Мел рядом с ним, кажется, затаила дыхание.
– Итак. Твоя невеста. Та самая, которая не подозревала о том, что происходит. – Марк говорит ровно, голос звучит уверенно.
Алекс смотрит на своего адвоката, а тот – на снимок.
– Я вот тут задумался, а как ты относишься к своей бывшей невесте теперь? Посидев в тюрьме?
Алекс молчит. Никакой реакции.
– Тут вот какое дело. Мы считаем, ты мог затаить на нее обиду за то, что произошло с тобой в последние годы. Затаить и захотеть отомстить ей. Что, конечно, не совсем справедливо. Мы правы, Алекс?
Тишина.
Мэтью поворачивается к Мелани – та сидит, по-прежнему затаив дыхание.
Ясно, что Марк пока не хочет раскрывать все карты. Без улик он просто провоцирует Алекса. Хочет посмотреть, как тот станет выкручиваться: вдруг случайно проболтается, выдаст что-нибудь такое, о чем ему, если он тут ни при чем, просто не должно быть известно. И вот тогда уже начнется настоящий допрос. Но Алекс пока даже не выглядит озадаченным. Просто смотрит на Марка как сквозь стену.
– Хорошо, тогда я спрошу напрямую. Имел ли ты контакты, устные, письменные или любого иного рода, со своей бывшей невестой Дженнифер Уоллес с момента суда и по сей день включительно? И особенно с того момента, когда тебя выпустили из тюрьмы?
Наступает долгая пауза. Алекс опять поворачивается к адвокату, потом снова к Марку, открывает рот и начинает…
Мэтью не верит своим ушам. Поворачивается к Мел – та отвечает ему обалдевшим взглядом. Звук из-за стекла становится все сильнее, громче, и Мэтью раздражается, ощущая полную безнадежность ситуации.
– Что это, черт возьми, такое? – не выдерживает Мелани.
– Опера, – усмехается Мэтью.
– Я понимаю, что опера, я же не полный профан.
– Прекрати сейчас же! – Марк говорит спокойно, но громко – ему приходится повышать голос, чтобы перекричать певуна.
А Мэтью закрывает глаза и прислушивается.
Вообще-то пение в полицейском участке – вещь не такая редкая. Поют обычно пьяные, пока их ведут в камеру отсыпаться. И в основном поют плохо. Никакой тебе мелодии, и слов не разобрать.
Алекс пел совсем по-другому. Он пел хорошо, по-настоящему. Но Мэтью удивило даже не это: он узнал мелодию. Точнее, он слышал ее раньше и теперь отчаянно пытается вспомнить, где именно. Морщит лоб, сосредоточенно думает, даже пытается подпеть.
– Алекс, немедленно прекращай петь. Предупреждаю, дело очень серьезное. – Марк обращается к адвокату: – Порекомендуйте вашему клиенту перестать чинить препятствия полицейскому расследованию и начать отвечать на мои вопросы.
Но адвокат только пожимает плечами, как будто от него тут ничего не зависит.
– Послушайте, если ваш клиент не прекратит петь, я прикажу отвести его в камеру, пусть успокоится.
Ария продолжается…
– Хорошо поет, кстати, – замечает Мэтью, открывая глаза.
– Чем нам это поможет? – спрашивает Мел, нервно крутя обручальное кольцо на пальце, – видимо, совсем измучилась.
И вдруг Мэтью вспоминает, где он это слышал. Точно. Ему подсказывают слова. «L’amour, l’amour!.. Ah! Leve-toi, soleil…»[14]
– Это из «Ромео и Джульетты». – Он чувствует прилив гордости, что уж совсем смешно в данной ситуации. – Французская опера.
Мелани смотрит на него, округлив глаза.
– А ты у нас кто – инспектор Морс[15], что ли?
– Салли любит оперу, – отвечает Мэтью робко. – У нее есть такая запись. Она ведь не говорит по-итальянски. А эта опера ей нравится, потому что она на французском. Шарль Гуно; ее легко найти, если что.
Но ошарашенная Мелани только качает головой: в комнате для допросов Марк говорит в микрофон, что останавливает беседу и возвращает Алекса в камеру до тех пор, пока он не перестанет петь. В комнату входит сержант и выводит Алекса, который не прекращает свои рулады.
– Что ж, хорошо прошло, – говорит Мелани, вставая. – Будешь кофе из автомата? Мне выделили кабинет, можем подождать там, пока они изучат телефон Алекса. Хотя мне кажется, что это пустая трата времени, а тебе? Пока мы не найдем улик, нам его не взять. Держу пари, ты уже жалеешь, что притащился в такую даль.
В маленьком кабинете Мелани ставит на стол портфель, набитый заметками с предыдущего допроса Алекса и бумагами по его делу.
– А видео с его последнего допроса, случайно, нет?
– Нет, только стенограммы. Я их просмотрела, пока летела сюда.
Дверь приоткрывается, и в кабинет просовывается голова Марка.
– Прости, Мелани. Я и не предполагал, что так получится. Со мной такое впервые. На моих допросах еще никто не пел.
– Ты тут ни при чем, Марк. Иди отдохни, съешь сэндвич. А я пока снова прогляжу бумаги. Через час попробуем еще разок. Глядишь, наш Призрак Оперы успеет заскучать в камере. А если нет, то пусть его переводят в тюрьму, мы его там допросим, когда – и если – найдем какие-нибудь улики.
