Несчастный извозчик натянул вожжи, пытаясь сдвинуться хоть чуть левее и не решаясь пустить в ход свой кнут — чтобы не задеть ненароком городового. Но все было тщетно — там, куда служитель порядка гнал несчастного «легкового», пытался отъехать от тротуара экипаж.
Кучер в карете с гербом спокойно сидел на козлах, наблюдая за рвением городового, и на лице его была написана откровенная ирония.
Я решил не дожидаться развязки дела, потому что вечером здесь таких зарисовок можно было набрать на целый альбом — публика ехала на представление в театр Корша.
Наконец, добравшись до подъезда Купеческого клуба, я вошел в дверь, распахнутую швейцаром, и скинул пальто на руки лакея. Отдал ему шарф, папаху и спросил:
— Что сегодня вечером?
— Ужин-с, а потом хор.
— Что за хор?
— Кобылинский.
— А, «кобылки» — сказал я. — И где?
— В Большой зале, в девять.
Я отпустил человека, вынул из кармана табакерку и заправил в нос большую понюшку табаку. Чихнув два раза, сунул платок в карман брюк и пошел вверх по лестнице.
Двери Большого зала были распахнуты настежь. Повсюду тесно стояли столы, вокруг которых группами перемещались официанты. Двое несли за ручку большую плетеную корзину, из которой другие ловко выхватывали белые скатерти, приборы и тарелки, накрывая каждый стол на четыре куверта. Эконом клуба Веретенников давал указания четырем служащим, толкавшим рояль. Я поднял руку, чтобы привлечь его внимание. Наконец Веретенников заметил меня, бросил процесс установки рояля и подошел:
— Добрый вечер, Владимир Алексеевич.
— Добрый.
— Значит, прислушались к моим словам?
Я кивнул и спросил:
— Много публики соберется?
Веретенников обвел рукой столики:
— Судите сами. Ни одного свободного уже не осталось. С утра звонят и присылают заказать столик. С двух часов мы уже начали отказывать — мест не осталось.
— Что же, стоять придется? — спросил я.
— Зачем стоять? — спокойно улыбнулся этот внебрачный сын кардинала Ришелье. — Для вас я специально оставил столик. Сидеть будете с лицами, вас интересующими. А? Каково?
Я аж крякнул:
— Добро! Уж услужили, Илья Сергеевич! Чем отдариваться буду?
Веретенников покачал головой:
— Какие между нами могут быть счеты, господин Гиляровский? Вон там, видите, чуть сбоку у окна? Оттуда самый лучший вид.
— Странно, — сказал я. — Отчего это вдруг хор старухи Кобылиной стал пользоваться такой популярностью? Я полгода назад слушал их по случаю в «Славянском базаре». И не помню никакого ажиотажа.
— Так полгода назад у них не было главной звезды!
— Звезды?
В голове моей вдруг будто прозвенел колокольчик:
— Это не Глафира ли Козорезова, случайно?
Веретенников кивнул, но тут же извинился, быстро пожал мне руку и поспешил к лестнице — навстречу тяжело поднимавшемуся старику с седой бородой. Это был один из старейших членов клуба, один из братьев-скопцов, живших напротив и выложивших гранитную дорожку от подъезда своего дома прямо до клубных дверей.
Я приметил стол, за который должен был сесть, и пошел в библиотеку, посмотреть вечерние газеты. Но скоро бросил это занятие, потому что вдруг понял, что не могу читать. Не давало покоя какое-то внутреннее волнение. Я поймал себя на мысли, что думаю о Глаше Козорезовой. Какова же эта женщина, что сделала выступления хора старухи Кобылиной настолько популярными? Какова она, если из-за нее даже случаются семейные трагедии вроде давешней?
Женский хор мадам Кобылиной (или как его прозвали наши остряки — «кобылки») был одним из самых обычных коллективов, выступавших по ресторанам с русским репертуаром, наравне с другими хорами — венгерскими, цыганскими и такими же русскими. Правда, хором его было трудно назвать — Софья Алексеевна Кобылина, вдова полковника от кавалерии, собрала с десяток девиц и составила репертуар — от жалобных народных песен до частушек, которые иногда были на грани приличия, вызывая восторг публики. Мужчин в хор не приглашали. Считалось, что основным занятием хористок было вовсе не пение, а поиск богатых покровителей. Причем поиск настолько усердный, что мало кто мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны «кобылок». Но и тут существовали неписаные правила: нельзя было сразу после выступления умчать хористку на тройке лихача — это считалось верхом неприличия. Сначала надо было ехать в «Яр», угостить даму, а уж потом, как поется, «знает только ночь глубокая, как поладили они». Поначалу появление такого хора вызвало скандал, но потом новинку оценили. Однако все приедается — состав «кобылок» менялся редко, скоро пресытились и ими, ища расположения менее доступных дам — танцовщиц Большого или цыганок — особенно двух знаменитых хоров — Соколовского из того же «Яра» или цыган Тестова, для которых Иван Яковлевич неподалеку от Москвы даже выстроил особую деревню. А поскольку цыган называли «тестовскими», то и деревня тоже скоро получила название «Тестовская». Там же Иван Яковлевич, кстати, устроил и свое хозяйство, дававшее лучшим ресторанам Первопрестольной знаменитых поросят с нежнейшим мясом, поскольку выращивались они в тесных ящиках, откармливались хорошо и в силу ограниченности движений не теряли нежного сала.
