С 15 часов мы ехали при сильном морозе, наполовину окоченев, сидя почти неподвижно в машинах. Близилась полночь, когда мне разрешили выйти из автомашины у маленького деревянного дома. Выбираясь с негнущимися суставами из машины, я увидел, что Паулюс и Шмидт тоже вышли. Вслед за советским офицером мы все вместе подошли к дому, который охранялся стоявшими на каждом углу часовыми с автоматами на ремне.
Дверь открылась изнутри. Первое, что я почувствовал входя, было блаженное тепло. Молодой старший лейтенант приветствовал нас на немецком языке. Он объяснил Паулюсу и Шмидту, что они должны разместиться в большой комнате с двумя кроватями, столом и несколькими стульями. Моя кровать находилась в первой комнате, напротив дверцы обмурованной печи, которая глубоко вдавалась в отведенную обоим генералам комнату.
В приятном тепле наши окоченевшие от мороза руки и ноги начали медленно отходить. В комнату вошел старший офицер, который предложил Паулюсу и Шмидту следовать за ним в штаб фронта, где их ждали генералы Рокоссовский и Воронов. Тем временем старший лейтенант рассказывал о своем родном городе Москве, где он учился в архитектурном институте. Я узнал о Кремле, метро и театрах.
Вскоре после 2 часов ночи машина привезла Паулюса и Шмидта обратно. От них я узнал, что эта беседа началась с теми же формальностями и вопросами, как и в штабе 64-й армии. Как и в Бекетовке, Паулюс попросил командующего советским фронтом оказать возможно большую помощь оставшимся в живых немецким солдатам и офицерам. Советский генерал ответил:
– Разумеется, продовольствие для 90 тысяч добавочных едоков не появится в один день. Но мы сделаем для них все, что в человеческих силах.
Мы буквально падали от усталости и быстро легли. На следующее утро я проснулся только тогда, когда старший лейтенант сильно потряс меня за плечо.
Утром 1 февраля нам было позволено немного погулять перед домом в сопровождении старшего лейтенанта. Мы не знали названия населенного пункта, в котором находились. На наш вопрос старший лейтенант только пожал плечами. Да это и не имело значения. Куда важнее было то, что в последующие дни сюда прибыли все оставшиеся в живых генералы 6-й армии. Правда, наш домик стоял в некотором отдалении и сначала мы не встречались с ними. Все же мы ежедневно видели их из нашего домика, когда они гуляли.
Среди событий первых дней плена, необычного спокойствия, постепенно исчезали отупение и скованность, которые овладели мною в последние дни окружения. Тем сильнее я чувствовал бремя заключения. Здесь, в этой деревне, у нас не было ни газет, ни книг. Мы часами сидели у стола, занятые каждый своими мыслями. Вид из окна на ровный, монотонный снежный ландшафт также не мог рассеять наше мрачное настроение. Силы Паулюса были на исходе.
5 или 6 февраля 1943 года нас перевели в другое место. Но лишь на два-три дня; затем снова последовал приказ готовиться к отъезду. Грузовики доставили всех пленных генералов 6-й армии к железнодорожной линии, проходившей неподалеку от населенного пункта. На открытом участке, около будки обходчика, остановился поезд, в середине которого находился свободный вагон. Мы немало удивились, войдя в приготовленные для сна купе: простыни, одеяла, покрытые белыми наволочками подушки.
В роли переводчика выступала пожилая женщина. Комендант поезда через нее приветствовал Паулюса и информировал о положении на фронте. Мы узнали также, что в других вагонах находились офицеры нашей армии, с которыми, правда, мы не могли общаться.
Куда же мы едем? Мы не решались спросить. Ночью я некоторое время стоял в неосвещенном купе у окна. Большие и мелкие поселки проносились мимо. В них не видно было разрушений. Только многочисленные военные эшелоны, направлявшиеся к фронту, напоминали о войне. Из-за них наш поезд двигался медленно и часто стоял на запасных путях.
В генеральском вагоне оживление начиналось рано. Много времени занимали умывание и бритье, затем проводница приносила в купе горячий чай. Мы со Шмидтом завтракали в купе Паулюса.
Когда я снова подошел к окну, моему взору представился изменившийся ландшафт. Покрытая грязно-серым снегом однообразная степь исчезла.
По обе стороны железной дороги далеко раскинулись большие леса в роскошном зимнем одеянии; часто встречались населенные пункты, на вокзалах царило деловое оживление. Женщины предлагали продукты – хлеб, птицу, молоко, масло и многое другое, что необходимо для длительного путешествия. Шла оживленная торговля с солдатами из воинских эшелонов и пассажирами из проезжающих поездов. Каждая остановка на станциях использовалась для того, чтобы принести в чайнике горячую воду из специальных кипятильников. К сожалению, я не мог расшифровать названий населенных пунктов на вокзалах, потому что еще не знал русского алфавита.
Иногда во время остановок к нашему поезду пытались подойти любопытные штатские. Однако охранявшие нас солдаты держали их на почтительном расстоянии. Правда, я замечал иногда мрачный взгляд, который тот или иной советский гражданин бросал на тех, кто опустошил его страну и многим принес смерть. Но оскорбительных выходок против нас не было.
