Я встал.
— Нет, — сказал я твердо. — Мне нужны не вы, а только информация. И если вам больше нечего мне сказать, то тут мы и попрощаемся.
— Обиделись?
Она вдруг подошла ко мне и взяла за руку:
— Не обижайтесь, Владимир Алексеевич! Меня ведь чуть не каждый день пытаются купить разные самовлюбленные субчики. А я не хочу продаваться как обычная «кобылка». Я хочу петь. И хочу любить. Но не толстого купчика, не дворянчика с сифилитичным носом. И уж точно не за деньги. Потому что если уж я отдамся за деньги, то петь не смогу. О чем тогда петь? А?
Я осторожно высвободил свою руку.
— Что? — спросила она.
— Еще минута, и я в вас влюблюсь.
— Так что в этом плохого? Или вы женаты? Ну и что? Ах! Я понимаю! Господин репортер живет по законам земным и небесным! А представляете, сколько раз мне приходилось выслушивать разные пошлые предложения от вполне приличных женатых господ? Их это совершенно не останавливает. Господи! Я ведь тоже раньше… Давно… думала, что есть мир, в котором все по правилам! Далекий от меня мир, который я видела сквозь приоткрытую дверь кухни. Я девочкой мечтала, как вырасту, как у меня будут красивые платья, свой экипаж… Как ко мне посватается милый и добрый юноша из богатой семьи, и мы будем жить в своем доме, ездить за границу, ходить в оперу и на балет… Смешно! Это все просто смешно! Посмотрите на меня! У меня целый шкаф платьев. И я могу купить еще и еще. Но это ничего не меняет.
Я вздохнул и, не ответив, пошел к двери.
— Чепурнина — знаю, — вдруг крикнула мне Глаша. — Он приезжает сюда, пытается выкупить меня у Кобылиной. И Патрикеева знаю. Да, знаю! Знаю! Он хоть веселый! Да… и кроме них народу хватает!
— А Горн? — спросил я от двери.
Она пожала плечами.
— Такой… с накрашенным лицом. Аптекарь.
— А! — с легкостью откликнулась Глафира. — Этот! Видела несколько раз вместе с Патрикеевым. Нет! Этот просто молчит и пялится.
Я кивнул:
— До свидания.
— Стойте! — Глафира быстро подошла ко мне и заглянула в глаза.
— Вы хороший человек, Владимир Алексеевич?
— Надеюсь.
— Приходите ко мне на концерты. Так мало хороших людей! Так редко я вижу хорошие добрые лица! Приходите, я буду петь для вас. А остальные пусть сидят и думают, что я пою для них. Прощайте!
— Прощайте!
Не помню, как я вышел из дома Кобылиной, как ехал в пролетке Ивана к дому. Хорошо, что Маши не было дома — я боялся, что она своим женским чутьем поймет, что я — очарован.
Глава 8Письмо Мишеля
Не успел я снять папаху, как на лестнице послышались быстрые Колины шаги, и он, только увидев меня с площадки, закричал:
— Владимир Алексеевич! Скорее! Поедем в аптеку! Там убийство!
— Что? Кого убили?
— Молодого!
В памяти моей тут же возник тот молодой испуганный продавец, которого Горн называл на французский манер Мишелем.
— Спускаюсь! Беги, может, Водовоз еще стоит, предупреди его!
Я торопливо зашагал вниз, выскочил на улицу и увидел только одиноко стоявшего Колю, вытиравшего рукавом мокрое от дождя лицо.
— Утек Водовоз! Вы же знаете, Владимир Алексеевич, ему только дай — унесется других пассажиров возить.
— Ничего, — сказал я, немного отдышавшись. — Дуй на Тверскую, бери любого извозчика не торгуясь и жди меня. Я так быстро, как ты, уже не могу.
Через пару минут я уже садился в пролетку и приказывал ехать на Ильинку — так быстро, как только возможно. Коля примостился рядом. Конечно, после Водовоза пролетка незнакомого извозчика тащилась как улитка. Я подумал, что надо Ивану немного накинуть жалованья, но чтобы он уж больше не ездил подрабатывать, а постоянно был в моем распоряжении.
Наконец мы подкатили к застекленной двери аптеки Горна — внутри толпились тени — вероятно, полиция. Я расплатился, сошел на тротуар и толкнул дверь. Сразу несколько лиц обернулось в мою сторону, а стоявший у входа городовой даже растопырил руки, чтобы вытолкать меня с Колей обратно на улицу, но в этот момент со стороны кресел, где мы так недавно разговаривали с Горном, прозвучал голос Захара Борисовича Архипова:
— Гиляровский, это вы? Пропустите, он ко мне.
Я подошел, велев Коле оставаться у двери. За столиком на креслах сидели Архипов и Горн. Причем Горн на этот раз был не накрашен, и я отчетливо увидел изъязвленные алкоголизмом щеки аптекаря. Впрочем, на этот раз белила и пудра были бы лишними — аптекарь сидел бледный как мертвец. Перед ним стояло несколько коричневых склянок с этикетками на латыни и хорошо притертыми пробками.
— Откуда узнали? — поинтересовался Архипов.
Я упрямо помотал головой:
— Не скажу.
— Однако быстро. Следили, что ли?
— Вы же знаете, Захар Борисович, у нас, репортеров, свои приемы, — ответил я.
Архипов посмотрел мимо меня и приглашающе поманил:
— Эй, парень, поди сюда!
Подошел Коля, растерянно заглядывая мне в лицо.
