В этих кварталах уровень преступности рос параллельно с ростом числа жителей. В год прибытия Листера в Эдинбург в полицию было доставлено более пятнадцати тысяч человек, чьи преступления варьировались от кражи и попрошайничества до «случайного возгорания дымохода». Тысячи были уличены в физическом насилии и пьянстве в общественном месте, причем мера наказания назначалась зачастую произвольно, без соблюдения надлежащей правовой процедуры. Некоторые отделывались предупреждением, в то время как другие получали тюремный срок, порку плетьми; доходило и до смертной казни. Значительную долю правонарушителей составляли дети в возрасте до двенадцати лет, многие из которых попадали в «школы оборванцев» – благотворительные организации, которые предоставляли бесплатное образование беднякам.
Трущобы в Старом городе гноились, словно плачущие раны. Отсутствие удобств (таких как чистая вода и туалеты) создавало атмосферу, которая, по словам одного жителя Эдинбурга, «предательски испорчена и почти невыносима в своей мерзости, особенно в те периоды, когда отходы и прочие неприглядные явления осаждают улицы». Грязь и убожество, возникшие вследствие перенаселения, служили идеальным инкубатором для инфекционных заболеваний – таких как тиф, туберкулез, возвратный тиф.
Под дряхлым фасадом Эдинбург пульсировал темной энергией. В то время, когда Листер ступил на железнодорожную платформу, город уже зарекомендовал себя как мировой лидер в хирургии – хоть эта репутация и была изрядно подпорчена криминальной подоплекой. Прошло всего двадцать пять лет с тех пор, как печально известные Уильям Берк и Уильям Хэр крались по улицам Эдинбурга в поисках очередной жертвы. В течение 10 месяцев преступники задушили 16 человек и продали их подозрительно свежие трупы Роберту Ноксу – хирургу частной практики, ведущему преподавателю анатомии в городе, который закрывал глаза на явно криминальную деятельность дуэта.
Берк и Хэр были в конечном итоге задержаны после того, как одну из жертв опознали во время вскрытия в анатомическом театре. Опасаясь за свою жизнь, Хэр изменил показания и свидетельствовал против своего партнера, за что был помилован, в то время как Берк вскоре уже качался в петле. По иронии судьбы тело убийцы вскрывали публично, в присутствии сотни человек. С Берка тщательно сняли кожу, изготовив из нее различные жуткие безделушки, в том числе и карманные книги, которые выставляли на обозрение кровожадной публике.
Эдинбург приобрел мировую репутацию города-новатора в следствии распространения частных медицинских школ и «похитетелей тел» с кладбищ для них.
Экономические причины зверств, совершенных Берком и Хэром, кроются в прибыльности торговли свежими трупами, которая обеспечивала анатомические школы по всей Великобритании. В первые десятилетия XIX века единственным доступным материалом для вскрытия были тела казненных преступников, так что по мере распространения частных медицинских школ этого просто перестало хватать. В результате город кишел похитителями тел, или «воскресителями», как их иногда называли. Работая под покровом ночи глухой зимой (когда холодная шотландская погода замедляла естественный процесс разложения), используя деревянные лопаты и железные крюки, они вырывали небольшую яму в изголовье могилы, разламывали крышку гроба и вытаскивали труп. Таким образом за ночь можно было украсть целых шесть тел; часто «воскресители» группировались в небольшие банды, которые конкурировали за монополию на рынке трупов. Проблема была столь обширной, что на кладбищах вокруг Эдинбурга предпринимались решительные меры для защиты мертвых. Родственники покойных устанавливали чугунные решетки, чтобы защитить родных и близких. Могильную землю присыпали камнями, из-за чего ее невозможно было вскрыть бесшумно и незаметно. Смотрители кладбищ устанавливали пружинные пушки и примитивные мины, а местные жители организовывали «кладбищенские клубы» и неделями дежурили у свежих могил, пока тело не разлагалось достаточно, чтобы стать бесполезным в качестве анатомического материала. В печати сохранилась история такого рода: отец оплакивает недавнюю утрату своего ребенка и запрашивает изготовление «небольшого гроба, а также некоего смертоносного аппарата, который при помощи проводов с четырех углов крепится к верхней части гроба». Когда ребенка опустили в землю, отец наполнил этот примитивный артиллерийский снаряд порохом, чтобы «потайной прибор был приведен в состояние готовности исполнить казнь».
К 1853 году гнусная деятельность похитителей тел по всей Британии прекратилась – после принятия закона, который разрешил вскрытие невостребованных тел бедных, тем самым предоставив анатомам огромное количество материала. Однако наставники Листера – те самые люди, которые преподавали в университете, встречали его в Эдинбурге, – были продуктами той, ушедшей эпохи. Даже у покойного Роберта Листона со времен преподавания в Эдинбурге руки были, выражаясь образно, нечисты. В разгар торговли трупами он посылал свою банду похитителей тел на территории банд, нанятых его коллегами, что вносило еще больший разлад в конкурирующую среду анатомов.