Я уже не помню, как долго мы ехали, пожалуй, двое или трое суток. Однажды утром мы остановились у вокзала, и нам предложили собрать вещи.
– Еще короткая поездка автобусом, и вы у цели, – сказал фельдмаршалу комендант поезда.
Так оно и оказалось. Мы проехали через какой-то город. При этом почти ничего не было видно. Это был небольшой провинциальный городок, какие мы видели в ходе военных действий.
Через несколько минут наш автобус остановился перед высокими закрытыми деревянными воротами. Справа от ворот стоял маленький деревянный домик. В обе стороны тянулся высокий забор с колючей проволокой. Мы находились у лагеря военнопленных в Красногорске под Москвой.
Начиналась настоящая лагерная жизнь.
Из караульного домика вышли комендант лагеря и дежурный офицер. Они предложили нам следовать за несколькими солдатами охраны. Справа показались три длинных барака. Слева вдоль лагерной улицы тянулся небольшой барак; как мы вскоре узнали, это была кухня. Дальше, по эту же сторону улицы, находились бревенчатый дом и один жилой барак. За ними виднелись несколько землянок.
Прибытие «сталинградских генералов» было, конечно, сенсацией для «старых» немецких военнопленных. Полные любопытства, они стояли перед кухней в фартуках и белых колпаках или выглядывали из окон бараков. В лагере, по-видимому, было не очень много народу.
На третьем бараке справа от дороги виднелась надпись «Амбулатория». Однако оказалось, что это здание имеет еще и другой вход. Мы вошли через него и в просторной комнате стали ждать, что будет дальше.
После душа и дезинсекции нас распределили по баракам. Паулюс, Шмидт и я получили комнату в бревенчатом доме. Здесь в большой комнате жили шесть румынских генералов, в меньшей – три итальянских. Кроме того, в лагере жили также пленные офицеры и рядовые. В амбулатории, руководимой советской женщиной-врачом, работали пленные немецкие врачи.
Сначала жизнь в качестве военнопленных таила в себе своего рода напряжение и ожидание. С некоторым волнением мы ждали чего-то неизвестного, неопределенного. Однако это чувство быстро исчезло благодаря размеренной жизни и привычке: подъем, трехразовое питание, прогулки, послеобеденный и ночной сон – таков был распорядок. Рано утром и поздно вечером по помещениям проходил дежурный офицер. Один раз в неделю мы шли в баню. Вообще гигиене и чистоте придавалось большое значение, слово «грязно» было одним из первых русских выражений, которому я научился от советской фельдшерицы, следившей за абсолютной чистотой в помещениях. Даже генералы серьезно относились к этой молодой женщине, когда она входила в комнаты и осматривала критическим взглядом пол, постели и окна.
В первые дни и недели разговоры велись преимущественно об обстоятельствах лагерных будней, об отдельных эпизодах битвы в окружении на Волге, о прежних событиях из личной жизни и о близких на родине. Сначала каждый старался твердо стать на ноги и привыкнуть к жизни в плену. Пока избегали разговоров на более глубокие темы: о причинах катастрофы на Волге, о ее влиянии на дальнейший ход войны, о нашей вине и соучастии в преступлениях Гитлера. Потому ли, что все мы еще испытывали своего рода умственный паралич, находились в состоянии шока, вызванного ужасами пережитого, или потому, что кое-кто сознательно избегал этого или же связывал со Сталинградом возможность трагического поражения Германии в войне против ненавистного ему большевизма.
Уже два месяца мы жили в Красногорске. Однажды после обеда в нашем блокгаузе появился советский дежурный офицер с переводчиком и передал нам приказ начальника лагеря: «Собираться. Генералы и полковник Адам переводятся в другой лагерь. Тотчас же получить сухой паек».
Это было 25 апреля, в теплый весенний день. Через полчаса мы были готовы. Однако приказ об отправлении задерживался. День клонился к закату, когда мы с вещами собрались у ворот лагеря. Нас вызвали поименно, а затем у ворот мы сели в автобус. Паулюс сел в легковую автомашину. Конвой разместился на двух грузовиках. Затем мы двинулись по направлению к Москве.
Было темно, когда мы подъехали к окраине. Справа от шоссе высились многоэтажные жилые дома; некоторые из них были выстроены только наполовину. Большинство из них было еще в строительных лесах. Переводчик сказал мне, что с началом войны работы пришлось прекратить.
Мы пересекли Москву с запада на восток ночью. Широкие улицы были затемнены и почти пустынны. В одном месте переводчик указал на большое здание – Белорусский вокзал.
Наконец темная масса домов осталась позади. На проселочной дороге нас трясло так сильно, что сон долго не приходил. Наконец усталость все же взяла свое. Разговор постепенно смолк. Я тоже клевал носом, пока меня не разбудил громкий храп сзади. Я посмотрел на часы. Минула полночь. В полусне я заметил, что мы проехали несколько крупных населенных пунктов, затем город. Начинался день. Я совершенно проснулся.