— Ты следил за аптекой? — спросил Захаров строго. — Не ври мне, Коля, ты меня знаешь.
Коля снова быстро посмотрел на меня.
— Никак нет, не следил, — ответил он бодро.
— Это по моей просьбе, — перебил я его. — Надо было кое-что выяснить.
— Врать грешно! — погрозил пальцем Архипов, а потом повернулся к Горну: — Вас это тоже касается, господин аптекарь.
— Я не вру, — ответил тот, судорожно сцепив руки. — Мне и в голову не приходило, что он может так меня обманывать!
Архипов снова повернулся к Коле:
— Ну, рассказывай. Пока так, а потом под протокол — если увидел что интересного.
Коля начал неуверенно:
— Да я ничего такого и не видел, Захар Борисович. Стоял в арке напротив, от дождика спасался. Смотрю — странно — вроде не поздно еще, а на двери табличка — «закрыто». Несколько дам под зонтиками подошли. Постояли, посмотрели и прочь пошли. А потом подъехала пролетка вот с этим господином. — Он кивнул головой в сторону Горна. — Он к двери подошел, тоже постоял, потом толкнул дверь и вошел. Минут пятнадцать никого не было, вдруг этот господин выскакивает и бежит куда-то. Мне стало интересно, что произошло. Я — за ним. А он до городового добежал и кричит: убийство! Убили человека, моего помощника, караул! Ну, тут я подумал — надо к Владимиру Алексеевичу мчаться, рассказать. Вот и все.
— Да, да… все верно, — отозвался Горн. — Я помню этого мальчика. Он ко мне приходил от господина Гиляровского пару дней назад, приносил записку.
— Какую записку? — спросил Архипов.
— Просил проверить мои запасы чистого морфина, нет ли недостачи. Я тогда не очень серьезно отнесся к его словам. А зря! Зря!
— Итак, вы приехали… откуда, кстати? — поинтересовался Архипов.
— Встречал на вокзале посылку с травами.
— Что за посылка?
— У меня есть небольшие травозаготовки под Москвой. Присылают ингредиенты каждую пятницу.
— Где?
— По Смоленской дороге, недалеко, там, где Иван Яковлевич Тестов держит свое хозяйство.
Архипов кивнул.
— Я вернулся, — тихо продолжил Горн, — смотрю — табличка «закрыто», все, как и рассказывал этот мальчик… «Закрыто»! Посреди бела дня! Вы понимаете, я рассердился, я подумал, что Мишель… Он человек молодой и… обуреваем страстями иногда.
— Что вы имеете в виду? — спросил Архипов.
— У нас покупают дамы. Среди них есть очень… вольного нрава. Нет-нет, они, как правило, замужние, у нас заведение дорогое. Публика избранная, наша клиентура… Но знаете…
Захар Борисович снова кивнул.
— Где у вас можно уединиться с дамой? — спросил он.
— В лаборатории.
— И вы отправились прямо туда?
— Да.
— Трогали что-нибудь?
— Нет. Я испугался и побежал за городовым.
На двери звякнул колокольчик. Это приехал судебный врач Зиновьев. Он подошел, пожал руку Архипову, мне, а потом Горну.
— Павел Иванович, — сказал Зиновьев сочувственно. — Сожалею… Встретились вот в таких, понимаете ли, обстоятельствах.
Горн кивнул.
— Вам помощь не нужна? Что-нибудь седативное?
— У меня есть, — ответил аптекарь.
— Ах, ну да! Тут же аптека! — отозвался Павел Семенович и обратился к Архипову: — Показывайте, где тело?
Сыщик встал.
— Мне идти с вами? — робко спросил Горн.
— Нет, оставайтесь. Гиляровский, смотреть будете?
— Конечно, — ответил я.
Следуя за Захаром Борисовичем, мы прошли к лестнице, под которой находилась дверь в довольно просторное помещение с двумя окнами, закрашенными белой краской. Стены были выложены кафелем, вдоль них стояли стеллажи с разнообразной медицинской посудой. Везде царил порядок, кроме центра комнаты, усеянного битым стеклом. Возле свалившегося набок белого стола лицом вверх лежал Мишель. Рот его был широко открыт, под головой на паркет натекла небольшая лужица крови.
Доктор поставил стол на ножки, водрузил на столешницу свой саквояж и, щелкнув замками, раскрыл его.
— Нуте-с, приступим к первичному осмотру, — сказал он. — Захар Борисович, позовите кого-нибудь, чтобы записывал протокол.
Архипов крикнул в коридор:
— Новиков, иди сюда!
Явился один из сотрудников Сыскного отделения, которого я не заметил при входе, и уселся за другой конец стола, приготовив бланк протокола и перьевую ручку.
Я присел возле покойника и принялся изучать его лицо.
Зиновьев измерил температуру тела, расстегнул жилет и рубашку и исследовал кожные покровы.
— Итак, — сказал он, — смерть наступила три-четыре часа назад.
Он аккуратно, стараясь не испачкать руки в крови, приподнял голову Мишеля и осмотрел затылок.
— На теменной части имеется рана, нанесенная, судя по всему, вот этим. — Доктор указал на горлышко бутылки, валявшееся неподалеку. Другие осколки вместе с коричневым донышком отлетели почти к стене. Архипов нагнулся и понюхал донышко.
— Водка.
Зиновьев забрал у него донышко и тоже понюхал.
— Нет, не водка. Это спирт, Захар Борисович, вполне уместный в гомеопатической аптеке. Видите цвет и размер бутылки? Это медицинский спирт, а не водка.