Неприглядная правда заключалась в том, что без похитителей тел и тысяч трупов, которые они вырыли для анатомов в течение предыдущих десятилетий, Эдинбург не приобрел бы завидную мировую репутацию новатора в хирургии. А в таком случае маловероятно, что Листер завернул бы туда встретиться с профессором Саймом в качестве прелюдии к континентальному турне по медицинским институтам Европы.
По факту, Листеру стоило повторно обдумать остановку в Шотландии – если б он только знал больше о конкуренции в профессиональной среде Королевского госпиталя. В письме к отцу, объясняя решение поехать в Эдинбург, он писал: «Мне не придется, как это было в Лондоне, соревноваться с коллегами или вступать в споры с шарлатанами… Я мало склонен к дискуссиям и борьбе и вообще сомневаюсь, что способен на это». Однако Джозефа Листера – застенчивого, сдержанного молодого человека, совершенно не привыкшего конфликтовать на том этапе жизни, – поджидало логово львов.
В центре большей части конфликтов оказывался Сайм, у которого часто проявлялась «темная» сторона гениальности. Он был неуравновешен, имел неестественную склонность лелеять обиды. Когда акушер Джеймс Симпсон в брошюре предложил использовать некую процедуру, которая позволит контролировать кровопотерю (акупрессуру, то есть точечный массаж), Сайм ворвался в операционную, вытащил скальпель и искромсал документ перед толпой зрителей: «Вот, господа, ваш хваленый точечный массаж!»
Даже когда его противники пытались примириться, трудный характер и воспаленная гордость Сайма часто препятствовали этому. Как-то его коллега Джеймс Миллер, с которым Сайм ссорился в течение многих лет (поскольку тот тесно общался с Симпсоном, сторонником точечного массажа), решил, что пришло время зарыть топор войны. Миллер был тяжело болен и осознавал, что скоро умрет. В 1864 году он навестил Сайма. Когда он вошел, то увидел вздорного хирурга, стоящего перед пылающим камином; руки сжаты за спиной. Миллер сказал, что пришел проститься и протянул руку, чтобы скрепить союз. Сайм хладнокровно посмотрел на хрупкого мужчину и, не подавая в ответ руки, ответил: «А, так вы пришли извиниться, не так ли? Ну что ж! Прощаю вас!» Миллер ушел, не сказав ни слова своему старому сопернику.
Конфликтный характер Сайма был и помехой, и благом для его карьеры. Он ссорился с Листоном, с которым тесно сотрудничал с тех самых пор, как начал заниматься хирургией. Вражда, казалось, развилась из серии небольших разногласий в сочетании с растущим профессиональным соперничеством между двоюродными братьями. Листон, к примеру, презирал использование жгута, предпочитая для этой цели пользоваться собственной левой рукой, в то время как менее физически развитый Сайм открыто выступал против столь примитивных методов. Вражда достигла переломного момента в 1829 году, когда Сайм подал заявку на место хирурга в Эдинбургском Королевском лазарете, где работал Листон. Его кандидатура была отклонена, так как руководство больницы опасалось, что конфликты между братьями (которые неизбежно будут вспыхивать на глазах пациентов) помешают здоровому климату в коллективе и в больнице в целом.
Сайм не стал тратить силы и время на жалость к себе. В том же году он купил Минто-хаус – заброшенный особняк на Чемберс-Стрит, который планировал превратить в свою собственную частную больницу. Весьма смелый шаг для человека, который не мог похвастаться большим состоянием. Сайм превратил собственность в общественную больницу на 24 места. Пытаясь собрать средства, он распространил «книгу подписки» среди городских богачей, которые, возможно, смогли бы поддержать проект. Когда книга попала в руки Листона, он написал в ней: «Не стоит поощрять шарлатанство и мошенничество».
Несмотря на грубость Листона, Минто-хаус пользовался большим успехом. В течение трех лет через руки Сайма прошло более 8000 человек; он провел более тысячи операций: крупные ампутации, иссечения локтей и коленей, а также мастэктомии. Таким образом, когда на кафедре клинической хирургии в Эдинбургском университете в 1833 году появилась вакансия, Сайм счел себя идеальным кандидатом – учитывая опыт работы в частной больнице. Листон также подал заявку на эту должность, но на этот раз младший кузен одержал победу.
Шесть лет спустя Листон связался с Саймом. Он переехал в Лондон, чтобы занять аналогичную должность в больнице Университетского колледжа, и готовился провести исторический опыт с эфиром, свидетелем которому стал юный студент Джозеф Листер. В письме к родственнику Листон сказал, что хотел бы помириться и обратился к Сайму как медик к медику: «Прошу, скажите, что вы, как и я, хотите, чтобы наши обиды и язвы были не замазаны второпях, а надежно зажили». Листон закончил письмо, отрекомендовавшись: «Я не так плох, как вам думается». Сайм принял оливковую ветвь, и отношения наладились.
Без сомнения, Сайм в Эдинбурге ощущал себя на своем месте. В небольшом хирургическом сообществе было предостаточно вражды, слухов и ревности. Казалось, что каждый хирург в тот или иной момент ссорился с другим. Действительно, временами Эдинбург мог казаться еще более лихорадочным, нежели Лондон, где случались даже дуэли между хирургами – по причине профессиональных разногласий.