Пишу, чтобы помочь тебе, объяснить. Вероятно, ты уже знаешь о моей «смерти». Дружище, конечно же, я жив! Меня теперь не убить, и ты тоже станешь таким.
«Идеал» — это не лекарство. Это перерождение. Мы были людьми, но превращаемся в другой биологический вид, и этот вид куда сильнее, совершеннее, выносливее, непобедимее. Он идеален! Мы идеальны!
Я видел, как плохо и скучно тебе живется — тихому, умненькому, некрасивому мальчику, но, поверь, мне тоже жилось не легче. Ограничения, запреты, обязанности, социальные рамки, необходимость рвать жилы ради куска хлеба… А хотелось просто прийти и взять то, что нужно — и еду, и женщин, и вообще все, что пожелаешь.
Прости, сумбурно пишу…
Он дал мне это! Он не спустился к нам с небес, но поднялся со дна океана. Там Он обитал — а теперь обитает внутри нас, меняя нас, делая Богами этого серого мира, повелителями людишек.
Белые капсулы — Его плоть и кровь. Это как причастие в церкви, понимаешь? Мы принимаем Его в себя, причащаемся и приобщаемся!
Оранжевые капсулы — питательная среда для Него на первое время. Ему нужно адаптироваться. Какие-нибудь умники сказали бы, что Он — паразит, который подчиняет себе носителя, то есть меня и тебя, но ведь и подчиняя, Он наделяет нас властью, какая нам и не снилась!
Зрение, слух, обоняние, огромная сила и выносливость, ловкость, скорость передвижения, умение лазать по вертикальным поверхностям, способность дышать под водой и еще много, много чего — все это дает власть.
Те женщины… Никто и никогда не найдет убийцу! Хотя бы потому, что никто не сможет понять, как можно все провернуть и не оставить следов. А следов, которые смогли бы распознать в лаборатории, и вправду нет, ведь они понятия не имеют о новой расе, о новом виде!
Такие, как мы, готовые стать иными, появляются по всему миру и будут появляться. Процесс идет, ускоряется!
Узнав о такой возможности, я почти не раздумывал, а ты бы сомневался, сам не понимая своего счастья, поэтому мне пришлось немного подтолкнуть тебя, но ты не пожалеешь… Ты уже не жалеешь, верно?
Процесс перерождения непрост, но оно того стоит.
И еще. Если ты принял хотя бы одну дозу оранжевых капсул, ничего уже не изменить. Тебе останется либо принять нового себя и наслаждаться жизнью без границ, либо сдаться и умереть. Обратить процесс вспять не получится.
Пока, Арчи. Надеюсь, ты примешь верное решение».
Обратно домой Артур шел пешком. Ночной город окутывал его звуками и запахами, манил и обнимал. Он испытывал двойственные чувства, эмоции разрывали его изнутри, и, чтобы совладать с собой, Артур все ускорял и ускорял шаг, вскоре уже почти летел по опустевшим улицам.
Люди, которые спокойно спали в своих домах, не подозревали о том, что их жизни зависят от его решения. Артур может прийти к ним в ночи, а может пощадить. Может отнять жизнь, а может оставить…
Да, поначалу письмо Богдана вызвало в нем ужас, но шли часы, и Артур чувствовал себя не обманутым, а получившим подарок. Он не болен — он становится иным. Да, он не хотел этого и не был готов к такому повороту, но быть хозяином положения ему нравилось больше, чем жертвой.
Конечно, можно пойти и спрыгнуть с моста на автостраду. Или броситься под машину. Но погибнет ли он при этом? Да и хочется ли ему губить себя?
Артур вернулся в свою квартиру, когда уже начало светать. Первым делом поел, удовольствовавшись тем, что лежало в морозилке. Немного насытившись, пошел в ванную и сбрил остатки волос, которые клочьями торчали на облысевшем черепе.
Глядя на свое отражение, осознал, что начинает привыкать к новому облику: сухому, мускулистому телу, желто-оранжевым глазам, острым когтям, которыми заканчивались пальцы.
«Поздно что-либо менять», — подумал он.
Решение принято. Не рассуждая, более ни о чем не задумываясь, Артур закинул в рот две последние капсулы и запил их водой из-под крана.
А после лег прямо на пол, чувствуя, как плитка в ванной приятно холодит кожу, и закрыл глаза. Чтобы все завершилось, понадобится несколько часов. Он откуда-то знал это и решил довериться своим ощущениям.
Не заснул, а впал в состояние, похожее на анабиоз, и вышел из него спустя несколько часов, поздним субботним вечером.
«Я хотел стать идеальным — и я им стал», — подумал Артур, с удовольствием оглядывая в большом зеркале свое гладкое и гибкое, золотисто-шоколадное, покрытое чешуей тело. Сильное и прекрасное.
Ему теперь не страшны ни жара, ни холод; не нужны одежда или обувь. Нет никаких преград! Этот город, как и любой другой, беспрекословно подчинится, распахнет перед ним двери, чтобы он мог свободно брать, что захочет.
Вот рту ворочалось что-то инородное, мешающее ему, и спустя секунду он понял: язык казался слишком большим, неповоротливым. Подойдя к раковине, Артур выплюнул его. Равнодушно поглядел на кусок отмершей, более не нужной ему плоти. Широко, как пиранья, распахнув челюсти, полюбовался новым языком — длинным, узким, тонким.
