Теплая вода и в самом деле успокаивает, и на какое-то время мне становится легче. Но когда я начинаю размазывать пену по плечам, раздается стук в окно. Я застываю. Прислушиваюсь – вдруг померещилось? Но нет. Стук раздается снова.
Я выпрямляюсь так резко, что в ванне поднимается волна и вода выплескивается через край, на мраморный пол. Хочется выскочить из ванной, но теперь я боюсь поскользнуться и упасть. Вывернув шею, я оборачиваюсь и смотрю в окно. И тут же на меня накатывают эмоции. Правда оказывается до боли нелепой. На фоне стекла я вижу силуэт ветки, которую качает ветер, отчего она постукивает в окно.
И тут я даю волю слезам. Господи, как же стыдно, до чего я дошла, в какую трусиху превратилась! Испугалась обычной ветки. От пережитого ужаса мурашки бегут по коже, и я чувствую себя так, словно ужас навсегда пометил меня своим клеймом. Я не могу работать. Не могу функционировать. Мой дом сгорел. Моя мать при смерти. Я, честно, даже не представляю, как в моей жизни хоть что-то может измениться к лучшему.
Глава 56ОН – ПРЕЖДЕ
Когда к нему приходит полиция, он думает, что это из-за Брайана. Сколько лет прошло – неужели что-то пронюхали? Криминалисты сделали новое открытие? Или заговорил молчавший прежде свидетель?
Он недавно устроился на новое место работы, и его сразу накрывает беспокойство. Какую ошибку он допустил? Что они нашли? Но больше всего его волнует бабушка. Кто о ней позаботится, если его арестуют? Мозг начинает работать на ускоренных оборотах, сердце бешено качает кровь, но он сохраняет спокойное выражение лица. Возможно, он еще выкрутится. По крайней мере, признаваться точно ни в чем не будет.
И вообще будет молчать.
Он впускает полицейских в дом. Они стоят в гостиной, оглядываются. И вдруг женщина-офицер говорит, что ей очень жаль, но у них «плохие новости касательно вашей бабушки».
Полицейские переглядываются. Кажется, с жалостью. Он не понимает, в чем дело. Вдруг у него начинает подергиваться голова, внутри нее как будто медленно закручивается воронка. Полицейские что-то говорят, но он ушел в себя и ничего не слышит.
Он смотрит, как раскрываются и закрываются их рты, видит, как шевелятся губы, и хочет лишь одного: выпроводить этих двоих вон из своего дома. Нечего им здесь делать, хватит болтать всякую чушь.
– Простите, но это, должно быть, какая-то ошибка. Я должен попросить вас уйти.
– Нам очень жаль, но, увы, никакой ошибки тут нет. Может быть, сделать вам чашку чаю?
– Нет.
Позже он оказывается в этом ужасном месте, где пахнет химикатами и каким-то цветочным дезодорантом, который, очевидно, должен маскировать резкий запах. Но дезодорант не справляется. А еще кто-то, по-видимому, пытался придать комнате пристойный вид, но зря потратил время.
В общем, даже его воображение не в силах нарисовать место, ужаснее этого.
Лицо женщины, которая умерла, скрывает простыня. Он по-прежнему уверен, что произошла дичайшая ошибка. Бабуля не могла сотворить такое. Ему опять говорят, что обстоятельства смерти привели к частичному обезображиванию внешности усопшей. Он должен подготовиться. Им безумно жаль, что приходится заставлять его через это пройти.
Простыню снимают, и у него опять дергается голова. Нет, это невероятно. Он закрывает глаза. Время как будто превращается в длинную и скользкую трубу, которая затягивает его в себя и отправляет назад. Вот он уже маленький мальчик, задувает свечки на торте – бабушка ему улыбается. Он в парке, поднимается на горку – бабушка смотрит на него снизу вверх, сияя улыбкой. Он в своей кровати, лежит, поджав к животу колени, и со страхом ждет стука в дверь – среда.
Он слышит голос. Кто-то спрашивает его, подтверждает ли он, что это его бабушка. Но он не может ответить. Вопрос повторяется, и он кивает. Кто-то хочет вернуть простыню на место, но он мотает головой, вскидывает руки, чтобы остановить их.
Смотрит дальше.
Невероятно, чтобы такое могло произойти с ней. Он смотрит на темное искаженное пятно, в которое превратилось красивое, нежное и всегда улыбчивое лицо его бабушки, и дает себе безмолвную клятву найти того, кто довел ее до этого.
И заставить его заплатить.
Даже если ему придется пройти всю землю из конца в конец, он все равно дознается, кто толкнул ее на этот шаг… и эти люди за все заплатят…
Глава 57ЭЛИС
На этот раз Лиэнн прислала за мной водителя своей компании, чтобы он отвез меня в Лондон. Больше никаких поездов. Сегодня пятница, жуткие пробки, машины еле ползут. Я сижу на заднем сиденье и чувствую себя идиоткой: что я, особа королевских кровей, что ли? Хорошо хоть шофер нормальный попался. Он прилично водит и, хотя явно не прочь поболтать, мой намек понял и теперь молчит.
До маминого нового дома остается минут десять езды, когда я решаю снова написать Джеку. Рано утром он прислал сообщение, что освещать снос «Мейпл-Филд-хауса» предварительно поручили ему. Джек переживает – боится, как бы я не разозлилась на него за то, что он взял мою историю. Есть ли у него основания? Скорее нет, чем да. Злюсь я на Теда – за то, что он вообще отдал мою историю кому-то, зато почти радуюсь тому, что этот кто-то – Джек. С ним-то я найду возможность просочиться и принять участие. Пусть даже скромное.
