– Ужасная отрава!.. Уверена, эту тварь от плохо проваренного сала станет тошнить...
Замелькацкий справился в меню: «простой английский стейк» был в нем самым дорогим блюдом и стоил девяносто шесть долларов.
Если он закажет его, останется почти без копейки. Да и плевать!..
– Вот что, это наша последняя встреча. Я уезжаю обратно к маме...
Там буду недолго. Повидаюсь со всеми и поеду за границу... Буду усиленно учится... Это окончательное решение. Воля отца!.. Ее нельзя ослушаться!..
Она замолчала. Налила себе одной саке в маленькую фарфоровую чашечку, выпила. Замелькацкий ковырял палочками в рисе. Потом отложил их.
«Ну что, получил?!.. А как радовался!.. Как ждал! Вот оно!.. За что?! О, боже, за что?!»
– Послушай, не веди себя, будто между нами роман и мы вдруг вынуждены расстаться... Никакого романа нет... Знаешь, зачем вытащила тебя сюда?.. Чтобы не сидеть здесь одной, чтобы досадить отцу. Хотела показаться в изрезанном костюме. Только и всего... Пусть посмотрит, как поступает с его дочерью эта проститутка!.. Да она мне почти ровесница!.. Гадина!.. Послушай, что ты как Смирнов в каждом слове видишь заигрывания?!.. Я никогда не внушала тебе никаких надежд! Между нами ничего нет!..
– Кто изрезал костюм?.. Что за проститутка?!.. – едва ли не выкрикнул он.
– Тварь... Без пяти минут мачеха... Ее ответный удар... Я изрезала ее вещи!.. – Ариелла затряслась в мелком истерическом смехе. Перестала смеяться. – Она отомстила мне и изрезала мои... Мы живем под одной крышей... Не хочу жить отдельно! Я приехала к отцу, а не в Москву!.. Мне не нужна Москва!..
Замелькацкий жестом подозвал официантку:
– Принесите стейк... – он постучал ногтем по строке меню.
Так услужливо кивнула головой и торопливо удалилась.
– А хочешь, я скажу, что ты сейчас думаешь?..
Некоторое время она молча смотрела на него, как бы еще раз обдумывая, что собиралась сказать.
– Ты убит, огорчен, раздавлен... Ведь ты, наверное, сошел с ума от радости, когда неожиданно узнал: я – дочь миллиардера!.. Я же была для тебя девушкой-роботом, грубоватой и хамоватой провинциалкой, рвущейся к столичным благам... Но вот я признаюсь и в твоей душе загорается лихорадочное возбуждение... Я уже кажусь необыкновенно красивой. За эти дни ты просмотрел про отца все телерепортажи и прочитал все газеты!.. Видел себя зятем. Тебе не на что надеяться! Я ни за что не останусь в Москве... Как не хотела здесь удержаться, все напрасно... Завишу от отца. Хочет, чтобы уехала. За границу. Конечно, можешь последовать за мной... – она усмехнулась. – Но боюсь, тебе трудно будет оплачивать собственные расходы... Извини, не нужно было приглашать тебя в театр... Мы – из разных миров. Знаешь, ты такой жалкий... Не вскакивай и не темней лицом... Ты – замечательный, сам по себе – ты замечательный, ты необыкновенный! Но та социальная группа, та прослойка, к которой ты принадлежишь – ты не можешь быть от нее свободен, ты не можешь скинуть это клеймо, свою принадлежность к ней – она жалка. И вместе с нею жалок и ты!.. Ты принадлежишь к тем, кто ничего в жизни не добился и никогда не добьется!.. Как бы ты ни был замечателен, каким бы симпатичным парнем ты ни был, всю жизнь тебе предстоит барахтаться в одной и той же ничтожной грязной луже, выслушивая указания Сергей Васильевича и мечтая о новой дешевой машинюшке... Кстати, знал бы ты, как юлил передо мной этот урод, когда мы пришли к нему с Фадеевым... Спит и видит получить заказ от структуры отца...
Замелькацкий смотрел в чашку с рисом.
– Прости, я заставила тебя придти в этот ресторан. Ты здесь, наверное, ползарплаты оставишь... Все напрасно!.. Все твои жертвы были напрасны! – она рассмеялась.
Теперь он понял, что означала маска робота, которая раньше все время была у нее на лице: полное равнодушие. В обычной жизни все вокруг казалось ей настолько презренным, скучным и недостойным внимания, – она цепенела, превращалась в механическое существо, недоступное и непостижимое для окружающих. Подлинное ее лицо отнюдь не походило на лицо робота.
– Я пришла сюда зря... – с усталым разочарованием проговорила она. – Влюбленные не появились... Здесь столько залов, где их искать?!.. Ничего, – она вдруг презрительно усмехнулась. – я слышала Сергей Васильевич собирается выплатить в конце месяца премиальные. Твои финансы скоро поправятся!
– Эй, ты слышишь меня?!.. – она толкнула его руку.
Он, наконец, поднял глаза.
– Ты что, обиделся?.. Не обижайся!.. Понимаешь, на самом деле ни у кого из нас нет перспектив. Тебя делает жалким твое социальное положение, через которое никогда не перепрыгнуть, меня...
Она вдруг обхватила голову руками:
– Не хочу ничего рассказывать... Ненавижу этот город!.. Город разврата!.. – с ожесточением и пафосом произнесла она. Так, должно быть, Жанна д'Арк, перед тем, как быть заживо сожженной, обличала своих мучителей. – Мне никогда не было здесь хорошо. Еще в детстве мы как-то приехали сюда с матерью... Я помню эти вокзалы... Лучше за границей, чем встречаться в отцовском доме с этой тварью!.. Да и зачем оставаться?!.. С тобой что ли?!.. Ничего не скажешь, хорошенькая перспектива!.. Прощай!..
