– Эх, Сеня! – громко хлопая крыльями, в дверь влетел грязный большой попугай. Летел он тяжело, неумело, и почему-то вертикально – брюхом вперед.
– Заткнись, глупая птица! – яростно проорал Балашов, стараясь воплем заглушить конец знаменитой Гришиной фразы. Он крепко прижал голову Эли к своей груди, запечатав ей уши ладонями. Попугай, не справившись с приземлением, грузно рухнул под чахлую пальму клювом вниз и, прихрамывая, пошел по полу, глядя под ноги, словно курица в поисках зернышка.
– Бумагу, толстый!
– Ой, да знаю я, что он кричит! – Эля высвободила голову из больших балашовских ладоней, закрывавших ей уши. – Он кричит: Эх, Сеня, а не позвать ли нам блядей! Слово, конечно, нехорошее, и смысл неважный, но не настолько, чтобы разлучать меня с Гришей! Мама, держись, вот ваша бумага!
– Вот ваша бумага! Мама, держись!
Балашов вдруг замер, уставив взгляд в пространство. Я физически ощутила, как он что-то соображает, как туго, словно заржавевшие детали, ворочаются его мозги. Наконец, он гаркнул своим прежним, сокрушительным басом:
– Эй, Виль, а какую бумагу ты ищешь? Если это договор купли-продажи моей фирмы, то он тебе ни к чему! Договор оформлен на твое имя, значит, он зарегистрирован в налоговой!
Если бы на Балашове были штаны, он походил бы на командира полка, выносящего с поля боя ребенка.
– Тебе ни к чему эта бумага! Все и так на тебе! В том числе и налоги!
– И налоги тоже! – поддакнула язва Эля.
У Виля в глазах промелькнуло недоумение.
– Это правда, Кирка?! – он ослабил хватку, и Кира смогла встать прямо.
– Не знаю, – пролепетала она, – может и правда.
– Нет, толстый, ты меня не обманешь! Что ты держишь в руке?! Разверни, покажи, положи у моих ног и проваливай! Если это не та бумага, у твоей малышки будет, что вспомнить про мамочку! – Он за шею склонил Киру над бетонной пропастью.
– Виль, ты не можешь! – задыхаясь, закричала Кира. – Мы же вместе все придумывали! Мы так хорошо все придумали! Мы уедем на Кубу – край непуганых идиотов, мы купим остров в океане, ты будешь король, а я королева!
Кира несла ахинею, но ахинея имела право на жизнь, потому что большую часть для ее осуществления они уже сделали.
– Папа, что она говорит? Она – король, он – королева, а я? Какой океан?
– Виль, ты не можешь! Наверное, правда, бумага не так уж нужна! Пусти!!
– Чтобы стать королем, я все могу, Кирка! Пока вы все сладко жрали и мягко спали, я давился гнилой перловкой, пил компот из червивых яблок, и спал на голой продавленной сетке, потому что все матрасы растащили по домам воспитатели! Я ходил весь в клеточку! Бумагу, толстый! Я все могу, Кирка! Проживу без королевы! Я закажу тебе такую службу за упокой, что все покойники перевернутся от зависти!
– Эх, Сеня! – весело крикнул попугай, бодро приподняв облезлый хохол.
– Ягих, ты не в Пагиже?!! – двери тучей из голубой норки заслонила Алевтина Израилевна. Каким-то чудом она добралась к месту действия в момент кульминации.
Правда, кульминацию изрядно заклинило.
– Бумагу!
– Виль, ты не можешь!
– Мама, держись!
– Ягих, ты не в Пагиже?!
– Эх, Сеня!..
– Бумагу!
Балашов, опустив Элю на пол, двинулся к Вилю.
Сейчас все закончится. Чем – неизвестно. Детдомовский мальчик ни перед чем не остановится. Главный герой – в трусах. Хоть бы они были в синюю клеточку, а не горошек!
Я прижала Элю лицом к себе, но Эля вывернулась, она не хотела быть испуганным слабым ребенком.
Балашову до Виля осталось два шага.
– Разверни бумагу, – приказал ему Виль.
– Отпусти Киру, тогда разверну!
Виль немного ослабил хватку, Кира чуть разогнулась, чтобы не так нависать над бассейном.
– Тебе ни к чему бумага! – крикнул Балашов, протягивая сложенный вдвое лист. – Нужно было лучше и больше учиться, чтобы понимать это!
– Мне ни к чему было больше учиться! Чтобы иметь много денег, нужно лишь уметь отбирать их у таких толстых как ты! Разверни бумагу и положи у моих ног!
Балашов тянул ему лист.
– Бумага тебе ни к чему!
Виль не выдержал и протянул руку к листу. Балашов сделал еле заметный шаг назад. Виль поддался на обманный маневр и отклонился от края бассейна. Кира, чуть-чуть обретя устойчивость, сделала единственно правильный в ее положении шаг: извернувшись, она впилась зубами в державшую ее руку. Из-под зубов ее брызнула кровь. Виль вскрикнул. Я вскрикнула. Эля вцепилась а меня руками.
– Хде Вихтог? – пробормотала теща в голубой норке.
Балашов сцепился с Вилем, Кира выкрутилась из схватки целой, невредимой, и неожиданно трезвой.
Дрался Балашов хуже, чем стрелял. Если бы не его вес, Виль спихнул бы его на бетонное дно в первую же секунду. Виль дрался привычно, зло, ставя на карту жизнь или смерть. Балашов же, по-моему, думал не о том, как уцелеть, а о том, что недолюбленные дети вырастают в негодяев, и в этом не их вина. Если вдруг Балашов победит в схватке, он Виля усыновит.
