты никогда меня не любила?
Вот это он зря. Я думала, что мы это уже проехали. Ведь было же «кто такая Кира».
– Любила?! – Кира развеселилась от души. – Посмотри на меня, Ярик! А теперь найди зеркало и посмотри на себя! Любила! – Кира смеялась искренне, не натянуто, она радовалась так, будто ее любовничек, на которого переписано все балашовское имущество, на чей счет ушли все балашовские деньги – жив, здоров, и невредим.
Единственное мужское имя, известное мне, которое заканчивается на мягкий знак – это Лель. Трогательный юноша из сказочки «Снегурочка», который хорошо поет.
Балашов зашагал по гостиной. Он заметался туда-сюда, потом вдруг остановился у посудного шкафа с гнутым тонированным стеклом и уставился на свое отражение.
– Да, ты не могла меня любить. Как я сразу этого не понял?
Плевать на Балашова. Все равно это не Он.
– И я не мог тебя любить. Я любил твоего ребенка.
Кира перестала смеяться. Такое публичное признание ей не понравилось.
– Между прочим, господин Балашов, этот анекдот – идеальная психологическая помощь в вашей ситуации...
Балашов запустил руку в карман и вытащил десять долларов.
– Это тебе, – протянул он Морозу. – За десять минут молчания.
– Пять! – торганулся Мороз, схватив десятку. Он взял со стола бутылку коньяка, ловко ее открыл и плеснул темную жидкость в рюмку. – Раз не хотите анекдот, раз не желаете в картишки, то я напьюсь. Тост. Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было! Гусары пьют стоя.
Мороз вскочил и залпом выпил коньяк. Он постоял секунду, словно прислушиваясь, как коньяк добирается до желудка, и вдруг осел на пол, увлекая за собой тарелку с остатками салата.
– Внутренний ветер, – вспомнила я. – Переизбыток ян.
Балашов бросился к нему и стал колотить его по щекам, рискуя выбить Морозу челюсть. Кира тяжело вздохнула:
– Зачем было тащить этого ублюдка сюда?
– Он спит, – сказал Балашов, нащупав у Мороза пульс. – Как убитый. Странно.
– Зря тратился, – я вытащила у Мороза из кулачка десятку и сунула себе в карман. И тут меня осенило. «Калеса» – это не машина. Это коньяк, от которого падают замертво.
– Странно, – сказал Балашов. – Откуда коньяк? В моем доме его никогда не бывает, я не переношу этот запах.
Кира развернула красивые плечи и резко встала из кресла.
– Ярик, дай ключ. Мне нужно в туалет.
Балашов поднял Мороза на руки и переложил на диван.
– Я слышал, такое бывает. Непереносимость алкоголя. Человек падает от одной чайной ложки.
– Ключ! – завизжала Кира. – Я умираю, хочу в туалет!
– Ты никуда не пойдешь. Это опасно.
– Ключ! Или я выпрыгну в окно.
Странно, что она ничего не боится. Ведь не думает же она всерьез, что всех убил Балашов.
– Я никого не боюсь! – заорала Кира. – Кроме тебя.
– Я не отдам тебе ключ. Мы просидим здесь до утра, а утром все...
– Приземлится и рассосется, – подсказала я ему.
Иван Палыча нашли в Кириной комнате. Кира занервничала после того, как Мороз кулем свалился под стол, выпив коньяк.
Я не знаю имени, заканчивающегося на мягкий знак. А если бы и знала – это ничего не меняет.
– Пусти! – Кира бросилась к открытому окну, но Балашов перехватил ее за руку и швырнул в кресло.
– Что ж ты так разбушевалась-то? Сиди. Все нужды – под елкой, – проявил он похвальную жесткость.
Жаль Мороза. Мне стало его не хватать.
– Ярик, – сбавила тон Кира, – ты же вооружен. Проводи меня, пожалуйста, в туалет, меня тошнит. – Она театрально поднесла руки ко рту.
– Жаль, он не успел рассказать свой анекдот, – устало сказал Балашов и присел на край дивана, рядом с сопящим Морозом. – Кира, откуда у нас в доме коньяк?
Кира промолчала.
– Кира, откуда? Я его на дух не выношу. Ты тоже.
– Ярик, я собиралась встречать Новый год с Виктором. Не с тобой, а с Вик-то-ром. А Виктор любил коньяк.
Значит, рухнуть под стол без чувств, должен был Виктор.
– Странно, – Балашов плеснул коньяк в рюмку и понюхал.
– Не пей, козленочком станешь, – усмехнулась я. – У тебя, Балашов, позднее зажигание. Колеса бывают не только шипованные.
– Ты о чем? – спросила Кира.
– Ты про что? – спросил Балашов.
И тут раздалась телефонная трель. Я решила, что звонит мобильный у Балашова в кармане, но он кинулся куда-то за кресло, там, на тумбочке, стояла телефонная база, но трубки в ней не было. Телефон звонил, приглушенно переливаясь трелями, Балашов заметался по комнате в поисках аппарата.