Она встала и медленно вышла из залы. Через несколько мгновений неожиданно вернулась:
– Не расстраивайся... Ты ничего не потерял: я никакая не богатая невеста. Эта тварь лишит меня всего!.. День и ночь сидит у адвокатов!.. Впрочем, если ты влюблен в меня, а не в папины миллионы, можешь позвонить... Телефон у тебя есть...
С ожившей надеждой Замелькацкий поднял глаза...
– Шучу, шучу!.. Не надо звонить!.. Ты мне не нужен! Уж лучше я поеду за границу, чем буду сидеть на твою зарплату... Чао, бейби!.. Твое приключение с дочерью миллиардера закончилось. А как ты рассчитывал, дурачок?.. Я предупреждала, когда в первый раз встала из под стола – кое-кто может и обидеться!.. Я обиделась! Вот ты и получил!.. Люблю вызывать надежды, а потом разрушать их!.. Это была месть!.. Ничто не должно оставаться неотомщенным!
Прошло несколько минут и официантка принесла и поставила перед Замелькацким бифштекс.
– Еще саке?..
– Нет, не надо...
Официантка забрала стоявшие до этого перед Ариеллой миски и маленькую чашечку для саке – значит, исподтишка наблюдала за ними, поняла, что девушка уходит и не вернется.
Стол был уставлен едва тронутыми блюдами... Он принялся медленно, словно тяжело больной, есть... Ему с трудом удавалось пропихивать в себя дорогие изысканные кушанья. Все равно голод через какое-то время начнет мучить его. Уж лучше поесть здесь, – он налил себе саке, – чем потом варить на кухне сардельки. Придти домой и лечь... И лежать, закрыв глаза, ни о чем не думая... Только бы ни о чем не думать!.. Да разве сможет он ни о чем не думать?!.. Он погиб!.. У него больше не было сердца – там только разорванные в клочья кровавые ошметки!..
В зал вошли какие-то люди, – Замелькацкому было на них совершенно наплевать, он даже не поднял головы от своего бифштекса – хорошо прожаренного куска мяса, разрезанного на маленькие кусочки, – чтобы было удобно есть палочками. Даже если бы среди тех, кто вошел, был собственной персоной миллиардер Михайлов, он бы не стал смотреть на него...
Он подвинул к себе низкий деревянный туесок с суши... Собрался взять одну суши палочками, но не стал... Хотелось завыть!.. Опять пронеслись перед глазами недавние картины: вот он подмигивает себе перед зеркалом – Наполеон Бонапарт! Вот он только что поговорил с Ариеллой по мобильному и готов пуститься в пляс... Но кто-то из той компании упорно смотрел на него. Замелькацкий вздрогнул и поднял глаза...
За дальним столом наискосок от него среди солидных мужчин сидел Виталий из фирмы Н., – вид у него был пораженный: безработный, который только утром приходил на собеседование, в полном одиночестве спокойненько ужинает в элитном ресторане!..
Встретившись с ним взглядом, Виталий тут же отвернулся...
24
Выйдя из ресторана Замелькацкий не поехал домой, а долго без всякой цели бродил по городу, зашел в какой-то работавший допоздна музыкальный магазин, на последние деньги купил диск того самого веселого негритоса, которого он слышал перед встречей с Боней... Лишь очень устав он, наконец, спустился в метро, доехал до дома и лег спать. Спал он очень крепко, хорошо, без всяких сновидений, проснулся с ощущением какого-то необыкновенного, волшебного счастья, вдруг вспомнил все, что было накануне и грусть и горечь охватили его.
Обуянная жаждой мести, Ариелла поступила с ним слишком жестоко, но странно, он не испытывал к ней зла... Такие дни! Их было всего-то – ничего, всего несколько. Но они разделили его жизнь надвое!..
Он взял детектив и целый день читал. Это заглушало боль. Но к вечеру, когда уже стемнело, подошел к окну и совсем другие мысли побежали в его голове... Он понял, что эти дни изменили его. Он кое-что понял... Вдруг слух его уловил глухой, едва различимый удар где-то вдалеке – как будто в одной из соседних квартир хлопнули железной дверью.
Он по своей привычке не расставаться с мобильным телефоном схватил его со стола, сунул в карман и, подойдя через несколько мгновений к входной двери, приоткрыл ее. Так и есть: чуть поодаль, у перил возле банки писатель раскуривал сигарету.
Замелькацкий вышел на лестничную клетку.
Тот обернулся и уставился на него...
– А, сосед...
– Как вы думаете, может ли кто-то, отличающийся необыкновенной дерзостью и необыкновенными способностями взять и разорвать порочный круг своей ничтожной и жалкой жизни?..
Писатель внимательно посмотрел на него и выпустил струю дыма...
– Во первых, по поводу необыкновенных способностей... Если они такие необыкновенные, то почему у их обладателя жизнь жалка и ничтожна?!.. Одно с другим не вяжется. Если бы способности действительно существовали, то их обладатель уже давно бы добился чего-то большего, чем жалкое прозябания. А во вторых, по поводу необыкновенной дерзости – это что же, преступление? Грабеж? Убийство?.. Что же вы, дорогой мой, молчите?.. Мы же с вами договорились: все, что будет сказано, как будто и не сказано вовсе – никаких последствий. Так что можете признаваться... А впрочем, в эт