Минута, вторая... Они танцевали на краю пропасти в обнимку, как два влюбленных в гей-клубе. «Несомненно, все это скоро кончится, быстро и, видимо, некрасиво...» Если ты останешься жив, я почитаю тебе Бродского, хотя, наверное, ты без ума от Вертинского...
Балашов пытался оттащить Виля от пропасти, но получалось у него плохо, каждую секунду они могли упасть туда вместе – у английского детектива могла оказаться кровавая американская развязка. Кира отползла под пальму, где прихрамывая, мирно пасся попугай. Она привалилась к кадке и зачем-то терла ладонями лицо, стирая с него остатки косметики и кровь своего короля.
Алевтина Израилевна подозрительно долго не теряла сознание и не задавала вопросов.
Элю я схватила за руки и прижала к себе, чтобы она не вздумала сунуться в драку.
Виль сбил Балашова с ног. Они покатились, нависая головами над бассейном. В такой диспозиции Балашов потерял преимущества роста и веса, Виль быстро оседлал его, сомкнув руки на шее противника. Мелькнув ягодицей в синий горошек, Балашов голой ногой ударил Виля в пах. Виль, отложив удушение, инстинктивно схватился за ушибленное место. Балашов успел вскочить на ноги. Виль настиг его руками и стал толкать в сторону ямы.
Я сильнее прижала Элю к себе и закрыла лицо ей руками.
– Пусти! – Эля укусила меня за палец и вырвалась из рук. – Эй, электрик, а ты знаешь, что дома стены помогают?! – Она помчалась, и на бегу, хватая какие-то камни из кадок, стала бросать их в стеклянные стены. Некоторые стекла просто трескались, другие стеклянным дождем со страшным грохотом сыпались на пол.
– Эй, электрик!
Кира завизжала, попугай тяжело взлетел и заметался по саду.
– А не позвать ли нам...?!
Виль от грохота вздрогнул, Балашов отшатнулся от края. И тут грохнул выстрел.
Выстрел грохнул и потонул в звуке бьющегося стекла. У Виля на лбу появилась темная родинка, как у индийской красотки. Виль постоял секунду, удивленно посмотрел вокруг, и стал падать вниз. Он успел схватить Балашова за край широких трусов, синий горошек поплыл, исказился, треснул, Балашов ударил по теряющей силы руке – он предпочел оказаться жестоким, чем очутиться с голым задом. Я похвалила его мысленно. Где-то на дне бетонной ямы раздался гадкий звук – будто взорвалась водяная бомбочка.
Я повернулась к дверям. И поняла, что стреляла Алевтина Израилевна – она по-прежнему заслоняла дверной проем голубой норкой невиданного размера. Но норка вдруг зашевелилась, и из складок фасона «трапеция» вынырнул щупленький... Дед Мороз!
– Говорил же я, господа, давайте запремся в гостиной и до утра проиграем в Зассыху! Я так не хотел применять оружие! Все живы, господа?! Кажется, вас стало больше!
– Дед Могоз! – тихо сказала теща. – Стганный! – она грустно посмотрела на пистолет в его руке.
– Стой, Эля! – крикнул Балашов, но Эля уже склонилась над бассейном. – Не смотри!!!
– Готов!!! – сообщила Эля, будто заглянув в духовку, увидела, что пирог подрумянился.
На свинцовых ногах я поплелась к ним. Где-то тихонько подвывала Кира. Я подошла к краю бассейна и Балашов взял меня за руку. Другой рукой он схватил Элину ладошку. Он зачем-то поцеловал меня в затылок и сказал: «Все кончилось. Все кончилось».
Все кончилось. Я заглянула в бассейн. Ноги из свинцовых превратились в ватные, перед глазами понеслась карусель – пальмы, светлеющее небо за стеклом, Эля, Мороз, теща в норке, дно бассейна, залитое кровью... Я поняла, что повторяю излюбленный маневр Алевтины Израилевны – падаю в обморок. Все-таки, я очень боюсь покойников.
– Папа, – услышала я, прежде чем отрубиться, – зачем ты ее целуешь?! Разве ее не к Сене позвали?
– Ты кто?!
Я очнулась на диване в гостиной. Никто не махал у меня перед носом нашатырем, не хлопал по щекам, стараясь привести в чувство. Меня просто бросили на диван и забыли. Я приоткрыла глаза. За новогодним столом сидели Балашов и Дед Мороз. Балашов разливал в рюмки водку, он был в штанах, и это обстоятельство меня порадовало, приуменьшив чувство легкой вины.
– Ты кто?! – басил Балашов.
– Я? Частный детектив Сева Фокин. – Мороз протянул Балашову удостоверение.
– Сыскное агентство «Мегрэ», – прочитал Балашов. – Чушь.
– Почему чушь? Меня Тамара наняла, жена Виктора. Я должен был прийти в этот дом и заснять на микрокамеру все, что в нем происходит. Предполагалось, что это свидание Киры и Виктора, а тут такое...
Они, не чокаясь, синхронно опрокинули водку в рот.
– Стреляешь ты хорошо, – похвалил Балашов.
– Отписывайся теперь, – плаксиво проныл Дед Мороз. – Хорошо, что на камере все заснято! – он ткнул под большую красную пуговицу на бушлате. – Тут, в гостиной, и там, часть драки.
– Я дам оправдательные показания! – горячо заверил его Балашов, наливая вторую порцию водки.