«Не довольно ли нам того знака, что дал нам днесь наш Господь, чтобы опомниться и отвратиться от грехов? Ибо сказано…» Под соседним деревом два ишака заигрывали с красивой черной кобылой, поочередно покусывая ее круп и шею. Приглядевшись к их возне, знахарка с отвращением отвернулась от непристойного зрелища. Особенно неприятно ее поразили гноящиеся язвы, которыми были усыпаны бока похотливых животных. При других обстоятельствах она тотчас разыскала бы их хозяина и предложила свои услуги: как-никак, будучи знахаркой, она лечила не только людей, но и домашний скот, знала средства от ящура и многих других болезней. Но сейчас ей показалось, что животные нарочно устроили эту сцену, чтобы досадить ей и оскорбить ее веру. К тому, что касалось веры, знахарка относилась со всей серьезностью: она не молола кофе по праздникам, не набирала воды из колодца по воскресеньям, не пропускала ни одного из двухсот шестидесяти дней поста, предписанных эфиопской церковью. Кроме того, она посвятила свою жизнь врачеванию и изгнанию бесов во имя Отца, Сына и Святого Духа. И вот теперь…
«Не довольно ли нам тех знамений, что дал нам Господь? Неужели не отвратимся от греха, пока не постигнут нас новые бедствия – трус, мор и глад? Пока не постигнет нас новая кара?..» Выйдя из тени ванзы, она подошла к проповеднику почти вплотную. Пот катился с него градом, крупные капли свисали с бровей и застревали в бороде. Глядя на него, она ощутила нестерпимое желание прикоснуться к чему-нибудь прохладному. Ах, как было бы хорошо, думала она, если бы по его лицу тек не пот, а прохладное масло. Если бы его нечесаную голову венчала корона из масла. Она представила себе, как струи растаявшего масла текут по его щекам, а она вытирает их мягким льняным полотенцем.
«Амлак Кырие Эльесон!» Масло струилось со лба, текло за ворот рубахи. Знахарка едва успевала вытирать его. На заднем плане ревели ишаки, изо всех сил пытавшиеся сорваться с привязи. «О нет, дети мои, наш народ не нуждается в новых подсказках. На нашу долю выпало достаточно испытаний. И мы уже знаем, что близится Судный день. Что грехи наши тяжки, вина безмерна…» Проповедник медленно поднял руку и прошелся ладонью по волосам. Знахарка вытерла струйку масла с его жилистой шеи, промокнула за ухом.
«Некоторые из вас предоставляли убежище ворам и разбойникам, скрывавшимся от правосудия. Некоторые из вас предавали отечество, внимая речам изменников и смутьянов. Некоторые употребляли в пищу животных, не жующих жвачки и не имеющих раздвоенного копыта…» Запустив пятерню в его умасленные волосы, знахарка аккуратно расчесывала колтуны и вычесывала гниды. При этом ее рука слегка дрожала.
«А теперь вы взываете “Амлак Кырие Эльесон!”, вы, забывшие о расплате, забывшие о том, что грядут последние времена! Вы взываете к Нему и вы же ропщете. Разве сие не грех? Скоро дойдет до того, что слуга поднимет руку на господина, дитя восстанет против родителя, чернь пойдет войной на своего императора. На того, кто кормил их медом и молоком. На того, кто вознес их выше себя самого…» Пальцам было не справиться с шевелюрой, и знахарка пустила в ход деревянный гребень.
Когда речь пошла о наказаниях, дьячок, стоявший рядом с таботом, показал толпе ксилографию с изображением ада. Черти рвали грешников на куски, толкли в ступе чье-то расчлененное тело. Другой дьячок достал из-под рясы икону с изображением Георгия Победоносца. Святой Георгий готовился нанести смертельный удар поверженному дракону и смотрел прямо перед собой. Казалось, он тоже внимательно слушает проповедь.
«Мы грешили против Господа, против отечества, друг против друга и против себя самих. Грехи наши тяжки, вина безмерна, но…» В одно мгновение знахарка вышла из транса, отшатнулась от проповедника и пустилась бежать. Добежав до своего укрытия под деревом ванза, она остановилась отдышаться и тут же почувствовала, как в пятку вонзился шип.
«Радуйтесь, Господь наш Кырие Эльесон умеет прощать. Он знает наши слабости, ведь мы – Его чада. Он знает, что внутри каждого из нас растут сорняки. Не для того ли Он пришел в этот мир, чтобы освободить нас от сорной травы, что душит нас изнутри? Ведь душа человека – это и есть райский сад. Но даже райский сад нуждается в прополке, и потому…» Речь проповедника становилась все менее связной. Очевидно, она была рассчитана на неискушенного слушателя, которого легко покорить цветистыми образами и сложными метафорами. Но жара и жажда давали о себе знать; оратор начал выдыхаться, и внимавшая ему толпа сразу почувствовала слабину.
В это время из тростниковых зарослей грациозно вылетела цапля. Подобно длинной и узкой лодке, цапля плыла по волнам раскаленного воздуха, медленно взмахивая крыльями-веслами. Знахарке показалось даже, что она слышит плеск воды. Снова впадая в транс, она представила себе, что проклятый шип вонзился не в ее пятку, а в пятку проповедника. Да, это у него в пятке сидит заноза, а она, знахарка, ощущает физическую боль сострадания. Теперь ее задача состоит в том, чтобы помочь ему избавиться от занозы. Она посмотрела на его голые стопы. Они показались ей несоразмерно маленькими. Казалось, они не привыкли к ходьбе босиком. Опустившись на колени у его ног, она достала лупу и пинцет. Жаркий ветер разносил запахи ванзы и жасмина.
«И потому даже у нас, слабых и грешных, есть надежда, есть еще шанс – быть может, последний – встать на путь праведный. Ибо сказано: “Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас”…» Проповедник продолжал говорить, но уже без убеждения, без огня. Что-то сломалось, лопнула какая-то пружина, и теперь все колесики крутились вхолостую. Но, так или иначе, проповедь требовалось закончить, поэтому он продолжал говорить, а толпа продолжала слушать.
И вдруг, прервавшись на полуслове, проповедник издал страшный вопль и начал метаться из стороны в сторону, как будто силясь высвободиться из чьей-то хватки. На его губах появилась пена. Продолжая кричать, он повалился наземь, но вскоре снова вскочил на ноги и побежал, а вернее поскакал, фыркая и прядая ушами, как лошадь. И, разбуженный этим криком и фырканьем, табот сдвинулся с места, а вслед за ним потянулись лошади, ишаки, клирики, паства.