И все же, вернулся я к предмету своих размышлений, какова она, эта Глафира Козорезова? Она представлялась мне почему-то в виде тех барышень, фотографии которых публиковали модные журналы, — миниатюрные, с тонкой талией и пышным бюстом. С высокими сложными прическами из белокурых локонов. Их маленькие ручки усыпаны колечками и перстнями, а глазки с длинными ресницами очаровательно глядят с нежностью.
Вдруг откуда-то издалека послышались шум и аплодисменты. Наверное, приехали «кобылки», подумал я, встал, одернул фрак и вышел из библиотеки. Но когда я добрался до главного зала, то увидел только множество людей, рассаживающихся за столики. Похоже, хористки уже прошли и скрылись в грим-уборных. За моим столиком было еще пусто, я прошел к нему и сел, заказав у официанта только пару пирожных и чай. Зал быстро наполнялся, звучали голоса, гости подзывали официантов, а те быстро метались от столика к столику, расставляя заказанные бутылки. Эконом клуба Веретенников занял место у дверей. Высоко задрав подбородок, он наблюдал за этим, казалось бы, хаосом, который тем не менее становился все более упорядоченным.
— Вы позволите? — спросил подошедший сутулый господин во фраке с белой хризантемой в петлице. Он был коротко стрижен. Его лицо производило странное впечатление, наверное, из-за слишком близко посаженных глаз и искривленного насмешкой рта.
— Пожалуйста, — кивнул я.
Он сел, вынул из жилетного кармана пенсне в золотой оправе и надел его на нос.
— Раз уж мы оказались за одним столом, предлагаю познакомиться, — сказал он. — Чепурнин Егор Львович. Вы не против? — Он вытащил из футляра сигару. — Разрешите предложить и вам?
— Спасибо, — ответил я и достал табакерку.
— А! — сказал Чепурнин. — Понимаю! Уважаю. Но сам пристрастился к сигарам.
— Уже дымишь? — раздалось сзади.
В поле моего зрения появился высокий плечистый богатырь с льняными кудрями и светло-серыми глазами. Фрак на нем сидел так, будто его натягивали на крепкое тело сразу трое портных. За спиной богатыря я увидел аптекаря Горна. Он смотрел на нас с беспокойством и удивлением. Он явно был ошарашен.
— Наш столик? — спросил пришедший.
— Наш, — кивнул Чепурнин.
Богатырь отставил стул и сел.
— Ну, а ты что же, Паша? Садись! Ты что стоишь, как будто привидение увидел?
Я заметил, как на набеленном лбу Горна вдруг выступили крупные капли пота.
— В некотором роде, — пробормотал аптекарь. — Здравствуйте, господин Гиляровский.
— Здравствуйте, — ответил я.
— Вы знакомы? — спросил плечистый. — Так представь и нас.
Горн сел и посмотрел на меня.
— Полагаю, господин репортер и сам знает, кто вы. Не так ли?
Я пожал плечами:
— Ну, господин Чепурнин мне уже представился, а вы, я думаю, Матвей Петрович Патрикеев?
— Да, — внимательно посмотрел на меня богатырь. — А вы?
— Гиляровский. Владимир Алексеевич. Действительно репортер. Представляю столичную газету «Россия».
— Гиляровский! — повторил Патрикеев. — А я вас знаю! Я читал ваши статьи! И про Кукуевскую катастрофу, и про бритых старух, и про Ходынку. Как же! Дайте догадаюсь, вы здесь из-за несчастного Петруши Столярова, царствие ему небесное?
Я кивнул.
Чепурнин хмыкнул и стал меня холодно рассматривать.
— Скажите, то, что вы за нашим столом, значит, не случайность? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
Он хмыкнул еще раз.
— Хотел с вами переговорить по поводу произошедшего, — пояснил я. — И вот представился случай.
— Да, — протянул Патрикеев, — печально.
— С господином Горном я уже поговорил.
Патрикеев обернулся к аптекарю:
— И что? Небось порассказал про нас ты, Паша, много чего?
— Ничего я не рассказывал! — возмутился Горн и взглядом попросил меня не болтать лишнего.
— Иначе я бы сюда не пришел, — кивнул я.
— Неудачное время, — сказал Чепурнин.
— Да уж, Егор Львович, прав ты как всегда! — ответил ему Патрикеев. — Мы же пришли по делу.
Он указал пальцем в сторону рояля.
Я невольно бросил взгляд на инструмент и увидел знакомую фигуру — это был не кто иной, как Саша Фомичев. Еще недавно он выпрашивал у меня остатки пива из бутылки, а теперь, одетый в светло-коричневый костюм, усаживался за рояль.
— Вот они! — послышался голос от соседнего столика.
Патрикеев поднял руку и щелкнул пальцами. Тут же рядом оказался официант.
— Водки и закуски. Рыбки солененькой и грибочков. Побольше. И мигом!
— Слушаюсь.
Потом Патрикеев достал из кармана миниатюрный флакончик с каучуковой грушей — точно какой я видел в аптеке Горна. Я подумал, что он сейчас начнет брызгать духами на себя, но вместо этого спичечный магнат направил распылитель себе в рот и нажал на грушу. Перехватив мой недоумевающий взгляд, он расхохотался.