Марк показывает им большой палец и закрывает дверь.
– Марк – отличный оперативник. Хотя ты, конечно, лучше, – поддразнивает Мел. – Но, боюсь, из нашего мистера Саннингема никто ничего не вытянет, пока против него не будет конкретных улик. Черт, как же жалко потраченного времени.
И тут Мэтью вспоминает.
– Ромео и Джульетта. Молодые любовники.
– О чем ты? – Мел смотрит на него с любопытством.
– О том, что наш заблуждающийся нарцисс, похоже, примеряет на себя роль романтического героя. Отсюда и Гретна-Грин, и желание жениться на молоденькой девушке.
– Ты смеешься? Он соблазняет четырнадцатилетнего подростка, потом изображает из себя Ромео – и думает, что ему все простят?
– Боюсь, именно так он и думает. Потому я и назвал его заблуждающимся. А это значит, что он способен на все. Можно я еще раз взгляну на его дело? Меня интересует все, что говорила о нем Элис до суда.
– Нет, нельзя, – отвечает Мел, двигает к нему портфель и подмигивает. – Пойду раздобуду нам кофе. Может, ты разглядишь то, что я пропустила. Я просмотрела все данные: судебные заметки, показания Элис – или Дженни, как ее звали тогда, – и не обнаружила ничего такого, что давало бы мотив для теперешних нападений. Ее роль в процессе была слишком мала. Все крутилось вокруг двух девочек, особенно той, которую Алекс соблазнил и бросил.
Мелани выходит из комнаты, но уже через пять минут возвращается с двумя большими щербатыми кружками с кофе. В течение часа они с Мэтью вместе работают над процессуальными документами и заявлениями Дженни. Мэтью удивляется, когда находит упоминание о третьей девочке, тоже четырнадцатилетней.
– Значит, была еще и третья?
Мелани тяжело вздыхает.
– Вообще-то тебе не положено об этом знать, но да, была еще и третья. Правда. Она отказалась давать показания официально, так что ее не допрашивали, а просто побеседовали. История та же самая. Алекс соблазнил ее, спал с ней некоторое время, а потом бросил. Это случилось, пока он был помолвлен с Элис.
– Вот ведь змей подколодный.
– Те следователи, которые вели дело Алекса, решили не тащить девочку в суд. Показаний для обвинительного приговора и без нее было достаточно.
Мэтью листает дело, ужасаясь тому, до чего в участке горький кофе, и жалея, что нет времени выскочить куда-нибудь за приличным. Проходит сорок пять минут, прежде чем он откладывает материалы суда и берется за показания Элис, надеясь отыскать в них хотя бы какую-то дополнительную деталь.
И тут ему в руки падает листок бумаги, который был вложен в папку с более ранними показаниями. Вот только дата на листке странная. Алекс тогда уже был арестован, и ему предъявили обвинение.
Мэтью разглаживает страничку и пробегает глазами несколько абзацев. Перед ним запись короткого разговора Элис – тогда еще Дженни – с офицером полиции в Лондоне. Видимо, она сама пришла в участок, чтобы дать кое-какие дополнительные показания для передачи следователям в Шотландии, и явно не хотела, чтобы Алекс об этом знал. Мэтью внимательно читает. На листе стоит пометка о том, что информация была передана шотландцам, но предприняли они в этой связи какие-то действия или нет, неизвестно. Возможно, им и так хватало уличающих Алекса обстоятельств, чтобы обращать внимание еще и на это, к тому же Элис сразу заявила, что в суде она этого не повторит, а потому свидетельство не было приобщено к ее официальным показаниям.
Мэтью возвращается к судебным бумагам и видит, что там нет никаких указаний на то, что сообщение Элис было предъявлено Алексу или кому-то из пострадавших официально. То есть им вообще не воспользовались, и неудивительно. Такое сообщение ничего не добавляло к материалам следствия, а раз сама Элис отказалась выступить с этим заявлением в суде, то и толку от него чуть.
Хилл задумчиво постукивает пальцами по подбородку. Погоди-ка. А что, если кто-то все же упомянул об этом при Алексе еще до суда, во время следствия? Так, чтобы его завести.
Что, если Алекс знал, с чем Элис приходила в полицию?
– Ты только не радуйся раньше времени, Мел, но я, кажется, кое-что нашел.
И Мэтью кладет перед Мелани листочек со словами Элис.
– Похоже, у нашего Ромео сексуальная дисфункция.
– Что? Импотент? – Мелани пробегает глазами листочек, втянув подбородок в шею и хмуря лоб. – Не может быть. Он же занимался сексом с теми девчонками.
– Ну, не импотент, тут кое-что другое. Элис не хотела, чтобы это дошло до суда. Она просто считала, что полицейские должны об этом знать, вдруг это окажется важно. Но что, если Алекс все же прослышал? Допустим, кто-то сказал ему во время допроса, разумеется, не под запись. Ну, чтобы позлить его чуток. А наш нарцисс догадался, кто его так подставил. Это ведь наверняка задело его гордость, да еще как. Сидел потом в тюрьме и злился, копил обиду. Нет, это, конечно, только предположение, да и то притянутое за уши. Но, по-моему, оно дает нам вероятный мотив затаенной обиды против Элис.