Как и большинство больниц в 1860-х годах, Королевский госпиталь принимал пациентов, которые были слишком бедны, чтобы платить за частный уход. Некоторые не могли похвастаться образованностью или хотя бы элементарной грамотностью. Многие врачи и хирурги считали их социально неполноценными и относились к ним с хронической отрешенностью, часто выливавшейся в недостаток гуманизма. Листер, верный своим квакерским корням, проявлял необычное сострадание к своим подопечным. Он отказался использовать слово «случай» применительно к конкретным пациентам, вместо этого называя их «этим бедным мужчиной» или «этой доброй женщиной». Он также рекомендовал студентам использовать терминологию, чтобы «не прозвучало ничего, что могло бы каким-либо образом вызвать у пациентов беспокойство или тревогу».
Джозеф Листер с состраданием относился к каждому своему пациенту, не зависимо от его социального положения. Ни один жест, предмет или слово не должны были нарушить покой выздоравливающего.
Сегодня это, несомненно, будет считаться неэтичным, но идея родилась исключительно из сострадания. Позже один из учеников рассказал о том, как Листер отругал носильщика инструментов, который пронес в операционную полный поднос со скальпелями. Опытный хирург быстро накинул полотенце на поднос и медленно, печально произнес: «Как можешь ты так жестоко пренебрегать чувствами этой бедной женщины? Разве мало того, что она должна пройти через это испытание? Нельзя ли не прибавлять ей страданий видом обнаженной стали?»
Листер понимал, что пребывание в больнице может стать ужасающим опытом, и следовал своему собственному золотому правилу: «К каждому пациенту, даже самому опустившемуся, следует относиться с такой же заботой и уважением, как если бы он был принцем Уэльским». Он делал все возможное, чтобы успокоить самых маленьких пациентов. Ассистент Листера Дуглас Гатри позже рассказал трогательную историю о маленькой девочке, которая попала в больницу с абсцессом колена. После того, как Листер обработал и перевязал рану, девочка показала ему куклу. Он осторожно взял у нее игрушку и заметил, что у нее не хватает ноги; девочка пошарила под подушкой и – к большому удовольствию Листера – извлекла на свет потерянную конечность. Он зловеще покачал головой, присматриваясь к новому пациенту, затем повернулся к Гатри и попросил иглу и хлопок, аккуратно пришил кукле ногу и вернул девочке. Гатри прокомментировал это так: «Большие карие глаза выражали бесконечную благодарность, но не было произнесено ни слова». Хирург и ребенок, казалось, прекрасно понимали друг друга.
Когда боль – неизбежная часть лечения, трудно завоевать доверие тех, кто не понимал значение процедур, через которые приходилось пройти. У Листера, конечно, случались проблемные пациенты, и все же это никогда не беспокоило его. Как-то раз сорокалетняя работница мельницы, названная в записях как «Элизабет Мак», пришла в Королевский госпиталь Глазго с травмой руки. Листер провел операцию и спустя несколько недель попытался согнуть пальцы назад, чтобы восстановить гибкость мышц и сухожилий. К сожалению, женщина решила, что он хочет сломать ей пальцы, и в панике убежала из больницы. Вернулась она через пять месяцев: рука почти парализована, потому как она все время держала ее в шине. Проявив кажущееся бесконечным терпение, Листер возобновил терапию, и в конце концов подвижность была частично восстановлена.
Листер лично сопровождал тяжелых пациентов в палату после операции и настаивал на том, что поможет перенести больного с носилок на кровать. Чтобы обеспечить комфорт, он расставлял у кровати несколько подушек и бутылочек с горячей водой, предупреждая медперсонал, что бутылки нужно оборачивать во фланель, чтобы больной ненароком не обжегся. Он даже помогал одевать больных после операции. Один из ассистентов Листера писал: «Практически женский подход: он заменит постельное белье, взобьет и подровняет подушки, и обязательно осведомится у тех, кто в сознании – вам комфортно? – прежде чем перейти к следующей кровати». Даже в рамках частной практики он проявлял острое сострадание к пациентам, а особенно – к их материальному положению. Листер возражал против выдачи счетов тем, кого лечил, и наказывал студентам, чтобы они «не взимали плату за услуги, как это делает торговец за свои товары». В соответствии с идеалами своей веры, Листер считал, что величайшей наградой хирургу служит знание того, что он совершил благое дело. «Мы будем брать плату за кровь, которую проливаем, или за боль, которую причиняем?» – поинтересовался он как-то у студентов.
Вне работы в больнице Листер снова начал экспериментировать в домашней лаборатории, публикуя различные статьи по свертыванию крови и воспалительным процессам. Он обнаружил, что кровь оставалась частично жидкой в течение нескольких часов в трубке из вулканизированного каучука, но быстро свертывалась при попадании в обычную тару. Он пришел к выводу, что свертывание крови вызвано «влиянием на нее элементарной материи, взаимодействие с которой в течение очень короткого периода изменяет кровь, вызывая взаимную реакцию между ее твердой и жидкой составляющими, при которой корпускулы заставляют жидкую кровь густеть». Он также рассматривал под микроскопом гнойные ткани – глазное яблоко кролика, яремную вену большого пони и свежую партию образцов, изъятых от его собственных пациентов.