Так я и написала Джеку, но попросила его помалкивать. Том и Мэтью с ума сойдут, если узнают мои планы. Но Джек тоже занервничал, чего я не ожидала. Они с Тедом как сговорились: твердят о моей безопасности. Но ведь снос назначен на среду. А это значит, что если мне удастся уговорить Мэтью сопровождать меня, то я тоже пойду – неофициально, конечно. Постою где-нибудь в сторонке, посмотрю, как взлетит на воздух этот чертов дом и как будут радоваться мои активистки. В конце концов, я так долго жила с этой историей, столько в нее вложила, что просто не могу пропустить развязку.
Я не буду лезть никому в глаза. Не буду привлекать к себе внимание. Просто хочу быть там, и точка.
– Ну вот мы и приехали. Мне велено проводить вас внутрь. Вы как, не против? – Шофер расстегивает ремень безопасности.
– Да нет, все нормально. Спасибо.
Водитель выходит из салона, подходит к моей дверце и распахивает ее передо мной. Для меня это непривычно и странно, но я молчу: в конце концов, это его работа, пусть делает так, как его учили. И спасибо Лиэнн, что все организовала. Она ведь из лучших побуждений.
Войдя в здание, я с удовольствием обнаруживаю, что правила приема гостей строгие, как и в первый день: у меня проверяют документы и только потом выписывают пропуск посетителя. И еще подтверждают, что запрет на прием любых посылок на имя моей матери тоже в силе. Очень хорошо.
К лифту меня провожает кто-то из служащих: не знаю, то ли здесь это норма, то ли стараются произвести на меня впечатление после того, как с заведением связалась полиция.
Мамина комната такая же красивая и уютная, как и в прошлый раз. Вдруг на столике в углу я вижу букет белых роз в стеклянной вазе, и мне сразу становится не по себе: вспоминается горшок с растением и спрятанной в нем камерой, доставленный в прежнем доме для престарелых. Однако медсестра, перехватив мой взгляд, успокаивает меня: цветы вчера привезла Лиэнн.
Наконец я поворачиваюсь к маме. Она еще в постели, сидит, опираясь на подушку. На ней бледно-голубая ночная сорочка.
– У нее слабость с утра, поэтому мы решили повременить с одеванием. Но, может быть, вы хотели прогуляться по саду?
Я мотаю головой. Нет. У меня не хватит смелости вывести маму в сад, пока не закончится вся эта история.
Возле кровати стоит стул, обитый светло-розовым бархатом, я сажусь на него и обнаруживаю, что он просто до неприличия удобен.
– Здравствуй, мама.
Услышав мой голос, она открывает глаза.
– Моя милая девочка.
Три слова. Ее максимум.
Я улыбаюсь, борясь с подступающими слезами: так больно смотреть, как она угасает. Впервые в жизни ее кожа потускнела, а губы посинели. Правда, Лиэнн предупреждала меня об этом по телефону, но видеть все своими глазами куда страшнее.
Мама кивком показывает на столик у кровати. Там уже лежит «Грозовой перевал» с закладкой на нужном месте. Этой договоренности мы придерживаемся неукоснительно: Лиэнн играет с мамой в карты или в скрэббл, а иногда они вместе рисуют – навык, которым мне так и не удалось овладеть. Зато читаю всегда только я.
– Так, где мы остановились? – Я открываю книгу и на двадцатой главе вижу новую закладку. Точнее, совсем старую, явно сделанную детскими руками. Засушенные цветы – розовый и темно-бордовый – в пакетике. Не заламинированные, как сделали бы сейчас, а просто завернутые в самоклеящуюся прозрачную пленку – помню, мы в школе такой учебники оборачивали. Точно. В нижней части самодельной закладки пробита дырочка, в нее продета розовая ленточка и завязана бантом. Я сама ее и завязала. Когда же это было? В начальной школе, наверное. Кажется, мне было тогда лет восемь.
– Откуда она у тебя?
– Шкатулка. – Мама показывает головой куда-то в сторону.
Напротив, возле камина, стоит шкатулка для хранения всякой всячины. Наверное, тоже Лиэнн привезла. Помню, в последний раз я видела ее тусклый серебристый бок в мамином доме, под лестницей. Мы, наверное, лет сто ее не перебирали. Раньше в ней лежали разные памятные вещички, в основном поделки, которые мы с сестрой мастерили в школе.
– Сентиментальной становишься? – Я пытаюсь поддразнить маму, а сама думаю о ее драгоценных письмах, которые погибли в пожаре. Но мама не должна ничего знать о моих кошмарах, поэтому я молча сглатываю слезы и заставляю себя улыбнуться.
Мама пожимает плечами, улыбается и показывает мне, что пора начинать читать, а сама откидывается на подушку и закрывает глаза. Дышит она с присвистом и так слабо, что я с трудом различаю, как поднимается и опускается ее грудь. А губы совсем синие.
Почитав минут пятнадцать, я обнаруживаю, что мама заснула. Нажимаю на кнопку вызова, приходит медсестра и объясняет, что это теперь часто случается. Маме не хватает кислорода, поэтому она не может бодрствовать долго.