Окно в комнате открылось. Будь он все еще человеком, нипочем бы ему не услышать тишайшего звука. Да и мысли не возникло бы о том, что кто-то сумеет взобраться по отвесной стене на пятый этаж и пробраться в его квартиру.
Артур мягко развернулся и вошел в комнату. В темноте он ясно видел высокую фигуру и, когда смотрел в глаза Богдану, ему казалось, что он смотрит на себя самого.
— Здравствуй, Арчи, — проговорил тот, не раскрывая рта. Им больше не нужна была речь и громоздкий, странный речевой аппарат, чтобы общаться и понимать друг друга. — Я рад, что ты сделал правильный выбор.
Артур улыбнулся в ответ.
Он тоже был счастлив, а еще его мучил голод.
Им пора было идти на охоту.
Он ждет
Ландышев вышел из подъезда, уселся в машину и чересчур сильно хлопнул дверцей. Если бы водитель Петя такое себе позволил, ему бы не поздоровилось. Но Леонид Игнатьевич был хозяином, а значит, ему позволялось то, чего не позволялось обслуге.
Это касалось многих сторон жизни. Собственно, всех.
— Домой или на работу? — коротко спросил Петя.
Как и любой персональный водитель, он был осведомлен о личной жизни и тайных пороках начальника лучше кого бы то ни было. Сейчас, например, он забрал Ландышева от двадцатисемилетней любовницы Ниночки. Тогда как законная супруга полагала, что муж с пятницы в командировке.
Ландышев не хотел заезжать домой, но выхода не было: через два часа совещание у мэра, которое тот проводил по понедельникам, а нужные бумаги остались дома, в кабинете. Забыл, заработался. Но ничего, можно сказать жене, что он прямо с поезда.
— Домой, — ответил Ландышев.
Зимой он жил в городской квартире, в мае перебирался в загородный дом.
— Как съездил? — спросила жена.
Клюнув ее в щеку, Ландышев с озабоченным видом направился в кабинет.
— Устал как собака, — буркнул он, что, в общем-то, было правдой. С Ниночкой он выматывался не на шутку, не слишком здоровое сердце после интенсивных упражнений грохотало и грозило выпрыгнуть из груди.
— Не бережешь ты себя, — покачала головой жена, и на миг Леониду Игнатьевичу почудилась в этих словах скрытая издевка. Однако жена не дала ему времени обдумать это и прибавила: — Ася звонила. Скорее всего, они с Колей не придут к нам отмечать Новый год.
Ася — их дочь — была всего на два года моложе Ниночки, а Коля — это ее жених. Ландышев недолюбливал Колю, парень был себе на уме, и осуждал выбор дочери. А потому обрадовался, что не придется лицезреть постную физиономию будущего зятя.
— Не придут — и ладно, — сказал он, забирая документы и возвращаясь в прихожую. Жена промолчала.
Вернувшись к себе после совещания, Ландышев быстро прошел через приемную в свой кабинет. Настроение было ни к черту, мэр распекал всех глав районов, досталось и Ландышеву. Порка была показательная, для журналистов, которых специально пустили на совещание, чтобы они написали о том, как и на какую сумму городские власти собираются украсить город к Новому году.
Беспокоило другое. Ландышеву шепнули на ушко, что перспективный проект по сносу аварийного дома и строительству на его месте торгового центра может сорваться. Были задействованы серьезные люди с большими деньгами, а тут активисты какие-то нарисовались, могут начать палки в колеса вставлять. Ничего, справимся, толком эти чудики ничего знать не могут, информации ноль, одни эмоции, размышлял Леонид Игнатьевич, прикидывая, кого задействовать для решения вопроса.
Снял пальто, пригладил волосы перед зеркалом. Решил, что не мешало бы кофе выпить, и хотел позвать секретаршу, но она объявилась сама.
— Леонид Игнатьевич, вас спрашивает Алексей Иванович Сапожков. Говорит, вы его знаете.
Ландышев повторил про себя имя, пытаясь припомнить, кто это, но не смог.
— По какому вопросу?
— Говорит, вы были у них в микрорайоне и обещали помочь с расселением, там дом в…
«Вот же дура», — мысленно выругался Ландышев.
Немудрено, что не вспомнил! Это же, как он их про себя называл, «топтуны»: ходят, просят, надоедают бесконечными дурацкими просьбами и нуждами.
— Лидия Борисовна, — елейным голосом проговорил Ландышев, еле сдерживая бешенство. — Вы разве не в курсе, что у меня есть приемные часы для граждан? И они по четвергам. А сегодня, если мне не изменяет память, не четверг.
Секретарша — сухопарая, тонкогубая, всегда застегнутая на все пуговицы — раздражала Ландышева своей дотошностью; ему хотелось наорать на нее, придравшись к какой-нибудь мелочи, но секретарша не ошибалась даже в мелочах. А тут, кажется, возможность представилась.
— Простите, Леонид Игнатьевич, он говорит, что вы велели обращаться к вам в любое время, и я подумала, что должна поставить вас в известность.
Снова очко в ее пользу. Ландышев вспомнил наконец, кто этот Сапожков. Ветхий старик, сто лет ему в обед. Он и еще несколько человек, которых, как говорится, давно на том свете с фонарями ищут, жил в довоенном бараке с трещиной через всю стену и удобствами на улице. Что-то там дребезжал про туалет, мокрые стены, протекающий потолок. Ну, Ландышев и пообещал заняться расселением, помочь, наговорил всего, что положено говорить в таких случаях. Опять же журналисты были рядом, это была запланированная встреча с жителями.