Листер разработал и запатентовал несколько хирургических инструментов, проявив новаторский подход в методах оперативного вмешательства и обработки ран. Ему принадлежит слава изобретения хирургической иглы, небольшого крючка, которым можно удалять предметы из уха, а также винтового жгута для пережатия брюшной аорты – самого большого кровеносного сосуда в человеческом теле. Однако самым известным творением Листера стали щипцы для пазух. С ручками-кольцами (как у ножниц), с тонкими 15-сантиметровыми браншами[6], эти щипцы могли достать пушинку из крошечного отверстия.
Несмотря на явную практическую пользу этих инструментов, они мало помогали улучшить показатели смертности в больнице. Люди продолжили умирать в тревожных масштабах, когда в палатах вспыхнула госпитальная инфекция. В августе 1863 года Листер провел операцию на запястье двадцатилетнего рабочего по имени Нил Кэмпбелл. Он разработал метод удаления больной кости из запястья без ампутации руки; через несколько месяцев юноша вернулся на больничную койку – его запястье снова воспалилось. Листер повторил операцию, удалив больную кость, и хотя операция прошла успешно, Кэмпбелл так и не поправился, поскольку вскоре у него развилась пиемия. Пациент скончался. Листер все больше отчаивался, ощущая свое бессилие: он не мог ни предотвратить сепсис, ни справиться с ним. В материалах дела то и дело проскальзывают мучающие его вопросы: «11 вечера. Вопрос: как ядовитое вещество попадает из раны в кровоток? Виной тому сгустки гноя на краях затронутых вен, или яд поглощается мелкими венами и переносится в венозные стволы?»
Несмотря на его профессиональный рост, личная жизнь приносила Джозефу Листеру беспокойство. Однажды унылым днем в марте 1864 года Агнес отправилась в Аптон – навестить родственников мужа. Мать Листера, Изабелла, снова была очень больна, причем мучило ее то же заболевание, с которым так отчаянно боролся ее сын: рожа. Ее дочери жили неподалеку, но у них были свои семьи, и они не могли обеспечить уход на должном уровне. Хотя в течение первого года брака Листер намекал в письмах отцу, что Агнес может быть беременна, ребенок не появился (и никогда не появится), а потому уход за больной матерью лег на бездетную пару.
Тем временем в июне того же года в Эдинбургском университете открылась вакансия преподавателя. Несмотря на успехи на преподавательском поприще, отношения Листера с администрацией госпиталя оставались напряженными. Кроме того, его изматывал график, не хватало времени для проведения собственных исследований: в дополнение к ежедневной работе в Королевском госпитале он должен был читать лекции так же ежедневно – серьезный труд для человека, столь дотошного в планировании занятий. Кроме того, он скучал по Сайму. Листер ощущал, что упустил шанс работать бок о бок с единомышленником-интеллектуалом, который никогда не смирялся с действительным положением вещей – в отличие от многих коллег из Глазго. Листер также видел в эдинбургской вакансии возможность все же возвратиться в Лондон. Как позже писал его племянник: «Листер всегда мыслил себя в Шотландии лишь перелетной птицей… вот он и подумал, что если когда-нибудь в будущем и двинется на юг, то лучше уж пережидать время в Эдинбурге, нежели в Глазго».
И снова Листер столкнулся с горькой неудачей. Вскоре он получил письмо о том, что кандидатура его отклонена, а на пост назначили его соперника Джеймса Спенса, а Сайм объяснил выбор тем, что Листеру лучше оставаться в Глазго. Однако тесть считал, что попытка пробиться в Эдинбург, пусть и неудачная, все же улучшит репутацию Листера в хирургическом сообществе.
Вдобавок к профессиональным неудачам, Листер получил письмо из дома: его матери стало хуже. Ситуация казалась критической, так что он собрал вещи и отправился в Аптон, чтобы быть рядом. 3 сентября 1864 года Изабелла Листер пала жертвой рожи – той же болезни, с которой Листер сражался в больничных палатах.
После смерти жены Джозеф Джексон стал еще теснее общаться со своими детьми. «Еженедельное ожидание писем от тебя и сами письма, когда я их получаю, – все это радует твоего бедного отца», – писал он сыну. Листер действительно обещал писать отцу каждую неделю и скрупулезно выполнял это обещание. Именно в одном из этих многочисленных писем Джозеф Джексон напомнил своему сыну о том, что уже далеко не молод. Листер в ответ поделился размышлением: «Ты говоришь, что я теперь достиг среднего возраста… Странно думать: я вдвое моложе 70 лет! И все же, полагаю, оставшаяся половина жизни, если мне суждено ее прожить, покатится гораздо быстрее, чем та, которая уже позади. Не то, чтобы скорость имела значение, если в итоге мы достигнем верной цели».