– Расскажи мне, что происходит в твоей голове. – Круз откинулся на спинку кресла, его глаза внимательно следили за каждым моим движением.
– Я боюсь, что моя семья может отвернуться от меня, если я это сделаю.
– Могут, и в краткосрочной перспективе, возможно, вы перестанете общаться. Но в долгосрочной – ты с этим справишься, а они поймут, что с тобой больше не стоит вести себя гадко.
Ему было легко говорить.
Он не был матерью-одиночкой.
Он не полагался на мою мать, которая сидела с ребенком, на моего отца, который учил Мишку всему, что ему нужно знать, чтобы быть мужчиной, и на Тринити, которая возила Мишку по магазинам.
Он не беспокоился о том, где он проведет свое следующее Рождество, если все пойдет наперекосяк.
Порвать с семьей значило бы лишить этой самой семьи ребенка, у которого и так было непростое детство.
– Но что, если этого не случится? – Я откинулась на спинку стула. – Что, если ты решишь бросить меня на следующей неделе, когда в город ворвется другая ослепительная Габриэлла?
– Теперь мы играем в «что-если»? – Круз приподнял густую бровь.
– Я лишь хочу сказать, что мне есть что терять.
Он цинично усмехнулся.
– Да, Неряшка Несси. С тобой очень легко встречаться, ты собираешь скандалы, как марки, в течение последних нескольких лет.
Хуже всего было то, что я знала: если бы он подтолкнул меня в последний раз к его плану, я бы согласилась в мгновение ока. Я бы отбросила осторожность и попробовала, даже если бы это означало пойти против своей семьи.
Но случилось так, что Круз перестал играть в эти игры. Он не выглядел таким же нетерпеливым, как раньше, когда мы только начинали… как бы оно ни называлось. И я не могла ухватиться за его отстраненность.
Мне некого было винить, кроме себя.
И все же я держалась за свою гордость окровавленными ногтями. Всеми силами я упиралась ногами в бездну унижения. Если мы сделаем это, если я брошу все и пойду с ним, а он бросит меня, я никогда больше не смогу показаться в этом городе.
И я потеряю свою семью.
– Что ты решила, Теннесси? – спросил Круз, его лицо было бесстрастным, а плечи напряжены. Он снова взглянул на часы. Все верно. Он все еще должен был отправиться к Даггарам. – Ты в деле или нет?
– Я должна сказать тебе прямо сейчас? – Я слегка надменно фыркнула, как будто меня дико забавляла его театральность.
Я не любила, когда меня загоняли в угол. Особенно мне не нравилось, когда меня загоняли в угол люди, у которых было больше власти и контроля над ситуацией, чем у меня.
– Боюсь, что так, солнышко.
– Ты понимаешь, что это несправедливо.
– Я понимаю, что даже женщина, по которой я тосковал полжизни, не стоит этих американских горок и свиданий, как у подростков. Я был честен, откровенен и предан. Ты отшивала меня снова и снова. С меня хватит.
– В таком случае, отвези меня в дом моих родителей.
– Чтобы сказать им, что мы съезжаемся, и засунуть их предрассудки им в задницы?
Впервые за сегодняшний день я увидела в его глазах тот самый мальчишеский, предвкушающий блеск, который делал людей от него зависимыми.
– Нет, чтобы забрать моего сына, вернуться домой и попытаться спасти то, что осталось от его репутации, если мне это удастся.
– Понял тебя.
Он встал, бросил деньги на столик и засунул бумажник обратно в карман.
– Мне нужно в туалет, – я отвернулась, произнося слова с таким достоинством, на какое только была способна.
– Я подожду тебя в машине.
Двадцать семьКруз
На следующее утро у меня раскалывалась голова.
Так сильно, что в первые пять минут я думал, что мне привиделся стук в дверь внизу.
Застонав, я перевернулся на кровати и зарылся лицом в одну из подушек. Огромная ошибка, так как запах шампуня Теннесси – маргариток и какого-то десерта – ударил мне в ноздри и все тело охватило болью.
Хотя, возможно, эта боль была вызвана тем, что я выпил целую бутылку виски.
Может быть.
После того как я высадил Теннесси у дома ее родителей накануне вечером и пронесся по улице прямо к Даггарам, я понянчил новорожденную Беллу, быстро осмотрел ее и вернулся домой, где сразу же попытался напиться до смерти.
Я пожалел о том дне, когда сказал Тринити, что могу подвезти ее старшую сестру в порт на наш круиз.
И, конечно, о последующих днях, в которые я думал, что было бы неплохо поцеловать Теннесси, попробовать на вкус, зарыться глубоко в ее сладкое, манящее тело и строить планы, как сделать ее своей.
Одно можно было сказать наверняка – если Роб в конце концов завоюет ее, его буду вечно мучить истерики и борьба с неуверенностью в себе, так что удачи ему в этом.
– Круз? О, Крузи-и-и? – услышал я пронзительный голос под окном своей спальни.
Габриэлла.
Честно говоря, визит Мрачного Жнеца был бы более желанным, но у меня имелось к ней дело. Я сполз с кровати, проклиная каждую больную мышцу в своем теле, пока спускался по лестнице в белой помятой рубашке и расстегнутых джинсах.
Я небрежно распахнул дверь, отпив немного виски, оставшегося с предыдущей ночи.
– Привет, Габриэлла.
Она снова выглядела как современная дева: крупные локоны, идеальный макияж и скромное платье.
Моя судьба. Ура.
Жениться на женщине, такой же скучной и одномерной, как эта точная копия всех главных героев кабельных телешоу, которые я никогда не смотрел.
– Круз, – скуксилась она, проводя когтями по моей груди. – Я просто хотела сказать, что мне жаль.
– Правда? – резко спросил я. – Не хочешь рассказать мне, почему?
– Ну, Несси сказала Тринити, что вы с ней расстались. Она пытается наладить отношения с семьей, полагаю, после того, что она сделала со мной…
Я чуть не рассмеялся. Теннесси использовала наши испорченные отношения как предлог, чтобы претендовать на мученичество.
– И что именно она с тобой сделала? – проворчал я.
– О, разве ты не слышал? – Габриэлла без приглашения ворвалась в мой дом, прошла прямо на кухню и включила кофеварку. – Она пыталась меня убить. Положила арахис в мое мороженое. Честно говоря, я знала, что она не от мира сего, с первого дня нашего знакомства, но, честно говоря, я не…
– Она не пыталась убить тебя, и мы оба это знаем.
Я схватил банан из миски с фруктами и, очистив, засунул весь в рот.
– Тебя там не было. – Габриэлла напряглась, наливая нам по чашке кофе. – Это было ужасно. Мне так повезло, что мама нашла мой эпинефрин…
– Обычно ты не носишь с собой эпинефрин. – Я знал это, потому что ругал ее, когда мы были вместе. – Почему он был у тебя вчера?
Габриэлла повернулась, передала мне чашку и села за обеденный стол. Я остался стоять. Она сделала вид, что застенчиво отхлебнула кофе.
– Не знаю, – она выглядела искренне удивленной моим вопросом и своим ответом.
Поскольку Габриэлла не была хорошей актрисой, я был уверен, что она не лжет.
– Ты не знаешь, как эпинефрин оказался в твоей сумочке? – Я поднял бровь.
– Нет.
– Интересно.
– Может быть, я просто положила его туда, раз ты все время мне об этом говорил.
– Ты бы запомнила.
– На что ты намекаешь? – Выражение ее лица потемнело, и она опустила чашку с кофе.
– На что ты намекаешь? – ответил я.
Габриэлла сглотнула. Она выглядела разбитой из-за того, как мы оба безмолвно согласились, кто бы автором инцидента.
– Тебе нужно все исправить, – мягко сказал я. – Рассказать полиции.
– Я так и сделаю.
Я покачал головой и сел напротив нее:
– Послушай, Габриэлла, дело вот в чем. Ты отличная партия, но правда в том, что, когда мы впервые встретились, я не искал ничего серьезного. Мы начали встречаться, потому что знали, что люди ждут от нас этого. И все вышло из-под контроля. В ночь перед круизом, когда я решил расстаться с тобой, я сделал это потому, что хотел быть свободным, когда окажусь на корабле. Подло, но это правда. И ты была права – это было связано с Теннесси. Я всегда был неравнодушен к ней и в глубине души знал, что круиз – идеальная возможность привлечь ее внимание.
Я не понимал этого, пока не облек в слова, но теперь, произнеся их, они обрели смысл.
– И ты это сделал. – Габриэлла изо всех сил старалась скрыть свое отвращение.
Я отсалютовал ей своей чашкой, сделав глоток.
– Правильно. Значит, весь этот любовный треугольник, возникший после круиза, никогда и не был треугольником. Я всегда был неравнодушен к этой сумасшедшей женщине. Я не смог бы ей отказать, даже если бы попытался. Возможно, даже если бы она пришла ко мне, обрюхаченная моим лучшим другом, и попросила жениться на ней, когда ей было шестнадцать.
Правда моего заявления наполнила мои вены горячим, белым гневом. Меня бесило, что потерял ее. Но это не означало, что я должен лгать Габриэлле. Или себе.
Я полюбил Теннесси Тернер с той минуты, как увидел.
С того самого момента, когда я впервые увидел ее в яслях и она просто сияла ярче всех остальных.
И хуже всего, пожалуй, было то, что я знал, Теннесси поломанная. Слабая. Бесхребетная перед своей семьей. Совершенно бесцеремонная.
…и я все равно любил ее.
Несмотря на ее слабости.
И, черт возьми, из-за них тоже.
– Ты действительно любишь ее. – Габриэлла глубоко вздохнула, положив подбородок на кулак.
– К сожалению.
– Что ж, не могу сказать, что я не пыталась.
– Ты старалась изо всех сил и подошла ближе, чем остальные.
Она встала, огляделась, как бы прощаясь. Она знала, что, вероятно, это будет последний раз, когда она видит мой дом изнутри.
– Твоя мама будет разочарована. – Она устало улыбнулась.
– Моя мать вечно разочарована. – Я встал, провожая ее до двери. – Кроме того, я рассчитываю, что твоя лучшая подруга вскоре осчастливит ее внуком и она на какое-то время отвлечется от моих дел.
Закрыв за Габриэллой дверь, я прижался к ней спиной и закрыл глаза, желая, чтобы головная боль рассеялась.